Да, кто-то из несведущих читателей может задаться вопросом, ведь карандаши или коробочки часто употребляются в разговорах по рации, и все вроде бы и понятно… Нет, не все так просто. Пока они данные перешлют дешифровщикам, в разведку свою, чтобы те расшифровали полученные данные, уйдет время. Они, украинцы, тоже должны знать наверняка, чтобы не ошибиться. Ошибка любая может унести жизни своего подразделения или из-за ошибки можно потерять выгодную позицию. Потому им необходимо время на то, чтобы проверить данные. А время – это выигранные сражения, это жизни людей и многое другое, время для нас важно. Кроме того, во всей этой бойне часто все так же, как в банальной гражданской конторе, многое держится на отчетности. И хорошо, что у нас меньше отчетности, чем у противника. Вот пример, ударили они один раз по школе, где мы сидим сейчас, когда открыто старший назвал слово «школа» по рации, и на этом прекратили удары. То есть влепили одну мину по нам и отчитались вверх своему командованию о «проделанной работе». Я потом часто встречался с таким отношением у хохлов к войне, что не раз спасало мне жизнь. А если бы не одну для отчета, а на совесть лепить по нам мины начали?
Рассвело. Раннее утро. Наша группа выдвинулась на точку, что находилась за 150 метров до края Курдюмовки. Это частный сектор, улица, состоящая из частных домов. В одном из таких домов мы и остановились, а вернее, в подвале этого дома. Объясню. Дело в том, что рядом с каждым домом в том краю находится добротный подвал, и это как правило у них. Бетонные ступени, добротный проход вниз, и такое же добротное помещение подвальное. Эти помещения почти все одинаковые и похожи друг на друга своей кладкой и бетонными перекладинами-плитами, которые являют собой потолок. Стены выложены или камнем, или кирпичом. Обычно камнем. Пол или глинобитный, или же залит цементом. Наш подвал оказался уже обжитым, тут ранее стояла другая группа до нас. Аккумулятор от автомобиля стоял у входа слева, к нему вел провод, заканчивающийся лампочкой, висевшей у стены справа. Под лампой стол длинный в полтора метра. На столе остатки пайков и кастрюли. У левой стены помещения находился широкий настил. А напротив входа установлена была аж кровать, на которой лежал матрац. Эту кровать командир занял, а мы расположились на настиле. Здесь нас уместилось человек семь, а остальные же расположились в соседнем доме. Старшим назначили там очкастого, человека серьезного, в меру упитанного и делового, носящего очки, которые придавали ему интеллигентный вид. Наши соседи обустроились не в подвале, так как подвал там был, как они сказали, мало приспособлен для жизни, а в самом доме. Если не привлекать внимания, то можно и в доме жить, соблюдая правила конспирации, правила войны. Во дворе дома установили пост, дежурить необходимо было каждому из нас по одному часу. В этом подвале мы провели порядка трех дней, не больше. За это время я успел сходить по делам группы даже в штаб взвода, располагавшийся также в частном доме.
Пепел, наш замкомвзвода, находился в глубоком подвале. Помещение штаба было не маленьким и разделено на две комнаты кирпичной кладкой. В одной люди отдыхали, в другой комнате, как только спускаешься в помещение, напротив входа у дальней стены стояли стол и кресла. В одном из кресел и сидел Пепел, который нам уделил внимание, выслушав нас и дав ценные указания, а затем снова начал работу с рацией. Рация, смартфон, на котором карты – он работает, и на нем висит очень большая ответственность. Отсюда, из этого подвала, даются команды штурмовым группам, или точкам, которые стоят в обороне, отсюда идут все команды.
Так вот за эти три дня на нашей точке жизнь текла равномерно. Здесь обстрелов не было, громыхало где-то дальше, ближе к краю этого населенного пункта. В один из вечеров мне запомнился разговор, который начался невзначай, чтобы скоротать время. Кто-то задал командиру нашей группы вопрос:
– А в Чечне как было? Похоже на эту войну?
– Нет. В Чечне было честнее все же, чем здесь, – отвечает командир и продолжает: – Там, помню, вот как-то мы встретились с одним чеченцем, из банды. Знатный чеченец у них в тех краях был. Договорились сражаться друг с другом в рукопашную. Положили автоматы. Он кинжал достал, а я саперную лопатку. Я пригнулся и дал ему по ногам, он наклонился, заорал от боли, а я ему по шее лопаткой. Только и видел, как голова его с черной бородой покатилась по склону. Как сейчас помню. Я сам даже толком ничего не понял – ударил и гляжу, голова катится у него. На адреналине сил прибавляется. А здесь, на этой войне бьют по тебе из миномета и отомстить не можешь, порой не знаешь откуда и бьют. Здесь по-другому все.
– Еще поедешь сюда? – спрашивают его.
– Нет, не поеду, три раза в Чечне был. Это можно сказать уже четвертая командировка у меня. Вот через лагерь сюда попал. Хватит уже кота за усы тянуть, и так везло всегда, а везение может и закончиться. Да, я раньше воевал. Контрактником был. Потом фирма у меня своя строительная была. Хорошая фирма и доход хороший приносила. Увлечен своим делом был, пока ситуация не изменилась на рынке. Пришлось закрыть свое дело. Работал в ЧОПе в Москве. Я ведь всю Европу изъездил – бывал во Франции, в Германии, Испании и Италии.
– А жена?
– Была жена. Один раз прихожу домой, а она с мужиком в пастели. Не ожидали, видимо, что приду. Думали, что я на дежурстве. Я тогда в ЧОПе работал. Я гляжу на них, и у меня кровь в голову хлынула как будто, а с собой два пистолета. Еле сдержался, хотелось обоих пристрелить. Развелся. Все хорошо было, пока вот беда не случилась.
И какая беда у командира тогда случилась, ни у кого не хватило совести спросить, и видно, что человек переживает из-за этой беды, из-за которой он, понятное дело, и попал в тюрьму и затем в лагерь. Да, там не принято у нас спрашивать людей о том, за что сидел тот или иной твой товарищ по оружию. Все дело прошлое, а здесь война и у всех одна задача. Но я подумал тогда про командира, что, наверное, что-то по работе в ЧОПе произошло, ведь за грубые ошибки в таких организациях кто-то должен отвечать, и крайнего следователь всегда найдет. Не похож наш командир был на киношного урку или там какого-нибудь бандита, нормальный человек. И, в принципе, никаких маньяков я там не встречал среди тех, кто был из Проекта «К», – бытовики в основном, да и те, кто по работе своей, так скажем, преступную халатность проявил. Да, были бандиты, но эти бандиты думали о войне, а не о законах криминала – там все мы были в одном корыте, которое называется «война», или «кровавая мясорубка». И да, я мало видел там, среди кашников так называемых «профессиональных» преступников – один напился и в тюрьму по глупости попал, устроив драку, другой с бытовым преступлением на почве ревности, и таких много, а другой в ходе служебных обязанностей допустил ошибку и ему преступную халатность вменил следователь, и все примерно так… Да, были и авторитеты бандитские, но эти авторитеты гордились на войне не тем, что они авторитетами были в лагере, а тем, что воюют и проливают кровь вместе со всеми, служат стране. А иногда смотришь на молодого человека, так он скромный и выражается очень культурно, грамотно, и поневоле думаешь про него: «Тебя-то за что посадили?»
Жизнь на этой точке текла равномерно и выражалась в формуле, которую можно выразить, как «подвал-пост, пост-подвал». Шарахаться по Курдюмовке нам нельзя было, так как птицы противника в небе кружили, и лишних раненых и двухсотых никому не надо. Наши соседи также несли свою работу размеренно, и иногда я видел их очкастого командира, который прохаживался время от времени около дома, в котором проживала его группа.
– Мы там все обустроили в доме, – рассказывает сосед наш.
– И как? Спать есть на чем? – спрашиваем.
– Есть где спать, – отвечает. – Там и кровати две, и диван, а двое в спальниках на полу расположились. Стол поставили в комнате большой. У вас, конечно, безопаснее в подвале, а у нас все же просторнее.
Время от времени рядом где-то раздавались звуки разрывов украинских мин. Минометчики-украинцы не отдыхали, работали. В один из вечеров, ближе к ночи, я уже улегся на свой спальник. Слышим шум, кто-то спускается по лестнице вниз к нам, в подвал. Разговоры. Юст и с ним еще двое бойцов.
– Собираемся, у нас штурм, парни, – говорит приглушенным, негромким голосом Юст.
Мы сразу все как по команде засобирались. Я начал натягивать на себя бронежилет, потом разгрузку, вот и каска… Складываю спальник. Другие тоже молча готовятся.
– Куда сейчас? – спрашивает наш командир группы у Юста.
– Пока не знаем точно, – отвечает ему Юст. Он спокоен, как всегда. Он выходит из подвальной комнаты к лестнице и о чем-то там разговаривает. – Пока сидим здесь, парни! – говорит всем Юст, чуть выглянув к нам в комнату из прохода, что ведет к лестнице.
Мы, уже собранные и по полной боевой ждем. Кто из нас сидит, а кто и прилег, ждем. Я же лежу на топчане, прислонившись спиной к стене, и рассматриваю своих товарищей по оружию. Внутреннее состояние мое? Оно никакое, пространное, и только организм понимает, что сейчас какие-то переходы будут и, возможно, «играть в смерть» с противником придется, потому чувствую внутри состояние игрока, смешанное с легкой тревогой. Вот и Юст заходит в помещение. Садится на топчан, лицом к столу. Я вижу его спину и сидящего рядом вполоборота нашего командира. У лестницы боец, который пришел с Юстом, работает с рацией. Этот боец оказался не совсем простым бойцом, а каким-то там штабистом. Он заглядывает к нам и объявляет, что «комбат сказал, другая группа идет на штурм, а мы пока в резерве…» Юст на это ему замечает:
– Настаивай на том, чтобы нас в резерве оставили или по участкам разбросали.
– Я на этом и настаиваю, – раздается голос штабного.
– Поживем еще, – с какой-то мудростью как бы про себя говорит Юст. – Не надо раньше времени туда стремиться… Мы даже вот не знаем, что с нами через полчаса будет…
– Не знаем, – повторяет за ним боец, сидящий от Юста справа, медленно кивая головой в такт его словам.