Приди ж, пируй со мной!
Пир-то где, горькая?
Детеныш-то молод:
Хоть грива космата —
Волосики пухом
Лицо обрамляют.
Зверь дикий, конечно: как много волос!
Да, бог наш – охотник искусный,
И ловко менад он
На след наводил!
Владыка – ловец!
Поздравишь меня?
Поздравлю, изволь.
Фиванцы… ах… те…
И сын Пенфей Агаву…
Мой сын поздравит мать!
Она ж взяла добычу неслыханную: льва!
На славу…
Со славой…
Гордишься?
Еще бы!..
Добычей такой, трофеем таким!
Всем Фивам на диво мой подвиг свершон.
Да покажи ж, несчастная, фиванцам
Победную добычу наконец.
Вы, жители твердынь фиванских славных,
Придите и любуйтесь! Вот – трофей!
Мы, дщери Кадма, изловили зверя:
Тут дротик фессалийский ни при чем,
И схвачен зверь не сетью, а кистями
Рук наших белых. Ни к чему теперь,
Оружием обвесившись, кичиться!
У нас учитесь: мы его рукой
И изловили, и на части тело
Разъяли – без железа. Где отец?
Что я не вижу с нами старца Кадма?
И где Пенфей, мой сын? Пускай возьмет
Он лестницу покрепче и к триглифу
Вот эту львиную главу прибьет[37] —
Мою добычу в нашей славной ловле!
Входит Кадм. За ним несут на носилках останки Пенфея.
Сюда несите свой печальный груз,
Товарищи, поставьте перед домом…
Пенфея труп искать пришлось мне долго,
И по кускам его я подбирал:
В расщелинах глубоких Киферона,
В лесу дремучем долго я ходил.
Мы с игрища с Тиресием обратно
Уж городом фиванским шли домой,
Когда рассказ ужасный мне поведал,
На что дерзнули дочери мои.
Я снова – на гору; оттуда внука,
Менадами убитого, несу.
Я видел там несчастных исступленных:
Мать Актеона, Автоною, с ней
Ино; в лесу поныне остаются
Они. А про Агаву мне сказали,
Что, в бешенстве, вакхической стопою
Она сюда ушла.
Был верен слух.
О, зрелище печальное! О, горе!
Отец, гордись! Да, дочерей таких
Еще никто из смертных не посеял…
И сестрами гордись, но больше мной:
Ты знаешь, как я от станка шагнула?
Зверей, отец, руками я ловлю…
Вот полюбуйся на мою добычу,
И пусть она украсит твой дворец.
Прими ее обеими руками
И, ловлей дочери гордясь, на пир
Зови друзей. Теперь вполне ты счастлив…
Конечно, счастлив – героинь отец!
О, скорбь, – ее не смеришь, не оглянешь!
Убили вы – вот дело жалких рук.
Да, славную богам повергла жертву
Ты, что зовешь нас с Фивами на пир.
Да, горе нам: тебе, Агава, горе,
А за тобой и мне. Он, этот бог…
Был справедлив, конечно, но, жестокий,
Не пощадил и рода своего.
Как портит старость человека, боже!
Угрюмый голос, неприветный взор…
Эх, хоть бы сын мой в мать пошел и стал бы
Охотником лихим, за диким зверем
В толпе гоняясь молодых фиванцев…
Да где ему! Он только с богом может
Бороться. Хоть бы ты его, отец,
На ум наставил… Впрочем, где же он?
Пред облик мой его вы призовите,
Чтоб в блеске счастья на меня взглянул.
О, горе, горе! Если только все,
Что сделали, поймете вы, – ужасна
Скорбь ваша будет. Если ж навсегда
Пребудете в безумии, то в горе
Своем вы хоть мечтою насладитесь…
Да что же тут дурного? Где тут горе?
В эфир сначала взор свой погрузи.
Изволь. Что там увидеть я должна?
Все тот же он? В нем перемены нет?
Да, будто ярче стал он и лучистей.
А то… волненье… улеглось оно?
Не знаю, что ты говоришь; но будто
В себя я прихожу теперь, отец.
Могла б ты ясно на вопрос ответить?
Да; прежнее забыла я, отец.
В чей дом вошла ты с песнью Гименея?
За Эхиона отдал ты меня.
А сын какой у твоего был мужа?
Пенфей – сын мой и мужа моего.
А чья глава в руках твоих, Агава?
Чья? Это лев. Так мне сказали там.
Вглядись в него, – труд невелик, дитя.
Что это, боги? Что я принесла?
Гляди, гляди, пока совсем признаешь!
Я вижу, – о! Я вижу смерть свою.
Что ж, голова на львиную похожа?
Нет! Голову Пенфея я держу.
Что, не признавши, обагрила кровью!
Убил-то кто? Как он попал ко мне?
О, злая истина, пришла ты поздно.
Ах, сердце не на месте; не томи!
Убийца ты; а помогали сестры.
Где ж он погиб? В чертогах или где?
Где Актеон собаками растерзан.
Да как же на гору попал несчастный?
Пошел глумиться над служеньем вашим.
А мы, отец? Как мы ушли туда?
В вакхическом восторге бросив Фивы.
Я поняла: нас Дионис сгубил.
Разгневанный, что вами не был признан.
Но где же тело дорогое сына?
С трудом его собрал я и принес.
Агава видит на земле носилки, покрытые черным саваном.
На месте все? Все сложено опять?
……………………………………………
Я согрешила; но зачем же сын мой
За матери безумие ответил?
Как вы, он бога не хотел признать.
За то нас всех одной бедой покрыл он:
Вы, и Пенфей, и весь наш род погиб,
И мне, которому не дал бог сына,
Теперь пришлось смотреть на отпрыск твой,
Убитый так злодейски, так позорно.
Дитя мое, с надеждой на тебя
Мой дом взирал, ты был его опорой!
Тебя, Пенфей, весь город трепетал.
Твой ясный взор грозою был неправых
И от обиды старика спасал.
Теперь же из дому, пожалуй, выгнан
С позором буду я, – великий Кадм,
Тот Кадм, что здесь, посеяв род фиванцев,
Такую жатву дивную собрал.
О мой любимый!.. Нет тебя со мною,
А все тебя по-прежнему люблю.
До бороды рукой уж не коснешься,
Уж не обнимешь деда, дорогой;