– Почему?
– Я имел неосторожность описать в песенной форме диспут, предложенный тупоголовым профессором кафедры, – пардон муа, вашим коллегой, монахом-доминиканцем. А тема диспута была потрясающе интересной и познавательной: «Почему Адам в раю съел яблоко, а не грушу?» Мои стихотворные тезисы оказались настолько нетривиальными, что вся Падуя хохотала до колик в животе, а отцы-инквизиторы пришли в большое замешательство и промедлили с принятием решения, чем я и воспользовался, дав деру в эти Богом забытые места. Как-нибудь на досуге я спою вам свое произведение, чтобы услышать и ваше мнение о моих способностях по части схоластики.
Отец Руперт неопределенно пожал плечами и сглотнул голодную слюну – на стол начали подавать запеченных на костре каплунов. Их приносили в бадье и складывали горками на больших плоских тарелках.
Но мы как-то упустили из виду Ханса фон Поленца. Юный рыцарь по причине своего низкого статуса сидел рядом с поляками и от этого сильно страдал. И злился. Он был неглупым парнем и знал, что места размещения рыцарей за пиршественным столом были согласованы и утверждены заранее, поэтому быстро смекнул, кто подсунул ему такую свинью. Ханс несколько раз ловил на себе злобно-насмешливые взгляды Буркхарда фон Хорнхаузена, обладавшего весьма мстительным характером, о чем успели просветить юношу другие рыцари. Можно было не сомневаться, что завтра тевтонец постарается взять реванш за свой обидный промах.
Поймав в очередной раз взгляд Буркхарда фон Хорнхаузена, который сидел на другом, почетном конце стола с противоположной стороны, юный рыцарь насмешливо ухмыльнулся, поднял свой кубок и склонил голову, с отменной вежливостью поприветствовав тевтонца. Это «приветствие» подействовало на самолюбивого рыцаря как холодная вода на раскаленную в кузнечном горне сталь;он злобно зашипел, скрипнул зубами и с такой силой вонзил нож в тушку лежавшего перед ним каплуна, что пробил свою оловянную тарелку. Большинство присутствующих на пиру ели с тренчеров, и только маршалу и нескольким особо уважаемым рыцарям поставили тарелки – новинку, которая только начинала входить в моду среди европейской знати.
Тем временем пришла пора и Хуберту показать свое искусство. Ему очень хотелось спеть рыцарям несколько веселых песенок личного сочинения, но он боялся, что мрачным крестоносцам они придутся не по нутру. В текстах этих песен было столько сарказма и насмешек над рыцарством, что его не переварили бы даже крепкие желудки этих профессиональных вояк. Поэтому Хуберт с воодушевленным видом для начала исполнил песню-призыв к Крестовому походу:
…Неужто Иерусалим
Мы сарацину отдадим?
Неужто не возьмем мы с бою
Сей град, возлюбленный Тобою?!
Господь, проливший кровь за нас!
Поверь, мы слышим: пробил час
Тебя спасти от мук безмерных,
Мечи обрушив на неверных!
Едва он закончил петь, как восторженный рев полусотни луженых рыцарских глоток поднялся к звездному небу (уже стемнело, и крепостной двор осветили факелами). Изрядно подпившие рыцари (те, кто побогаче и пощедрей; это были в основном поляки и венгры) стали швырять к ногам менестреля монеты, а маршал, сидевший во главе стола, произнес проникновенный тост, в котором вспоминал о братьях, погибших в Палестине за святое дело, и призывал покончить для начала с местными неверными, обратив в истинную веру тех, кого не сразит карающий рыцарский меч.
Когда рыцари немного успокоились, Хуберт не удержался и исполнил балладу знаменитого трубадура, провансальца Бертрана де Борна. Церковники его не очень привечали, зато среди рыцарей баллады де Борна пользовались неизменным успехом:
– Лишь тот мне мил среди князей,
Кто в битву ринуться готов,
И пылкой доблестью своей
Бодрить сердца своих бойцов.
Я ничего за тех не дам,
Чей меч в бездействии упрям,
И что так ран боится, что и сам
Не бьет по вражеским бойцам…
Хуберт пел почти час, а затем, сжалившись над бедным отцом Рупертом, устроил себе передышку, во время которой весьма прозрачно намекнул помощнику фогта, что он и его помощник голодны, поэтому больше не в состоянии развлекать пирующих.
Недовольный тевтонец провел их на кухню и сдал на руки поварам с наказом накормить. При этом помощник фогта шепнул кухмистеру (главному повару) на ухо, чтобы тот не очень старался угодить бродягам и подал им скудное угощение, предназначенное для полубратьев. Хуберту и монаху, дабы они не мешали, отвели место в уголке, за двумя большими котлами для воды. Там находился убогий столик на рахитичных ножках и табурет; похоже, это был угол главного повара, где он отдыхал после трудов праведных, потому что на столе стоял кувшин с очень даже неплохим вином (это Хуберт определил по запаху) и вполне приличный серебряный кубок.
Кухмистер не дал возможности менестрелю и отцу Руперту попробовать напиток, хотя монах уже жадно схватил кубок своей пухлой дланью. «Есть квас, да не про вас», – буркнул он недовольно и унес кувшин вместе с кубком. Вскоре на столе перед голодными приятелями появилось холодное, явно вчерашнее, мясо, – точнее, кости с остатками мяса – черствые тренчеры и жбан скверного пива.
Монах при виде еды крякнул от огорчения, но возмущаться не стал; схватив мосол, он впился в него зубами и усиленно заработал челюстями. Хуберт скептически ухмыльнулся и сказал:
– Святой отче, вы забыли о молитве перед едой.
– Мням-мням… Ик! Разве это еда?.. – монах тяжело вздохнул, вспомнив то, что было на пиршественном столе.
– Господь сказал: «Все движущееся, что живет, да будет вам в пищу; как зелень травную даю вам все». Поэтому странно слушать из ваших уст столь пренебрежительное отношение к тем превосходным яствам, которыми нас угостил господин кухмистер. – В голосе менестреля явно слышался сарказм. – Я бы посоветовал вам произнести слова святой молитвы перед едой, ибо Господь наш милостив, и, уверен, он прислушается к вашим словам и воздаст нам по заслугам нашим.
– Ты в этом уверен? – оживился отец Руперт.
Несмотря на солидную разницу в возрасте и общественном положении, монах невольно поддался обаянию хитроумного менестреля, который всегда находил выход из, казалось, безвыходных положений.
– Клянусь святой пятницей!
– Ну, тогда… – И отец Руперт, сложив ладони на груди лодочкой и подняв глаза к закопченному потолку кухни, произнес слова молитвы: – Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем, и даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный. Просим тебя через Христа, Господа нашего. Аминь.
– Аминь, – эхом откликнулся Хуберт и продолжил: – Можете продолжать свои упражнения с этой костомахой, а я немного прогуляюсь по кухне…
Монах последовал совету менестреля, а тот, слегка пригнувшись, растворился в полумраке просторного, слабо освещенного помещения.
В ту пору в замках, больших поместьях и монастырях обычно были две кухни с каменным полом и печами, в которых производилась большая часть стряпни. На королевских кухнях печи были такими большими, что в каждой из них могли запекать по два-три быка целиком. Вертела ставились на железные подставки рядом с огнем, и их необходимо было постоянно вращать, чем занимались поварята или кухонные слуги.
На кухне невозможно были встретить женщину; поварятами и посудомойками служили только мальчики. Поварятам запрещалось заходить в другие кухонные помещения; жили они на кухне, а спать им приходилось на полу, подстелив охапку соломы. К кухне относились камора для съестных припасов, погреб, а между кухней и банкетным залом, как правило, существовала отдельная кладовая для напитков, и помещение-хлеборезка, откуда подавали на стол тренчеры и разнообразную выпечку.
Пекарня располагалась в отдельном здании, где огромные печи были встроены в каменные стены. Чтобы прогреть печь, внутри зажигали дрова, торф или дрок. Затем угли и пепел выгребали, пол чисто выметали, ставили в печь хлеба, пироги, булочки и пирожки. Для чистки горячего очага использовались специальные скребки на длинных ручках и веники, а буханки вынимали плоскими деревянными ухватами.
Кроме пекарни в замках была еще и маслодельня. В ней стояли широкие подносы для молока, на стенах висели огромные черпаки, шумовки, кувшины и щетки, а в углу, рядом с высокой маслобойкой, располагался тяжелый пресс для сыра.
Из мебели на кухне стоял лишь огромный стол. На нем нарезали овощи для похлебки и рубили на куски мясо. Для кипячения использовали большие котлы, подвешенные над огнем. Металлические кастрюли были тяжелыми, с длинной ручкой, чтобы удобно было держать их над огнем, готовя соусы или отваривая яйца. Кроме того, на кухне имелись сковородки разных размеров, тяжелая решетка из металлических прутьев на длинной ручке, с помощью которой на открытом огне жарили мясо, большие и малые ножи, колотушки, щипцы, ступки и пестики всевозможных размеров и конечно же тряпки, песок и корыта для мытья посуды.
Удивительно, но кухня крепости Эльбинг почти ничем не отличалась от тех, что находились в замках феодалов, только размерами поменьше. Крепость построили из дерева, а вот кухню – из камня; скорее всего, из-за опасения пожаров, которые могли быстро уничтожить все укрепления. На кухне не было лишь маслодельни, так как молочные продукты тевтонцам поставляли крестьяне из окрестных селений.
Когда Хуберт возвратился, монах уже умял один мосол и принялся за другой. Менестрель тащил корзину, доверху набитую разной снедью: кусками копченого окорока, каплунами и оленьим жарким.
– Хватит жевать эту пакость, святой отец! – решительно сказал Хуберт. – Загружайтесь, да побыстрее! А то как бы не нагрянул кухмистер – я уже слышу его голос.
Бросив кость, монах начал торопливо запихивать продукты в большие карманы, пришитые с изнанки его монашеского одеяния. Ему пришлось изрядно потрудиться над ними, хотя он и пытался противиться задумке хитроумного менестреля.