Пулеметчик иногда вставал со своего места и снова садился. Нервничал.
«Теперь надо тихо здесь дождаться утра. Любой шум с нашей стороны убийствен. Их явно больше. Интересно и то, что мы здесь все около друг друга передвигаемся и вроде бы считаем тылом этот переезд и железку, но ведь вот они здесь внаглую ездят. Ездят около наших же агээсников, и там еще наши посты стоят. Нас наверняка свои потеряли, а это значит, что они сейчас подозревают кого-то в измене. Так что выжить надо и вернуться. Иначе ведь командира группы накажут, и нам свою честь надо спасать. Теперь, главное, без происшествий до утра дотянуть», – такие мысли проносились, пока я сидел на своем ящике, наблюдал за проемом в воротах, прислушивался к шорохам, иногда тихо подходя к проему и присматриваясь, прислушиваясь, что за ним делается… Я начал про себя молиться. Молился за себя и за пулеметчика, так как наши жизни сейчас накрепко связаны. Молился сначала Христу, потом Перуну… Одним словом, если обложат нас, то уж спасайте, боги… Ситуация аховая. Я поймал себя тогда на мысли, что за всю командировку такое у меня впервые, когда я не знаю, что делать, и от меня уже мало что зависит. Впервые со мной за всю командировку случилось такое, когда моя судьба решалась не мной, не моим организмом, а самим Провидением. Впервые за всю командировку я начал молиться. Ни штурмы, ни перестрелки, ни прилеты мин меня ранее не могли заставить это делать, так как я тогда надеялся на свою выучку, на свой автомат, на весь свой организм и глубокий или не глубокий окоп. Здесь же… я был в патовом состоянии, когда понимал четко, что находиться на складе нельзя, это не профессионально, но и выходить нельзя, как и шастать по лесу или открытке возле железки, а надо банально ждать рассвета.
«А может быть, им переезд через железку нужен? – задал я вопрос сам себе. – Возможно, что и нужен переезд им. Возможно, что наши поползновения здесь они заметили, но они не знают того, сколько нас здесь, в таком случае. А если не знают, то и не сунутся сюда со своей техникой, вдруг сожжем ее трубами. Может, так и думают. Хотя, если захотят зачистить, то зачистят. Надеюсь, не решатся сунуться. Зачем им потери или раненые… Ночью они обычно не активничают».
И вот я снова прислушиваюсь к тишине, и вот снова где-то там вдалеке окрикивают кого-то из своих. Да, в эту ночь я стал очень религиозен, обратившись ко всем богам мира, которые, наверное, меня тогда и хранили. Это состояние потом пройдет. Такое бывает тогда, когда человек себя ощутил песчинкой в мироздании, песчинкой, от которой уже ничего не зависит. Мозг в смертельной, критической ситуации, когда не в состоянии найти ответ, начинает искать того, кто этот ответ ему даст, кто за него решит ту задачу, которую человек вот в этот самый смертельный момент решить сам не в состоянии. Обычно этим существом, которое дает ответы и решает за человека все задачи, выступает какой-либо религиозный персонаж. Да, религиозный или другой мистический персонаж, который более всего нравится человеку или к которому его приручили семья или общество. Это как пример с утопающим, готовым ухватиться за любой предмет или за любую руку, что может оказаться возле него. Но если утопающему думать некогда, то у меня время есть, и это время тянется – минута за минутой, час за часом. Вот я смотрю на часы, на них уже два ночи. Двигателей от машин уже не слышно, и это несколько успокаивает, но не снимает напряжение, так как я понимаю, что, если двигатели не работают, это еще не значит, что хохлы ушли. Начинает светать, и еще выжидаем немного – и вот уже светло, надо выходить и искать дорогу. Однако не спим и ждем рассвета не только мы с пулеметчиком. Оказывается, наши «братья» с Украины тоже ждали рассвета, чтобы то ли переправиться через переезд, то ли… черт знает зачем, но двигатели украинской техники мы услышали весте с разрывами снарядов возле ворот здания, в котором провели ночь. Клали снаряды возле угла склада, попадало и подальше от ворот, метрах так от них за десять или более. Начались разрывы и слева от склада.
– Там гудит мотор, – говорит мне пулеметчик, показывая рукой в правую сторону от нас, к лесополосе, откуда мы вчера возвращались, после разговора с нашими бойцами. – И там тоже гудит, слышишь?
– Слышу, их здесь двое, – отвечаю я ему.
Разумеется, слышу все это я. Обстреливают. Видимо, вчера еще нас здесь заметили, когда мы сюда шли или когда выходили из склада. Ночники у них есть. Понятно, они думают, что здесь группа целая, а может и более нас, и что мы укрепляемся на переезде.
– Сейчас если успокоятся, то бежим до насыпи, – предлагаю я. – Успеем?
– Успеем, – говорит пулеметчик. – Я первый побегу, а ты за мной, не отставай.
Так и решили. Ждем. Справа обстрел прекратился, но двигатель еще слышен, а вот слева кроют нас. И тут удар по крыше – в крышу попал снаряд, пыль и хлам посыпались на нас сверху. Крыша полутрухлявая обдала нас своей полувековой дрянью, состоящей из опилок и пыли. Обстрел прекратился. Слышим только, как удаляется от нас их машина. Видимо, они тоже работают по отчетной системе. Наверное, их хохлятский командир БМП доложил своему командиру наверх, что, «вот точно попал по цели», то есть по крыше склада, а если попал, то цель, конечно, поразил… Молодец, хохол! И не важно ему, что поразил он только крышу, а нас не задел, тут главное отчет – поразил цель! А раз, поразил, значит, задачу выполнил. Выполнил, значит, можно уезжать. Иногда отчетная система, и не раз я убеждался в том, великолепная штука на войне, но если только ею пользуются враги. Итак, убедившись, что работающих двигателей более нет поблизости, мы решились на марш бегом сначала до железнодорожной насыпи, а затем и до лесополосы.
Пулеметчик подошел к проему в воротах, быстро переставил сначала одну ногу, затем вторую и рванул к насыпи, я за ним. Бежим. Оглядываюсь назад, никого нет. Но все равно тревога в организме гонит нас неистово вперед. Главное, чтобы нас не срезал кто, главное добежать. Прыгнули в овраг, проходим по оврагу метров десять в сторону дальше от переезда и, найдя в насыпи более подходящее место для того, чтобы можно было забраться на нее, лезем вверх. Перебираемся через железку и бегом вниз, а потом до деревьев.
– Ушли, – говорю я, отдышавшись. – Так, теперь где-то здесь…
– Здесь, здесь тропинка, – отвечает мне пулеметчик. – Найдем сейчас. Ночью мы рядом с ней бродили и все время проходили мимо нее.
Двинулись дальше, проходя лесополосу, беря чуть левее. Буквально минут через пятнадцать вышли на тропу. Идем по тропе, но молчим, так как еще не уверены точно, что вот это та самая тропа. Однако когда прошли метров тридцать, справа показалось кирпичное здание, на углу которого была маленькая башенка. Эта башенка как бы приделана к правому верхнему углу дома и служила более декорацией для строения, нежели жилым помещением.
– Правильно идем, – говорит пулеметчик, глядя на дом справа.
– Дом?
– Дом, – отвечает пулеметчик. – Я специально запоминал, когда шел, что нам по дороге попадалось.
– Точно? – спрашиваю я его.
– Точно, точнее не бывает, – утвердительно отвечает он. – Мы близко от базы, Курдюмовка здесь рядом совсем. Вчера около нее ходили, как слепые котята.
Идем далее. Уже веселей, раз кто-то около меня знакомые места здесь узнает. Мне вчера, по-видимому, было не до примет. Все же понеси-ка рюкзак размером с человеческое тело, да и еще набитый железом. Уперся вот так я и шел. А товарищ мой с пулеметом и с легкими коробками к нему, и ему сам бог наказал запоминать. И чем дальше шли, тем все больше пулеметчик констатировал факт того, что идем правильным курсом, узнавая с правой стороны маленькие строения, представляющие собой низкие домики, одиноко стоящие то там, то здесь, или какие-то развалины, которые ранее были памятниками или стелами. Через какое-то время наша тропа из утоптанной земли как-то естественно перешла в маленькие квадратные плитки. Теперь стало еще веселей, ведь с этого тротуара мы и начинали свой путь за Курдюмовкой. Справа все реже теперь начали идти кустарники и деревья, а слева от нас уже проглядывается за частыми голыми ветками деревьев поле. Вот показались и трехэтажные здания – Курдюмовка. Идем далее, дорога заворачивает вправо, и мы заворачиваем вправо, вот и двухэтажное длинное здание бывшей конторы.
– База, – говорит мне пулеметчик, и мне становится понятно, что он здесь уже бывал когда-то. Но выходили из Курдюмовки мы все же не отсюда. Заходим на территорию базы, окруженную сетчатым зеленым забором, местами который где-то повален, а где-то стоит. Идем вдоль здания, ища вход в него. Вход оказался с другой стороны здания. Входим, здесь проходная, а в конце проходной стоит стол, за которым сидят два бойца в обычных офисных креслах. На столе у них лежит журнал, на котором две шариковые ручки. Подходим к столу. Стол этот, понятное дело, контролирует вход в здание и коридор, так как находится в конце широкого коридора. Слева от стола видим деревянные темно-зеленые ящики из-под труб и ящики с БК, которые составлены друг на друга. Около стола стоят два бойца и разговаривают с тем, кто сидит за столом. Видимо, это старший, или старший дежурный здесь. Так мне подумалось тогда, судя по обстановке. Коридор был длинным, метров двадцать. После стола начинались спальные места, представлявшие собой расстеленные прямо на полу спальники и матрацы. Где-то на них спали бойцы, а где-то спальники и матрацы пустовали. По коридору с деловым видом курсировали сотрудники, а кто-то просто шлялся или курил в конце коридора, который заканчивался массивной высокой круглой железной печью.
– Кто такие? – спрашивает один из дежурных бойцов, осматривая нас усталым, обычным взглядом человека, который здесь сидит уже явно сутки и который и не таких еще видел, как мы…
– Мы со 155-й, вчера ушли к тамбовским на позиции, но нам было приказано вернуться.
– Потерялись, темно стало, пока шли, – поясняет мои слова пулеметчик. – Мы из взвода Пепла, командир группы Белый.