Ну, он не обращал внимания на то, куда идет. Когда люди не смотрят, куда идут, их съедают аллигаторы. В общем, мама мальчика – её звали миссис Гудроу, и семья их жила в восточном Техасе с тех пор, как их выгнали из Луизианы, – она это пережила. У неё было еще восемь детей и особенно горевать было некогда, а вот папа его не мог оправиться. Так, по крайней мере, рассказывала нам, детям, твоя бабушка Арлин. Твоя бабушка могла продать стакан воды со льдом полярному медведю. И выторговать сладость у куска сахара. И хорошенькая была, как лужайка колокольчиков. Пять лет подряд она была королевой родео в округе Гаррисон.
Жалко, её нет с нами, говорит Лорали.
Нам всем жалко, милая. Перестань сутулиться, говорит она вслед уходящей дочери. Вдовий горб наживешь. Уроки фортепьяно. Есть.
Арлин и Лари Комптон таскали Сюзанну с братьями по всему западному Техасу в погоне за бумом. Стентон, Эндрюс, Озона, Биг-Лейк – всё время пытались отложить на черный день, но когда нефть дешевела или накапливались у торговцев необеспеченные чеки и это доходило до внимания шерифа, семейство живо укладывалось в машину. Сюзанна с братьями теснились сзади, а родители курили впереди, ругались, обвиняли друг друга. Если поторопиться, говаривал папа, увидим, как луна восходит над болотом. Мать сказала: черт возьми, Сьюзи. Перестань пинать мою спинку, или получишь у меня по первое число.
В восточном Техасе нашли обитую толем лачугу на краю болота, хозяин их фамилии не знал. А Комптоны – это вот кто: ребята Комптонов вернулись в город, так что не выпускайте кошек из дома, запирайте двери, спрячьте серебро, дочерей предупредите, – а если и знал хозяин, ему было плевать. Никто больше здесь жить не захотел бы.
Мама её была непредсказуема, как бродячие собаки, заходившие к ним во двор, когда Сюзанна забывала закрыть калитку. Папа отправлял её обратно, она выходила на темный двор, обещая себе, что в следующий раз не забудет закрыть. Что-то двигалось в темноте, и хотелось верить, что это просто лунные тени на голой земле. Утром, перед тем как уйти на поиски работы, когда братья еще спали или не вернулись со вчерашнего дня, папа, случалось, давал Сюзанне десять центов. Поменьше толкись тут, говорил он. Маме надо отдохнуть.
В такие дни она шла в город, возле которого они сейчас жили, тратила свои центы, и, когда солнце собиралось на боковую или сама проголодалась, Сюзанна возвращалась домой и, взявшись за ручку двери, прижавшись ухом к её щербатому занозистому дереву, рядом с похлопывающим по стене листом толя, пыталась понять, что ожидает её внутри.
Если верить доктору Бауману, Сюзанна вряд ли выносит еще одного ребенка. Матка у неё полна фиброзных опухолей, говорит он, а выкидыши плохо сказываются на организме, на душевном состоянии, на семье. Можно всё это убрать. Попрощаться с ними, говорит он, если все равно ими не будете пользоваться. «Ими» – это яичниками Сюзанны. Она почти не заметит разницы, говорит он, только прекратятся месячные. Тоже облегчение.
Сюзанна стучится в дверь к Мэри Роз, запеканка с курицей в той руке, на которой не кусала заусеницы. Она восхищается младенцем, его весом и ростом, и Мэри Роз, не колеблясь, отдаёт ребенка ей в руки. Когда Сюзанна рассказывает о визите к доктору, Мэри Роз огорчается, но смотрит она мимо Сюзанны – озирает двор и улицу. Они не разговаривали с тех пор, как Корина Шепард фактически обвинила Сюзанну в нетерпимости – дурацкий вымысел. А исходит это – слышала Сюзанна – от Д.Э. Пирс.
Да нет, говорит она Мэри Роз, у меня всё хорошо. В Камбодже вон люди голодают. Она смотрит на худую фигурку Мэри Роз, замечает синяки под глазами. У вас самой вид голодающей.
Мэри Роз смотрит на тарелку с запеканкой, как-то очутившуюся у неё в руке, на младенца, повисшего на сгибе другой руки, как сумка с продуктами. Хорошо, спасибо, произносит она без выражения.
Я прилепила там скотчем ко дну маленький каталог от «Таппервэра».
Мэри Роз проводит пальцем по дну стеклянной тарелки. А, поняла.
Еще один я дала подруге в кредитном союзе.
Сюзанна смотрит на обкусанный палец и быстро прячет руку за спину. Вы знакомы с миссис Ордоньес?
Мы держим деньги в Скотоводческом банке, говорит Мэри Роз.
Она симпатичнейшее существо. Сюзанна бросает взгляд на свои часы. Добавите зеленый салат – и у вас готовый ужин.
Запеканка. Есть.
У Сюзанны намерения самые лучшие, но она не может не удивляться вслух, как могут люди быть такими глупыми. При всяком бедствии она изрекает что-то неуместное. В прошлом году, когда смерч пронесся по трейлерному посёлку на западе Одессы, убив троих и еще десяток человек оставив с травмами, она удивлялась вслух, зачем соглашаются люди жить в таких ненадежных жилищах. Тех, которые уцелели, сказала она Рите Нанелли, следовало бы судить за то, что подвергают жизнь родных такому риску. А домашние запеканки, они что значат – что кому-то не надо самой готовить сегодня ужин. На это она способна. Если по рецепту требуется банка грибного крем-супа, она сама тушит свежие молодые грибки и вливает молоко, размешанное со столовой ложкой муки. И пусть её запеканка не вполне киш-лорен, в ней полный ужин – мясо, овощи и паста или крупа.
Печенье с шоколадной стружкой у неё на сливочном масле, а не на маргарине, и на коричневом сахаре она не экономит. Всё свежее, никаких консервов. Таков её девиз. Коричневая фасоль, кукурузный хлеб – это не для моей дочери, любит говорить она соседям, – и никаких детей, пока не закончит колледж. Её дочь никогда не будет есть тушеные одуванчики, мясо аллигатора, гремучей змеи, кормовую капусту. Не будет есть сома, и карпа, и другую рыбу, где надо вырезать красное мясо, пахнущее илом, и всегда будет после ужина десерт, пусть самый немудрящий. Каждый вечер перед ужином она зажигает две свечки, ставит их посередине стола и отступает, любуясь картиной. Красиво, говорит она Джону и дочери. Придают вечеру особый уют, даже в среду. И при этом свете не видна красная шишечка – назревающий прыщ на подбородке, и зуб со сколом – после падения в пятнадцать лет, и постоянно обкусываемые заусеницы.
Когда я была маленькой, говорит она дочери, что угодно отдала бы за дом с ковром, ванной, в которой можно лежать во весь рост, и с пианино, которое купила мама, лизнув и наклеив четыреста пятьдесят шесть тысяч зеленых марок S&H[18]. Твой папа и я, мы в наших семьях первые за пять поколений смогли обзавестись собственным домом. Но когда-нибудь у тебя будет дом лучше этого. Ты выучишься в колледже и купишь дом еще больше этого, со вторым этажом и множеством окон, и будешь смотреть из них, как живет вокруг тебя мир.
Они вернулись с урока фортепьяно, Есть, и Сюзанна вешает вышивку над плетеным белым изголовьем дочериной кровати. Это единственная законченная работа за весь недолгий приступ рукоделия прошлой весной после выкидыша, такого раннего, что она не поняла, была это оборвавшаяся беременность или особенно болезненные, тяжелые месячные. Вышивку она закрепила в латунной рамке: цепочка из тонких зеленых стеблей и белых роз вокруг слов «Чистый дом, Чистая жизнь, Чистое сердце». Взяв лишний гвоздик в зубы, она стоит на двуспальной кровати дочери и легонько постукивает рамку то по одному углу, то по другому, добиваясь идеального положения. Отступает на середину кровати, оценивает результат, потом чуть-чуть поправляет рамку, подвинув правый верхний угол. Идеально.
Лорали сидит на ковре, ссутулившись и скрестив ноги, слушает на своем маленьком розовом проигрывателе Гордона Лайтфута. С тех пор как выпустили эту чертову пластинку, она которую неделю крутится по двадцать четыре часа в сутки, каждый раз доводя Лорали до слез песней про корабль, затонувший в озере Верхнем.
Смотри, как удачно расположилась на стене эта маленькая вышивка, говорит Сюзанна, коснувшись легких волос дочери. Милая, не хочешь выключить ненадолго? Очень сентиментальная.
Может быть, им с Джоном съездить в Даллас, послушать мнение еще одного специалиста? Может быть, взять приёмного ребенка или, если снова позвонит кто-нибудь из братьев или двоюродных и попросит подержать их ребенка, пока они там разбираются между собой, – Сюзанна согласится, при условии, что оставят ей ребенка насовсем? Если она согласится на процедуру, то никому ничего не скажет, пока всё не закончится. Ляжет в больницу. Сделает операцию и вернется в любимую кухню до того, как Лорали приедет домой, до заводского гудка, когда придет со смены Джон.
Сюзанна идет к кухонному столу за желтым блокнотом и подарочными пакетами, принесенными сегодня из машины. Выглянув в окно, она видит Д.Э. Пирс, на велосипеде наматывающую круги перед её домом. Бросив всё, она выбегает наружу и зовет: Эй, Дебра Энн Пирс, поди-ка сюда. Я хочу с тобой поговорить. С пронзительным визгом девочка уносится по улице, крепкие ноги работают, как шатуны паровой машины. Она круто сворачивает перед носом грузовика, проехавшего знак «стоп» на углу, и гонит дальше.
Чтобы не сшиб кто-нибудь из игроков, не спускающих глаз с мяча, они идут по краю поля. Когда Лорали задумывается и начинает отставать, Сюзанна напоминает ей: будь внимательнее. Теряешь внимание – и раз, кто-то пришел и угнал вашу машину, или приходишь из церкви, а вся твоя мебель на лужайке и тихо погружается в трясину.
В одной руке она несет пластиковый контейнер для еды, в другой шесть пакетиков от «Эйвона». Еще три подарочных пакета у неё в тяжелой сумке через плечо. Жара на поле – как у черта под мышкой, но рыжие волосы Сюзанны аккуратно убраны за уши. Её оранжевые бриджи отутюжены, блузка белая, как цветок магнолии. Даже здесь, на жарком пыльном футбольном поле, она хочет выглядеть так, чтобы соседи сказали: Сюзанна Ледбеттер выглядит так, словно только что вышла из самолета.
Лорали идет чуть сзади, опустив голову; жезл – в локтевом сгибе, прижат к груди. Ноги у неё – как у зайца, веснушек на лице так густо, как будто перед ним взорвался красный фломастер. Перед выходом Сюзанна снова завила ей волосы, но они уже распрямились, и посреди лба висит одна непокорная прядь. Не горбись, говорит Сюзанна, и Лорали вышагивает по полю, вскинув голову и сжав жезл, как Юдифь – меч.