и по нему до конца. А я буду в качестве охранения – мало ли какая напасть может приключиться с нами по дороге к укрытию.
Отец Руперт с подозрением взглянул на менестреля, – Хуберт немедленно изобразил на своей конопатой физиономии наивное простодушие, тяжело вздохнул и покорился неизбежному. Вскоре они уже пробирались по звериной тропе к тому месту, где находилось убежище. Юноша был крупным, мускулистым, но плотный монах нес его легко и даже не слишком часто отдыхал. Все его помыслы сводились к поиску безопасного укрытия, и он хотел добраться до него как можно быстрее.
Никто из них не видел, что вслед им скрытно идет седая волчица. Судя по ее впалым бокам, высунутому розовому языку и тяжелому дыханию, она прибежала издалека. Именно волчица заметила дикаря-разведчика, который все-таки отыскал следы беглецов. Удовлетворенно ухмыляясь, он уже хотел вернутьсяк основному отряду, чтобы сообщить о своей удаче, но тут ему на спину обрушилась огромная тяжесть и мощные волчьи клыки вмиг сломали его тонкую шею. Очередную лесную трагедию никто не услышал и не увидел за исключением белки, которая с испугу взлетела на самую верхушку высокого дерева. Но даже с такого безопасного расстояния она не осмелилась, как обычно, облаять хищницу негодующим стрекотом.
Глава 16Пещера бардзуков[59]
Убежищем оказался высокий, покрытый вековым лесом холм, внутри которого находилась просторная пещера. Кто ее вырыл здесь, в какие незапамятные времена, можно было лишь догадываться. Стены убежища были испещрены таинственными знаками, вырезанными на изрядно потемневшей и закаменевшей от времени глине, а узкий вход (несведущий человек вряд ли мог его найти), в который едва протиснулись беглецы, закрывался каменной глыбой, поросшей мхом. Только благодаря подсказке юноши, который назвался Скумандом и объяснил, что он не прусс и принадлежит к племени дайнавов (при этом Хуберт облегченно вздохнул – о кровожадности и коварстве пруссов еще в Эльбинге ему все уши прожужжали клиенты харчевни Мохнатого Тео; а кто такие дайнавы, он не знал, но решил, что это неплохие люди, хоть и варвары), менестрель вместе с монахом смогли достаточно легко справиться с каменной «дверью». Чтобы сдвинуть глыбу с места, нужно было с силой нажать только в одном месте камня, притом под некоторым углом.
Похоже, пещера служила капищем. Посреди нее стоял невысокий жертвенный камень с углублением, а вокруг него валялись кости животных. Но главной достопримечательностью капища был родник, который бил из стены на высоте примерно в полтора локтя. Сначала водяная струя падала в каменную чашу, а затем по прорубленному в полу желобу вытекала наружу, неподалеку от входа в пещеру. Струйка была тонкой, тем не менее скопившейся в чаше воды вполне хватало, чтобы беглецы не испытывали жажды.
– Здесь раньше было святилище бардзуков, – сказал юноша, когда его уложили на мягкую травяную подстилку, которую приготовил Хуберт.
– Это кто? – спросил менестрель.
– Маленькие бородатые человечки… С локоть ростом.
– И где они теперь? – с некоторым беспокойством поинтересовался Хуберт, бросив тревожный взгляд за спину.
Закрыв вход камнем, менестрель по просьбе Скуманда зажег небольшой костер из сухих веток, чтобы приготовить ему горячее питье. Выдать себя дымом беглецы не могли – он уходил вверх и исчезал в дыре, находившейся в потолке пещеры. Этот «дымоход», как объяснил Скуманд, был очень хитро устроен. Поднявшись до вершины холма, дым выходил наружу через множество каналов, спрятанных под корнями деревьев, и понять, откуда он идет, не было никакой возможности. К тому же люди пугались «дымящего» холма и старались побыстрее убраться подальше от него. «Похоже, – подумал Хуберт, – юноша часто наведывался в это убежище…»
– Раньше бардзуки жили под кустами бузины, – начал объяснять Скуманд, – священного дерева, глубоко под землей. Они хранили хлеб, чтобы его не поели мыши, пиво, чтобы оно не прокисло, и другую снедь, наполняли амбары отборным зерном, если люди приносили им жертвы. Обычно бардзуки показывались людям при полной луне, особенно часто их видели больные. Но со временем люди стали плохо относиться к бардзукам, и они ушли из этих мест в горы, где и живут в глубоких каменных пещерах.
– Интересно… – менестрель облегченно вздохнул.
Ну и хорошо, что ушли… Теперь беглецов точно никто не потревожит. И не найдет. На подходе к пещере, по настоянию Скуманда, они особенно тщательно маскировали свои следы, а возле самого входа юноша попросил рассыпать порошок с едким запахом, который нашелся в его сумке.
После того как Скуманд выпил чашу горячей и горькой, как полынь, настойки (любопытный Хуберт не удержался и облизал палочку, которой помешивал питье, и после это долго плевался, ощущая во рту терпкую горечь), ему полегчало, и он смог самостоятельно пожевать изрядно зачерствевшую лепешку, которая нашлась в сумке отца Руперта. А потом монах и менестрель дружно уснули – словно нырнули в глубокий омут, где их поджидали воспоминания о недавнем бегстве. И один, и другой время от времени вскрикивали и дергали ногами, словно продолжая бег по лесным зарослям, а в какой-то момент отец Руперт начал во сне бормотать молитву, закончившуюся богатырским храпом.
Не спалось лишь Скуманду. Он корил себя за неосторожность и вспоминал недавнее прошлое. Он, конечно, знал, что сан Посвященного предполагает некие обязанности, но не думал, что их будет столь много. Павила стал быстро слабеть, и Скуманду пришлось заменять его во многих делах, что очень не нравилось молодому человеку, который жаждал лишь одного – уединения на острове среди болот, чтобы упражняться с оружием. Но самым нудным занятием было толочь воду в большой каменной ступе. Вода для человека стала самым ценным божественным даром природы, из нее вышла жизнь, она могла творить и разрушать, сохранять и передавать потомкам знания, накопленные за века.
Вайделоты знали, какие водные источники могли дарить исцеление, а какие вызывали болезни. Кроме того, вода присутствовала во многих обрядах Посвященных, потому что имела магические свойства.
У дайнавов с давних пор по-настоящему чистой считалась вода из горных источников, родников и водопадов. И не только потому, что там вода была кристально-прозрачной и приятной на вкус. По убеждениям жрецов, вода, проходя через землю или падая с высоты, разбивалась и теряла все плохое, которое впитала в себя по пути. Чтобы окончательно очистить воду от вредных воздействий, Скуманду приходилось собирать ее из семи источников, сливать в ступу и долго толочь тяжелым пестом. Этот процесс буквально выводил юного вайделота из себя своей внешней бестолковостью, хотя он прекрасно отдавал себе отчет в его полезности.
После толчения воды в ступе Скуманд приступал ко второму этапу священнодействия – писал по воде триглавом (вырезанными из священного дуба трехлучевыми вилами). Изображая на водной поверхности руны, он таким образом освящал воду для всего селения. При этом Скуманд читал молитвы богам, просил их о прощении, защите от бед и болезней, о выздоровлении больных и увечных, о спасении воинов на поле брани, о богатом урожае и благополучии племени. После окончания обряда Скуманд брал воду и ходил по всему селению, добавляя ее понемногу в бочку у каждого дома.
Единственный обряд, который Скуманд любил, – это «битье в баклуши». При родах кроме бабки-повитухи обычно должен был присутствовать главный жрец племени Павила или любой другой вайделот, сведущий в знахарстве. Теперь эту обязанность иногда приходилось исполнять и Скуманду. Отметив день и время рождения малыша с помощью записи рунами на деревянной дощечке, он уходил в Пущу, где выбирал дерево «в цвету». Это не было цветущее дерево в прямом смысле слова; просто дерево должно было быть в расцвете своей силы и обладать мощной энергией, от которой светилось. И этот свет – «цветение» – мог видеть только Посвященный.
Скуманд проводил возле дерева необходимый в таких случаях ритуал, испрашивая у богов и у него самого разрешения, а затем срубал дерево, из ствола и ветвей нарезал чурбаки и бил их на поленья разного размера – баклуши. В дальнейшем им предстояло стать игрушками, инструментами, рукоятками для оружия, посохами, талисманами, посудой… – словом, всем тем, чем ребенку предстояло пользоваться в течение всей его жизни. Баклуши Скуманд передавал отцу новорожденного, и тот сам изготавливал из них все необходимое.
Все вещи, сделанные из этого дерева, приносили ребенку удачу, придавали ему силу и защищали от бедствий. Они были могучим оберегом на протяжении всей его жизни. А Скуманд (или другой вайделот) обязан был на месте срубленного дерева посадить три новых.
В тот злополучный день Скуманд с легким сердцем отправился в Пущу, чтобы выбрать «цветущее» дерево для новорожденного. Ему пришлось изрядно углубиться в чащобу, пока он наконец не нашел то, что ему было нужно. Срубив дерево, он присел на кочку и погрузился в мечтания; это было его любимым занятием в свободное время (кроме упражнений с оружием), которого у него оставалось не так много. На небе ярко светило солнце, умиротворяюще шумели деревья, в ветвях чирикали на разные голоса птички, басовито гудел шмель, деловито обследуя небольшую полянку, сплошь укрытую цветочным ковром, воздух был густо настоян на медовом запахе разнотравья… Это было все то, что так любил Скуманд, что примиряло его с необходимостью бить баклуши.
Замечтавшись, он утратил присущую ему бдительность, и не почуял, как в окружавших его лесных зарослях появилось нечто враждебное, опасное. Способность чуять опасность на расстоянии и даже упреждать ее вайделоты приобретают лишь в зрелом возрасте. Но Скуманд обладал этим даром с малых лет. Иногда ему казалось, что он может присутствовать во многих местах сразу – как лесной дух.
Очнулся он от благостно-мечтательного состояния, когда враги оказались совсем близко. Едва Скуманд сбросил с себя умиротворенность, которая спеленала его сладкой негой, как младенца, как сразу почуял враждебный запах давно не мытых тел дикарей. Он накрепко запомнил его еще с тех пор, когда подростком охотился на тура и убил трех охотников дикого племени. Как потом оказалось, среди них был и сын вождя дикарей, но тогда Скуманд не придал этому никакого значения. Он гордился своим подвигом и чувствовал себя на седьмом небе от радости.