В один из дней Гену забрали на какую-то боевую операцию. Этому не стоило удивляться, так как каждого из нас могли перекинуть с одной точки на другую внезапно и без предупреждения, и решение по этому поводу принималось командиром взвода. Он строил тактику и стратегию наших действий, исходя из установок и приказов, которые получал свыше, от комбата. Меня обрадовал факт того, что Гены не будет в доме, так как он все же претендовал на высокий статус хозяина этого дома, ведь он его когда-то приводил в порядок, обставлял и еще готовил еду для бойцов.
«Пусть сидит в окопах, – думал я. – Пусть хоть повоюет немного, засиделся уже на своей кухне».
Теперь, когда Гены не было здесь, я мог хозяйничать на кухне столько, сколько мне влезет, но мне кухня была не интересна. Хотя, наверное, в ней что-то и было привлекательное… Наверное, чай крепкий, горячий. Да, именно это и не более того. Так что на кухню я заходил чай попить и запросить поленья в печь, что делали мы все попеременно. Скажу больше, мне хватало еды из пайков, и я так к ним привык, что даже на ротации, помните ведь, как я писал ранее об этом, скучал по пайкам. И вообще, мне нравилась процедура открывания консервных банок, процедура подогрева пищи на сухом спирте, и вот это все мне казалось чем-то особенно сакрально-духовным, чем-то вроде боевого таинства, схожего с мистерией посвящения в воины. Да, в этом есть что-то особенное, что-то великое и таинственное, притягательное. Сама процедура приема пищи из военного пайка заслуживает, верно, целой отдельной главы. Но пусть это расписывают потом поэты и писатели в своих романах, а мне нужно идти в своем повествовании дальше…
Итак, к нам пришло пополнение, с которым на точку прибыл и Сухов. Пополнение привел заместитель нашего командира – армянин, который нас предупредил:
– Будьте готовы, скорее всего группа пойдет на штурм.
– Когда? – задаю я ему вопрос.
– Пока не знаем. Находитесь тут, но будьте готовы, – отвечает он.
Получалось, что судьба нас с Суховым снова свела вместе. Обрадовались друг другу. Я Сухова и еще одного бойца, который пришел в группе вместе с Суховым, проводил в свою комнату, так как там было еще два места. Там они и расположились на матрацах. Сухов посередине, а другой боец ближе к стене, что слева у окна. Повел их на кухню и все, что было Геной сварено в кастрюле, положил Сухову и бойцу. Почти все положил, что было. «Пусть едят, – думаю. – Давно, наверное, домашнего не ели». А там каждому по три здоровенных куска мяса попалось. Они чуть ли не обалдели. Не ожидали такого благоденствия. К вечеру, ближе к самой ночи, к нам пришла еще одна штурмовая группа. Эта группа была к нам направлена прямо из окопов, что находились около Курдюмовки. Все грязные, обогреться хотят, и им идти скоро на штурм ночной. Заняли они места в большой комнате, которая была поближе к кухне, и еще человек пять на кухне сидят. Галдят о своем, чай крепкий пьют, согреваются. Боец, что около меня сидит на скамье у окна, говорит:
– Сейчас идти на штурм, а автомат заклинило.
– Ты его смени, автомат свой, или прочисти сейчас же, – советую ему я.
– Сейчас идти уже скоро, сказали, не успею, – отвечает.
– Как там, на штурме без оружия? Чисти, сейчас дам масло, – настаиваю я на своем.
Вижу, что бойцу уже на все, как говорится, по барабану. Устал морально, видимо. Зима, окопы, и после короткой передышки у огня опять в лес, да еще и на штурм. А ночной штурм, это, извините, хрен знает что… Они, наши высокие командиры, с помощью этих штурмов планируют как можно больше продвинуться по лесополосе, закрепиться на новых участках. Днем-то нельзя спокойно передвигаться. Но ночью координации нет, ничего в лесу или лесополосе не видно, и можно нарваться на окопы противника и не понять того, свои перед тобой или нет, так как не понятно, где и какая группа уже заняла точки. Еще полчаса прошло, не больше, и группа ушла в ночь. Все успокоилось на нашей точке и ночь простояли на постах спокойно. На следующий день ходил я за боекомплектом, к Пеплу, там был в гараже дома склад. Принесли пайки и БК. Еще день пролетел и на следующий день я с самого утра занимался тем, что колол дрова. Занятие интересное, тем более что когда в окопах и в бункере посидишь столько, дрова кажутся занятием увлекательным, необходимым для всей физики тела. Тюльки и правда были совсем сухие и разлетались под колуном вмиг. Когда набралась целая куча, которую я образовал ближе к углу дома, с удовлетворением посмотрел на все это, и на душе стало хорошо и легко… Теперь на целый день и ночь хватит, – думал я, снимая рукавицы. Потом я пил крепкий чай, который всегда поднимает настроение и приводит весь организм в соответствие.
В этот же день, когда я был в своей комнате и отдыхал, подняли всех по тревоге. Командир объявил, что на нас хохлы собираются делать накат, и значит, нужно всем подготовиться. Мы с одним из бойцов решили занять оборону на веранде. С веранды можно было бить из автоматов по двору и доставать еще и по территории, что находится в задней части участка, за домом, там, где сад и туалет. Запаслись и гранатами. Другие заняли позиции в хозяйственных постройках, пулеметчик на углу дома слева. Кстати, мой напарник решил подойти креативно к проблеме наката и разложил на полочках холодильника, что стоял у забора во дворе, гранаты. Штук десять, не меньше.
– Если с улицы накат будет, то нас бетон защищает у забора, и мы через бетон и забор сможем гранаты метать, – пояснил он.
Получалось, что мы с ним и пулеметчиком контролировали улицу и двор. Я тогда еще подумал, что если все будет серьезно, то возможно, займу позицию там, где забор отсутствует справа от ворот. Все были готовы. Ждали долго. Пока нам отбой не скомандовали. Бесцветно, серо прошел следующий день, а вот потом, уже ближе к обеду, командир 155-й точки собрал всех и сказал:
– Выдвигаемся к тамбовским. Туда идем. Пять человек.
Командир назвал позывные, кто идет с ним, в том числе мой позывной и позывной пулеметчика, который также был из нашей штурмовой группы. За старшего на точке оставался зам. Я только спросил командира точки:
– Мы тоже идем с пулеметчиком? Мы из штурмовой группы и наши командиры в школе. Они в курсе?
– Вы тоже идете. Они в курсе. Я спрашивал по рации о вас, – отвечает мне командир.
Начали собираться. Слышал я только то про тамбовских, что потрепали их сильно, и что там танки у В СУ на их участке ходят. И что эти танки хохлятские так потрепали тамбовских, что из двухсот бойцов и командиров у них осталось порядка тридцати человек из состава. Тамбовские? – спросит читатель. Да, это те самые тамбовские волки, о которых ты, читатель, только слышал где-то. Шучу. Тамбовские – так называли тех, кто пришел из тамбовских лагерей, из мест лишения свободы, что находились в Тамбовской области. Ростовские, владимирские, с которыми я и работал здесь, а вот теперь еще и тамбовские. Это кашники. Так вот, собирались где-то час, пока собрали все необходимое. А необходимое здесь – это оружие. Из вещей взяли только самое необходимое, а самым необходимым является в такой ситуации маленький рюкзак с нательным бельем и носками. Понимали, что у тамбовских там жарко и сразу, скорее всего, попадем, как говорится, «с корабля на бал». Набил свою нагрузку магазинами, есть две гранаты, еще с разведки остались, и маленький рюкзак мой, в котором двадцать магазинов про запас. Лично укомплектован. Из общего же, что предстояло разобрать, мне достался большой рюкзак, набитый под завязку пулеметными лентами. Взял то, что подвернулось и что по виду и весу смогу, как я полагал, донести. Всегда так делал. Другие тоже взяли большие рюкзаки и складывали еще и цинки с патронами калибра 5,45, а бывший напарник еще две трубы взял с маленьким деревянным ящиком с БК. Понимали, что, наверное, и не вернемся больше обратно. Обычно, меняя дислокацию, люди увязали на новой позиции и на старую позицию уже не возвращались. В песне про нас пели, что мы «боевые бомжи», но я прибавил бы еще к этому, что мы были не просто бомжами боевыми, но бомжами и странствующими. Пулеметчик же наш молодой только и был самым ненагруженным, так как понести ему пришлось свое боевое имущество – пулемет и коробки к нему. К часам двум или даже в третьем часу дня, наверное, выдвинулись в путь.
Дорога. Сначала виляли по улицам Курдюмовки, затем вышли к трехэтажкам, что находились на краю поселка. Проходя мимо трехэтажек и смотря на них, отмечая взглядом окна и балконы, думаю о том, что когда-то здесь шла своим чередом мирная жизнь.
Вон там у подъездов дети гуляли, играли в свои игры. А вон там, наверное, у этих подъездов сидели старушки и о чем-то судачили. Наверное, обсуждали соседей своих или власть ругали. Люди здесь занимались сугубо своими делами, очень далекими от войны. Уходили отсюда на работу и возвращались вечером, чтобы в семье своей, где-то там в квартирах, готовить ужин, смотреть телевизор, обсуждать новости. Женщины, дети, мужчины, старики и старушки… Где они сейчас?
Вышли из Кудюмовки, завернули вправо, а потом долго шли сначала по дорожке, уложенной плитами, а потом вышли на дорожку, представлявшую собой тропу из утоптанной земли. Справа за густой грядой кустарников и деревьев сначала было поле, а затем мы завернули влево. Шли долго по дороге. Дорога была не асфальтированная, проселочная. Местами проходили брошенные маленькие деревни, ряды деревянных или металлических заборов и домов из желтого кирпича за ними. Затем снова выходили на дорогу, шли мимо деревьев и кустарников.
Я стер правую ногу в ботинке, но на это старался не обращать внимания. Рюкзак, набитый под завязку пулеметными лентами, хоть и тяжелил меня сверху, но я установил дыхание, как мне удобнее было, и сам рюкзак ладно очень лежал на моей спине. Одним словом, идти мне было удобно, ко всему приспосабливаешься, и я чувствовал в себе силы необыкновенные, богатырские.
«Дойду. Надо дойти и донести, а потом, если бой придется принимать, пожалуй, и бой смогу… Бой, это не рюкзак тащить, это легче будет», – размышлял я, пока шел. Пулеметчик наш, видно, выдыхаться начал и уже отстал от нас метров на шесть или семь, за что получил от командира нарекание: