И только в этот момент Хуберт заметил еще одно действующее лицо драмы, разыгравшейся перед ним и отцом Рупертом. Из кустов неслышной походкой даже не вышел, а выплыл потрясающий воображение персонаж. В отличие от полуголых соплеменников, на этом дикаре был наряд из птичьих перьев и звериная маска. Вот только что это был за зверь, менестрель так и не понял. Движения «пернатого» дикаря были настолько плавными, что, казалось, он не касается ногами земли. Он не принимал участия в схватке, и Хуберт понял, почему. Одетый в накидку из перьев, дикарь держал в руках небольшой лук и целился в спину юноше.
Видимо, в последний момент тот почувствовал опасность; юноша резко крутанулся на месте, но уже было поздно – загудела спущенная тетива и стрела впилась в его тело. Он зашатался и упал. И все же ему повезло: пернатый персонаж целился точно в сердце, но благодаря тому, что юноша несколько изменил положение тела, стрела ударила немного выше.
Однако это обстоятельство все равно мало что меняло в безнадежной ситуации. Дикарь в перьях осторожно приблизился к поверженному противнику, держа лук с новой стрелой наготове, а когда убедился, что тот совершенно беспомощен («с чего бы?» – удивленно подумал Хуберт; с таким ранением можно сражаться, это он точно знал), начал какую-то дикарскую пляску возле беспомощного юноши. Он кружил вокруг него, как ворон над добычей, постепенно сужая круги и приближаясь к неподвижному телу.
Юноша лежал на боку, и по выражению его лица менестрель понял, что он отдает себе отчет в сложившейся ситуации, но ничего поделать не может. Отчаяние постепенно сменилось суровой отрешенностью; похоже, юноша готовился достойно встретить свой конец. Наконец дикарь остановился над ним, вынул нож (костяной! – отметил про себя Хуберт) и начал что-то говорить, видимо, произносил какую-то ритуальную фразу, на которые были горазды и рыцари.
Наконец он замахнулся… и менестрель, который давно держал его на прицеле своего арбалета, нажал на спусковой рычаг. Он сделал это совершенно бессознательно, по какому-то странному душевному порыву. Юноша явно не был христианином, но его красивое лицо и благородная осанка могли сделать честь любому европейскому рыцарю. И потом, на нем была одежда, очень похожая на монашеское одеяние отца Руперта, который, увидев, как болт из арбалета пробил дикаря в перьях, в ужасе схватился за голову. Он и так дрожал, словно осиновый лист, пока на поляне длилось сражение, но поступок менестреля показался ему концом света.
– Зачем?.. – простонал несчастный монах. – Нас убьют! Мы пропали!
– Поживем – увидим, – стараясь выглядеть бесстрашным, ответил Хуберт, хотя у него самого затряслись поджилки.
Что, если на помощь дикарям, которые ушли в мир иной, прибегут их товарищи? От них уже не уйти, это точно…
Немного подождав, вслушиваясь в воцарившуюся тишину (даже сороки умолкли, только дятел неутомимо долбил сухое дерево где-то неподалеку), менестрель решительно вышел на поляну и приблизился к юноше. Тот смотрел на него удивленно и с надеждой.
– Эк тебя угораздило… – озабоченно сказал Хуберт, глядя на стрелу, торчавшую из спины юноши. – Вынуть бы ее… да боюсь, как бы хуже не стало.
– Тащи стрелу… я потерплю, – тихим голосом, едва ворочая языком, молвил юноша.
У менестреля глаза полезли на лоб – он говорил по-немецки! С варварским акцентом, не очень внятно, тем не менее понять его можно было. К тому же в германском языке была куча диалектов, – франкских, нижнесаксонских, тюрингских, алеманнских, баварских – и часто житель Саксонии, к примеру, не мог сообразить, о чем ему толкует баварец.
Поразмыслив чуток, Хуберт махнул рукой – была не была! – взялся за древко стрелы и быстрым движением выдернул ее из раны. К счастью для юноши, стрела не была зазубрена и имела не железный, а костяной наконечник, что не позволило ей проникнуть глубже. Но менестрелю очень не понравилась кровь, которая потекла густой тонкой струйкой – она была не алой, а почти черной. Отрава! Стрела отравлена!
Хуберту уже было известно, что прибалтийские варвары с успехом применяют разные яды, но увидеть все это воочию ему довелось впервые. Что ж теперь делать? Похоже, юноша обречен… Менестрель скорбно посмотрел на несчастного и услышал его шепот:
– Сумка… Моя сумка. Там есть сосуд из рога… Достань его.
Менестрель повиновался. Внутри небольшого резного сосудика с пробкой плескалась жидкость, похоже, какая-то лекарственная настойка. По искаженному лицу юноши было видно, что его терзает страшная боль, но он держался из последних сил, стараясь не выдать свое незавидное состояние.
– Влей мне в рот… – сказал юноша.
Хуберт повиновался. Оказалось, что это было непросто. Судорога так крепко сомкнула челюсти юноши, что пришлось всовывать ему между зубов ивовую чурку. Наконец жидкость попала туда, куда следует, и менестрель сказал отцу Руперту:
– Нужно его перевязать.
– Нет… Перевязывать не надо, – прошептал юноша. – Прижги рану каленым железом… как можно глубже.
– Но это же очень больно! – воскликнул Хуберт.
– Жги!
Менестрель в сердцах сплюнул и начал разводить костер. Он понимал, что делает большую глупость, ведь запах дыма разносится по лесу на большие расстояния, но уже не мог остановиться в своем милосердном порыве, словно его кто-то подталкивал на все эти глупости, если посмотреть с точки зрения здравого смысла. На кой ляд ему этот незнакомый юноша, пусть и очень симпатичный, отменный рубака и большой храбрец, но явно варвар, возможно, даже прусс?! Хуберт злился, пытался найти ответ на этот вопрос, но все впустую.
Что касается отца Руперта, то он впал в состояние, близкое к полному ступору. Ночное нападение пруссов на лагерь, бег по лесным зарослям на пределе сил, наконец, кровопролитная схватка на поляне настолько поразили его, что он даже забыл нужные в такие моменты молитвы. Монах сидел возле костра, разожженного Хубертом, и тупо покачивался вперед-назад, туда-сюда, что-то бессвязно бормоча.
Хуберт быстро нашел, чем прижечь рану юноши. Это был арбалетный болт с круглым массивным наконечником без крючка или зазубрин. Когда он разогрелся до темно-малинового цвета, менестрель оголил юношу до пояса (тот не мог самостоятельно двинуть ни рукой, ни ногой) и сказал:
– Ну, держись…
Тот молча кивнул, и Хуберт недрогнувшей рукой ввел в рану раскаленный болт. Юноша не закричал – он лишь тихо зарычал, как раненый зверь. Его лицо побелело до синевы, и он потерял сознание.
Очнулся юноша быстро. Тихо, с трудом ворочая непослушным языком, он сказал:
– В сумке… кожаный мешочек. Вынь его.
Мешочек был наполнен кусочками сухой коры какого-то неизвестного растения. Юноша пожевал их и значительно оживился.
– Нужно отсюда уходить… – лицо юноши омрачила тревога.
– Еще как нужно, – согласился менестрель. – Да вот только куда? Твои приятели, – тут он бросил взгляд на трупы, разбросанные по поляне, и невольно содрогнулся, – чересчур шустрый народец. И лес им – как родной дом. Найдут по следам. Но бежать отсюда все равно нужно. Только ты не ходок, вот беда. Придется тебя бросить. Уповай на милость своих богов. Ты, я вижу, смыслишь в знахарских штучках, да и лекарств в твоей сумке полно, так что выживешь… если, конечно, повезет.
В этот момент ум Хуберта лихорадочно работал. И решение появилось в виде озарения. Если дикари, которые напали на юношу, найдут его на поляне (а куда ему деется в таком состоянии?), то они наверняка отстанут от них.
– Не бросайте меня! – взмолился юноша. – Я отплачу вам добром!
Менестрель скептически хмыкнул.
– Твое добро, а в просторечье – благодарность, не кусок мяса, на тренчер не положишь и не съешь. Мы поступили по-христиански – оказали тебе посильную помощь. Я даже поступился своими принципами – убил дикаря в перьях, который хотел всадить в тебя нож, – вдохновенно соврал Хуберт. – И на этом все. Любое благодеяние имеет свои границы. У тебя своя дорожка, у нас своя. Согласись, что мы и так слишком много для тебя сделали. Между прочим, в ущерб своей безопасности.
– Загляни в сумку… на дне… – Юноше конечно же не понравилась речь менестреля, однако выражение его лица осталось прежним – несколько болезненным, но спокойным и доброжелательным.
Хуберт снова запустил руку в сумку юноши и достал еще один кожаный мешочек. В нем явно лежали камни. Менестрель достал один из них, самый большой, посмотрел, – и едва не задохнулся от сильного волнения. В руках у него был великолепный образец очень дорогого янтаря – внутри золотистого на цвет камня распластала крылья бабочка! Такой камень стоил целого состояния, это Хуберт точно знал; на сей счет его просветил Эрих, оруженосец рыцаря Ханса фон Поленца.
– Солнечные камни ваши, – сказал юноша, – только спасите меня!
Менестрель хищно ухмыльнулся и ответил:
– А ты не предполагаешь, что мы просто заберем камни и уйдем?
– Нет… – взгляд юноши вдруг стал острым, – вы не такие. И потом, я знаю неподалеку отсюда место, где все мы сможем спрятаться от погони. Нас не найдут, будьте уверены.
Похоже, он уже оклемался. На его лицо вернулся румянец, речь стала ясней, но лоб был покрыт бисеринками пота, и идти самостоятельно он не мог.
– Да? – менестрель озадаченно почесал в затылке. – Что ж, твое предложение весьма интересно… Как вы считаете, святой отец?
– А? – монах, который все еще никак не мог прийти в себя, встряхнулся, как пес, который вылез из воды, и его лицо приобрело осмысленное выражение.
– Я спрашиваю, что нам делать? Этот юноша предлагает тащить его на закорках до какого-то надежного укрытия. А я хочу оставить его здесь, иначе мы с ним будем ползти, как сонные мухи.
Заслышав про надежное укрытие, монах встрепенулся и с отменным ханжеством ответил:
– Помочь ближнему – это наш христианский долг.
Хуберт хитро ухмыльнулся и сказал:
– Что ж, в таком случае я согласен. Христианский долг превыше всего. Но его придется тащить вам. Да, да, святой отец! Именно так! Эта ноша будет вам в качестве вериг. Как сказано в Новом Завете: «Аз язвы Господа моего на теле моем ношу». Коль уж вы встали на путь подвижничества, то нужно идт