Как ни странно, но в комнатах, которые оставались наглухо запертыми в течение многих лет, почти не появилось пыли и паутины. Королевское жилище местами выглядело так, будто покинуто только вчера. В опочивальне Его Величества на столе осталось лежать использованное гусиное перо. В охотничьем зале на стене, почти полностью увешанной оленьими рогами, на одном из нижних рогов висела потерянная кем-то кожаная перчатка.
– Не трогай. Вдруг хозяин отыщется, – сказал флорентийцу старик, который тщательно следил за тем, чтобы после посещения всё оставалось, как прежде.
Наверное, показывать дворец, состоящий из множества комнат, коридоров и лестниц, стало для престарелого хранителя занятием утомительным. Шаркая стоптанными башмаками по каменному полу, этот человек не тащил, а почти волочил тяжелую связку ключей, самый маленький из которых был длиной с ладонь.
«Вот так, наверное, и должен выглядеть апостол Пётр, – вдруг подумал ученик придворного живописца. – Седоватые вихры, которые когда-то были кудрями, неопрятная борода, сгорбленная спина, походка человека, уставшего странствовать. А в руках, конечно, тяжелая связка ключей. Ведь никто не станет утверждать, что ноша, которую Христос вручил апостолу Петру, легка. Не так-то просто хранить ключи от Царства Небесного. Неплохая вышла бы картина, только вот лицо я, пожалуй, изменю. У ключника оно слишком простое. Нет, такое лицо не годится апостолу Петру».
Мысли о живописи, как всегда, застали молодого художника врасплох – не было времени как следует обдумать замысел, и не было под рукой папки, чтоб сделать набросок. Джулиано на всякий случай оглянулся, не отыщется ли вокруг хоть клочок бумаги, и вдруг увидел на крышке сундука, стоявшего у стены, такой предмет, который явно не мог быть оставлен кем-то из придворных или слуг в прошлый королевский приезд. К тому же при ближайшем рассмотрении оказалось, что слой пыли на крышке потревожен – вещь положили только что.
Хранитель ключей тоже заметил новую вещь и укоризненно покачал головой:
– Андраш, я же говорил тебе, что нельзя сюда таскать ничего с улицы.
Дурачок потупился и побежал в другую комнату, а старик, кряхтя, направился к сундуку:
– Ничего, сейчас выбросим.
Услышав, это флорентиец тут же кинулся вперёд, обогнав старика:
– Нет, нет, не нужно выбрасывать. Наверное, это мне подарок. Я возьму.
На сундуке лежал череп птицы, и, судя по мощному чёрному клюву, не составляло труда догадаться, что это за птица. Роговой покров на клюве наполовину облупился, а желтоватую поверхность черепа испещряли точки, пятнышки, извилистые полупрозрачные линии – признак разрушения. Этот ворон умер много лет назад.
Дурачок Андраш, уже забыв про отцовский нагоняй, весело хихикая, пробежал мимо.
– Андраш, Андраш, – позвал флорентиец, – где ты это взял?
Сын ключника на минуту остановил свою беготню, смущённо опустил голову, а затем посмотрел на Джулиано и хитро улыбнулся:
– Там.
– Где там? Возле башни?
Дурачок не ответил, засмеялся и убежал прочь, а ученик придворного живописца ещё раз взглянул на птичий череп в своих руках – похоже, это и вправду был подарок.
Невольно вспомнилась и история, связанная с вороном в гербе Матьяша. Ходили слухи, будто Матьяш и его отец Янош Гуньяди – потомки венгерского короля Жигмонда. Якобы Янош – внебрачный сын Жигмонда, а Матьяш, следовательно, внук.
Говорили, что Жигмонд, овдовев в первый раз, через несколько лет нашёл утешение в объятиях у некоей девы по имени Эржебет, а когда узнал, что она забеременела, то выдал её замуж, чтобы избавить от позора. Мужем стал румынский дворянин Вайку, но брак являлся лишь ширмой, потому что король по-прежнему питал к Эржебет нежные чувства и не желал ни с кем делить.
Жигмонд велел, чтобы Эржебет после родов приехала к нему, и подарил ей кольцо, сказав, что оно станет дня неё «ключом ко всем дверям» во дворце. В положенный срок родился мальчик, получивший имя Янош, но тогда он ещё не был Гуньяди, а стал им после того, как Жигмонд подарил ребёнку замок Гуньяд. Точнее, имение получил Вайку, но с условием, что наследником станет Янош.
Что же касается ворона, то в этом отношении история казалась похожей на сказку. Говорили, что Вайку после рождения Яноша повёз мальчика и Эржебет к королю, и вот на одном из привалов Эржебет дала ребёнку кольцо поиграть, а поблизости оказался ворон, который вырвал эту вещь чуть ли не из рук младенца.
Далее рассказчики говорили разное. Одни уверяли, что ребёнок, у которого отобрали кольцо, вовремя заплакал, и потому Вайку успел выпустить стрелу до того, как птица улетела. Другие утверждали, что ворона застрелил сам Янош, который уже в младенчестве мог за себя постоять подобно маленькому Гераклу, задушившему двух змей. Третьи божились, что Янош просто попросил ворона вернуть украденное, и птица послушалась.
Джулиано не раз слышал эту историю при дворе Матьяша, но, по правде говоря, не верил в неё, и даже не из-за птицы. Просто флорентиец имел возможность сравнить портрет Жигмонда, виденный в столичном дворце, с виденным там же портретом Яноша Гуньяди. Ученик придворного живописца не обнаружил во внешности этих людей ничего общего! Жигмонд – высокий, крупный мужчина, а Янош не отличался высоким ростом. Жигмонд русоволосый, а его предполагаемый сын – очень тёмный брюнет. Носы тоже разные. У монарха – с горбинкой, а у так называемого отпрыска – прямой и мясистый. Сравнить подбородки не получалось, ведь Жигмонд носил бороду. К тому же сам Матьяш тоже не очень походил на своего «деда», но зато походил на своего отца.
«Наверняка, историю о родстве с Жигмондом придумал сам Янош, чтобы претендовать на верховную власть в королевстве», – полагал флорентиец, и всё же в прежние времена он находил рассказ про юную Эржебет забавным. Разве не забавно послушать, как вдовец, чья жизнь уже перевалила за середину, пытается вести себя как юноша и ухаживать за юной девой? В подобных историях всё обычно происходит на природе, и в нынешней истории было так. Говорили, что Жигмонд встретил Эржебет, когда охотился в лесу, и, разумеется, венценосный охотник очень обрадовался своей добыче. Смешно было думать и про деву, которая отправилась в лес, совсем не ожидая вернуться оттуда уже беременной…
Теперь же Джулиано вдруг подумал, что в данной истории нет ничего забавного и что Янош, придумавший её из политических соображений, оскорбил самого себя: «Как можно отказываться от своего отца и говорить, что он находился при жене на положении слуги и хранил её для чьих-то утех? Как можно говорить про свою мать, что она была гулящей? Как можно говорить, что отец, добровольно прислуживая гулящей девице, получил за это от Жигмонда замок?»
«Да, всё-таки беседы с Его Светлостью на меня влияют плохо», – решил Джулиано, направляясь обратно в гостиницу. Это влияние проявлялось и в том, что сейчас флорентиец намеревался обелить Дракулу в глазах Утты, по крайней мере частично, заявив, что ворона узник не убивал.
Череп, найденный Андрашем много лет назад, теперь покоился у Джулиано в кошельке на поясе, завёрнутый в платок. Конечно, это мог быть череп другого ворона, но ученик придворного живописца почему-то верил, что нашёл тот самый и собирался убедить в этом Утту. Если бы месяц назад кто-то сказал флорентийцу: «Ты будешь произносить речь в защиту Дракулы», – Джулиано рассмеялся бы, а теперь сам себя не узнавал.
Дочка трактирщика протирала столы в зале, когда ученик придворного живописца подошёл к ней и положил на только что вытертый стол платок с птичьим черепом:
– Вот, – сказал юноша.
– Что это? – спросила девица, хотя наверняка догадалась.
Даже тому, кто в птицах не разбирается, достаточно было взглянуть на большой чёрный клюв, чтобы тут же понять, что череп принадлежит ворону, и всё же Утта сделала вид, что не понимает:
– Господин, уберите это со стола. Тут всё-таки едят люди. Зачем приносить сюда падаль?
– Это не падаль, а доказательство, – ответил Джулиано.
– Доказательство чего? – спросила Утта, внимательно разглядывая череп.
– Того, что Дракула не убивал ворона. Тот ворон, которого узник когда-то поймал и держал у себя в башне, не был убит. Он и вправду улетел, но не смог улететь далеко. Вот его останки, найденные возле башни.
– Это нашёл ты? – продолжала расспрашивать девица и, как уже бывало, позабыла назвать собеседника господином.
– Можно сказать, что я. Тот, кто это нашёл, не знал, чем обладает, и не спрашивал себя, откуда взялся мёртвый ворон.
– А ты откуда знаешь, что это ворон из башни?
– А откуда ещё он мог взяться? Там, на приречном склоне, такие черепа повсюду не валяются.
– Ну и что! – Утта переложила череп вместе с платком на лавку и тщательно протёрла на столе то место, где вещь только что лежала. – Это не доказательство.
– А что же тогда считать доказательством?
– Не знаю. Что-нибудь, что было бы убедительно.
– Например.
– Ну… – задумалась девица. Она уже начала протирать соседний стол и всё думала, думала.
– Так что? – спросил ученик придворного живописца, наблюдая за уборкой.
– Свидетель – вот что! – вдруг произнесла Утта, а затем обернулась и добавила. – Свидетели всегда убедительны.
– Свидетель? – Джулиано воздел руки к небу. – Да где ж я тебе его возьму?!
– А это не моя забота, – сказала девица. – Ведь нашлись же свидетели того, как Дракула убивал и мучил жителей возле Надьшебена и Брашова.
– В Семиградье?
– Да, – ответила дочка трактирщика, а затем выпрямилась, повернулась и, прямо взглянув на собеседника, с воодушевлением проговорила. – Свидетелями преступлений Дракулы стали многие, которые рассказали правду всем, кто хотел слушать, и это было записано на бумаге! Вот что можно считать доказательством!
– То, что было записано на бумаге? – переспросил флорентиец. – Ты сейчас говоришь про поэму э… Бехайма?
– Да! – Утта снова вернулась к уборке, но теперь сметала крошки со столов с таким напором, будто это не крошки, а враги.