ест, прекратятся ночные звонки, мой долг перед Глорией будет исполнен.
Я отдаю Корине сумку с подгузниками и говорю, что спала последнее время плохо, но надеюсь, что скоро сон наладится. И, кстати, у меня тоже всё куда-то пропадает – консервы, спички, аспирин и даже пара махровых полотенец.
Видно, что-то такое в воде, говорит она.
На парковке у суда Кит Тейлор дает мне бумажный стаканчик с кофе, таким густым по виду, что может засорить слив в раковине. Мистер Рамирес, дядя, звонил мне утром, говорит он. Она не приедет.
Это не должно бы меня удивить: Кит уже несколько недель предупреждал меня, что Виктор с июня не позволяет его сотрудникам побеседовать с племянницей – они не знают даже, где она живет. И все-таки я удивляюсь: Но почему?
Рядом с эвакуатором стоят и смотрят на нас двое мужчин. На них белые рубашки, спортивные куртки, ковбойские шляпы, дорогие сапоги змеиной кожи. Они перестают разговаривать, несколько секунд смотрят на нас, а потом тот, что в белом стетсоне, наклоняется к другому и тихо говорит ему что-то на ухо. Он показывает головой в нашу сторону, и я борюсь с желанием крикнуть: Хотите мне что-то сказать? Это вы, сукины дети, звоните мне по ночам?
Мэри Роз, я предупреждал вас, что подобное может случиться, говорит Тейлор. Мистер Рамирес не хочет подвергать её такому испытанию, и я его не осуждаю. Он поднимает свой стакан с кофе и пальцем приветствует этих двоих. Высокий, интересный мужчина, записной холостяк, он известен здесь своим неуклонным стремлением доводить каждое дело до суда. Он старше меня как минимум лет на десять, а нынче утром выглядит на десять лет моложе и вполовину не таким измотанным, как я.
Она должна дать показания, говорю ему. Мы стоим на солнце, я борюсь с желанием оттянуть пояс джинсовой юбки, тротуар прожигает дыры в подошвах туфель. Когда мимо нас проходит стенографистка миссис Хендерсон с ворохом папок, Кит разглаживает пальцем светлые усы и раздувает грудь.
Она входит в здание суда, он выдыхает и снова опускает плечи, чуть сутулясь.
Слушайте, Мэри Роз, девочка всего лишилась, даже матери, и мистер Рамирес знает, что говорят некоторые люди в городе, не может не знать – и, вероятно, считает, что она уже достаточно настрадалась. И может быть, не хочет подвергать её новым расспросам.
Не могу поверить своим ушам. Вот как? И вы готовы ему потакать?
Кит поддергивает брюки и вытирает пот со лба. Смотрит на солнце так, словно хотел бы сшибить его с неба. Я его не виню, честное слово, – ни капли.
Она должна прийти в суд, рассказать, что с ней сделал этот мерзавец. Вы можете заставить её дать показания.
Нет, Мэри Роз, я не могу её заставить.
Да как же это? Где у нас тогда правосудие?
У вас? – Кит смеется. Вас двое? У вас в кармане мышка? Он так долго стоит не шевелясь, что на рубашку ему садится несколько слепней, больших, как земляной орех. У него крупные руки с веснушками, и когда он хлопает по мухам, я чувствую легкое движение горячего воздуха между нами.
Знаете, чего я больше всего не люблю в моей работе?
Проигрывать дела?
Ха! Если бы. Нет, дорогая. – Он улыбается и кивает тем двоим, направившимся к двери суда. Больше всего, Мэри Роз, ненавижу, когда мне ставят клизму с острым соусом и говорят, что это чистая водичка. Прошу прощения за мой французский.
Кит отпивает кофе и морщится – какая гадость, – и отпивает еще. Уборщицы, с которыми работала миссис Рамирес? Они убирались в городских конторах годами, и никто не требовал у них карточку социального обеспечения. Черт возьми, они три года мыли полы в суде и вытряхивали урны, и только сейчас городской совет спохватился и озаботился. Пять недель прошло с тех пор, как Глория Рамирес постучалась в вашу дверь, и вот является иммиграционная служба и ждет у заводских ворот, когда у миссис Рамирес закончится смена. Собачий бред, говорит он. Прошу прощения за мой французский.
Он допивает кофе одним глотком и бросает стакан на землю. У нас есть отчет шерифа, говорит он, отчет больницы, и есть вы. Этого должно быть достаточно.
Я бросаю на него выразительный взгляд, демонстративно подбираю стакан и опускаю в урну, стоящую в шаге от нас. В который раз думаю, сказать ли ему о злобных звонках, не прекращавшихся все эти месяцы: Любите грязных мексиканцев, миссис Уайтхед? Знаешь, что бывает с изменниками расы, Мэри Роз? Может, сам приеду, изнасилую тебя, сука.
Я понимаю, всё это – трепотня, кучка расистов и пьяниц, и Кит, наверное, напомнит мне, что у нас свободная страна, каждый может говорить что хочет. И помощи мне не нужно, ни от Кита, ни от кого. Хочу только, чтобы нас оставили в покое, меня, и Эйми Джо, и малыша. И хочу быть готовой, если кто появится у меня перед дверью.
Я готова, говорю Киту.
Хорошо. Давайте зайдем, постоим минутку под кондиционером. Он мягко кладет руку мне на поясницу, и мы идем через парковку к суду. Черт, до чего же жарко, говорит он. На лестнице нас обгоняет защитник Стрикленда. Здравствуйте, Скутер, говорит ему Кит.
На прошлой неделе, когда мы репетировали мои показания, Кит предупредил меня насчет него. Он сидел в столовой, я кормила маленького в кухне, и Кит задавал мне вопросы из-за двери.
Он нахрапистый маленький паразит, сказал Кит, когда я уложила ребенка и налила нам чая со льдом. Прошу прощения, – он подмигнул Эйми, которая стояла у меня за спиной с палочкой фруктового льда во рту. Она смотрела на него так, словно уже планировала их свадьбу. Я буду юристом, как вы, сказала она. Умница, сказал он. Поступай в Техасский университет, изучай торговое право. Уголовное порвет тебе душу.
Он протянул руку, чтобы взять её за нос. Эйми отбила руку и закатила глаза. Я не маленькая, мистер Тейлор.
Вижу. В общем, сказал он, из Далласа прибыл Скутер Клеменс. Из Хайленд-Парка, точнее. Стетсон у него такой чистый, что с него можно есть бутерброд. Только шляпа – скота нет. Кит наклонился и заглянул мне в глаза. Предки с незапамятных времен в Техасе. Наверное, в доме на чердаке сундук, полный белых капюшонов.
Зачем? – спросила Эйми, и Кит запнулся, подыскивая объяснение. Ну, для Хэллоуина, конечно.
Эйми, мороженое капает на ковер, сказала я. Иди доешь на дворе.
Она вздохнула, поджала губы – видно было, что готова заспорить, но, когда Кит пообещал ей серебряный доллар, если даст нам минутку поговорить, выбежала стрелой. Мы услышали, как захлопнулась за ней дверь кухни.
Скутер Клеменс – хладнокровный убийца, сказал Кит. Тридцать лет выгораживает молодцов. Отвечайте ему кратко. Не давайте себя разозлить и, что бы ни происходило, не смотрите на Дейла Стрикленда, когда его приведут в зал.
Судья Райс – старый выпускник сельскохозяйственного колледжа, с густыми белыми бровями, толстой шеей и плечами атлета. Он напоминает мне бульдога, который гонялся за мной и братом по дороге домой из школы. Помимо суда он разводит скот на фамильных землях, простирающихся от Плейнвью в Техасе до Эйды в Оклахоме.
Когда помощники шерифа приводят Дейла Стрикленда, я только слышу, как они усаживают его, но смотрю на свои колени. Скутер спрашивает, нельзя ли снять с него наручники, – он никуда не убежит, говорит Скутер самым задушевным простецким голосом, – и чувствую, как из груди у меня выходит немного воздуха. Но судья Райс говорит: категорически нет, этот человек находится под стражей, пока не будет доказана его невиновность или виновность. Я выдыхаю носом. Не смотрю на него.
Мы произносим молитву, судья Райс достаёт из-под мантии пистолет и кладет на стол. Западнотехасский молоточек, говорит он нам. Добро пожаловать в мой суд. Я смотрю на него, но он глядит поверх наших голов. Ведите себя хорошо, говорит он, показывая своим молотком на задние ряды.
Я встаю и приношу присягу, глядя на Кита. Смотрите на меня, повторял он, когда мы репетировали. Смотрите на меня, говорит он сейчас. Я рассказываю о произошедшем, и объявляют пятнадцатиминутный перерыв. Кроме присяжных, в зале всего несколько человек – мужчины разного возраста, роста и телосложения. Кит показывает на молодого человека, одиноко сидящего в заднем ряду. Он в белой рубашке с простым черным галстуком, руки сложены на широкой груди. Усы у него аккуратно подстрижены, волосы совсем короткие – даже проглядывает кожа на голове. Кит наклоняется ко мне. Это дядя девушки, шепчет он, и мне хочется вскочить, подбежать к нему, спросить, что с Глорией, где она, почему её нет.
Я снова на свидетельском месте и через минуту вспоминаю, что сказал мне напоследок у меня дома Кит перед тем, как сложить бумаги в портфель и полюбоваться на малыша, который опять проснулся, заплакал и стал искать грудь. Мэри Роз, не смотрите на Стрикленда. Смотрите на кого угодно в зале, только не на него.
И смотрю на миссис Хендерсон, пока она не поднимает голову и не подмигивает мне. Колготки стягивают живот, хочется оттянуть их через юбку, но складываю руки на коленях и пытаюсь улыбнуться судье.
Как у вас дела сегодня, миссис Уайтхед? – Скутер Клеменс смотрит в свой блокнот, изображая сосредоточенность.
Отлично, говорю я. Спасибо.
Я слышал, у вас сейчас нелегкое время. Как вы себя чувствуете?
Хорошо, говорю я. Но не понимаю, что ему о нас наговорили.
Как дела на ранчо? Много коров потеряли из-за оводов?
Из-за мясных мух, уточняю я.
А, прошу прощения, миссис Уайтхед. Из-за мясных мух.
Муж потерял чуть не всё стадо.
Ох! – Клеменс вынимает платок и промокает лоб. Горько это слышать. Передайте Роберту мой поклон. Эти насекомые – просто беда. – Он складывает платок, прячет в пиджак и улыбается мне, – наверняка его поддерживает то, что с ним вы и дети. Какое утешение – прийти вечером домой и увидеть ваше красивое лицо. – Клеменс хлопает себя по лбу и оглядывается на присяжных. Я тоже смотрю на них и вдруг осознаю, что в зале всего две женщины: миссис Хендерсон и я. Зачем мы здесь? – думаю я. Нам не место в этом зале.