Тем не менее холодная война обрушилась на человечество. Поистине уникальный шанс строительства прочного мира для многих поколений, дававшийся после разгрома агрессоров во Второй мировой войне, остался неиспользованным. Может быть, страны антигитлеровской коалиции переоценили собственные потенции? Или на пути к незыблемому миру неожиданно для них самих возникли обстоятельства, которых СССР, США и Англия не знали в Тегеране, Ялте и Потсдаме?
На каждый из этих и им подобных вопросов возможен категоричный ответ: холодная война разразилась, поскольку ее очень желали. Желали те, кому не терпелось заместить только что выбитых из седла претендентов на мировое господство и сделать Землю «по крайней мере на 85 процентов» (выражение Г. Трумэна) похожей на американский эталон.
Законно спросить: как же так, едва убедившись, сколь дорого обходится небрежение возможностями сотрудничества во имя мира, вчерашние боевые союзники вдруг превратились во врагов, которым тесно на одной планете? Что побудило их гипертрофировать прежние ошибки и добавить к ним множество заново изобретенных? Это не вязалось со здравым смыслом, не говоря уже о союзническом долге и элементарных понятиях порядочности.
Все верно, если не принять во внимание, что холодная война разразилась не вдруг. Как ни парадоксально это прозвучит, она родилась в горниле «горячей войны» и наложила на ход последней весьма заметный отпечаток. Увы, очень многие в США и Англии восприняли взаимодействие с СССР в борьбе с агрессорами как вынужденное, противное их привязанностям и интересам и втайне, а кое-кто и явно мечтали о том, что сражения, которым Лондон и Вашингтон долго были наблюдателями, истощат силы и Германии, и еще больше Советского Союза.
Нет, не просто мечтали, но отрабатывали за плотно прикрытыми дверями варианты стратегии и тактики в расчете на обретение «решающего преимущества» на финальной прямой войны, когда пробьет час подводить итоги, и на активное использование этого преимущества против СССР, которого адмирал У. Леги (приближенный Ф. Рузвельта и доверенное лицо Г. Трумэна) с 1943 года именовал в «своем кругу» не иначе как «новым агрессором». В 1944 году руководители американских вооруженных сил начали настраиваться на «неизбежную» третью мировую войну с «тоталитарным государством-агрессором» и сообразно прикидывали состав войск для будущей оккупации, в особенности Германии.
Г. Гопкинс, советник Ф. Рузвельта, записал в 1945 году, что кое-кому за океаном «очень хотелось, чтобы наши (американские) армии, пройдя через Германию, начали войну с Россией после поражения Германии». И кто знает, как в реальности сложились бы дела, если бы карты не путала неоконченная война с Японией и потребность в помощи Красной армии, чтобы, как тогда высчитывали, «сэкономить до миллиона американских жизней».
Наверное, полное раскрытие архивов в чем-то восполнит изображение, уточнит трактовку конкретных событий прошлого. Но черное останется черным, белое – белым. Нам, разумеется, придется также – и не раз – задаваться вопросом, всегда ли соразмерной была советская реакция на актуальные и потенциальные вызовы, бросавшиеся нашему государству. Здесь есть над чем поразмыслить, не предаваясь, однако, соблазну искать истину «посредине», делить метафизически надвое вину за все пред– и послевоенные осложнения, перипетии, трагедии, а то и вовсе якобы ради «размежевания» с прошлым принять и сии грехи на Сталина и сталинизм. Такой метод не прибавит знаний и политической мудрости. В оптимальном случае он подменит одну полуправду другой, пожалуй, еще менее достойной.
Итак, холодная война. Этот термин был пущен в оборот в 1947 году. Им стали обозначать состояние политической, экономической, идеологической, «полувоенной» и прочей конфронтации между государствами и системами. Один из главных теоретиков и практиков холодной войны Джон Фостер Даллес проповедовал в качестве вершины стратегического искусства для США «балансирование на грани войны». А в одном правительственном документе Вашингтона той поры для ясности записано: холодная война есть «настоящая война, ставка в которой – выживание свободного мира».
На войне как на войне. Тут запреты либо не существуют, либо девальвируются и превращаются в ритуальные условности. Как условным бывает выполнение союзнических договоренностей и обязанностей, если мыслями и поступками партнера движет голый расчет. Чтобы было понятно, о чем речь, придется вернуться чуть назад.
С июня 1941 года Советский Союз в тягчайшем единоборстве перемалывал сухопутные и военно-воздушные силы нацистской Германии. «Самой большой опорой» называл президент Ф. Рузвельт «русский фронт».
Великое сражение на Волге, по признанию биографа Рузвельта и его помощника Роберта Шервуда, «изменило всю картину войны и перспективы ближайшего будущего. В результате одной битвы – которая по времени, невероятному количеству потерь была фактически равна отдельной крупной войне – Россия стала в ряд великих мировых держав, на что она давно имела права…» Советская победа на Курской дуге развеяла у Вашингтона и Лондона все сомнения в исходе войны. Крах гитлеровской Германии был теперь лишь вопросом времени.
Но время не нейтрально. Его можно использовать по-разному. В коридорах власти на Темзе и Потомаке воинствующие политики и политиканы-военные, ведущие идеологи и политологи все чаще обращаются к щекотливой теме: не исчерпала ли себя антигитлеровская коалиция, не пробил ли час трубить антикоммунистический сбор?
Известный британский авторитет в области стратегического планирования Лиддел-Харт в секретной записке (октябрь 1943 года) докладывал У. Черчиллю: по иронии судьбы мощь, которую англичане намерены смять, так как она громадной преградой стоит на их пути к победе, одновременно является самой мощной опорой западноевропейского здания. Лиддел-Харт призывал выйти «за рамки ближайшей задачи, в сущности уже достигнутой (наступательный потенциал Германии сломлен), и позаботиться о том, чтобы длительный путь к последующей цели был расчищен от опасностей, уже довольно отчетливо вырисовывающихся на горизонте».
Упражнения в риторике? Лиддел-Харт с некоторым, правда, запозданием подкреплял позицию тех деятелей, кого страшил демократический разворот Второй мировой войны. А насколько все обстояло серьезно, говорит документ управления стратегических служб (УСС) США, представленный вниманию Квебекской конференции Ф. Рузвельта и У. Черчилля (август 1943 года). УСС выдвигало три варианта действий:
«1. Немедленно предпринять попытку урегулировать наши расхождения с Советским Союзом и сосредоточить внимание на общих интересах, которые мы имеем с этой державой.
2. Америка и Великобритания продолжают в течение некоторого времени стратегию и политику, независимо в самом важном от стратегии Советского Союза, в надежде добиться тем самым как поражения Германии, так и укрепления своих позиций через урегулирование некоторых противоречий с Россией.
3. Попытаться повернуть против России всю мощь непобежденной Германии, пока управляемой нацистами или генералами».
Авторы меморандума делали многозначительную оговорку о том, что измена, если предпочтение будет отдано «третьей альтернативе», не пройдет гладко. Почему? Во-первых, было бы непросто убедить общественность Англии и США в необходимости разрыва с СССР. Во-вторых, коль удастся «победить Советский Союз только силой», англосаксонским державам позже придется «взяться еще раз и без помощи России за трудно-, а может быть, невыполнимую задачу нанесения поражения Германии».
В квебекском протоколе мы читаем, что участники заседания генералы Маршалл и Арнольд, адмиралы Леги и Кинг (США), военные руководители из Англии Брук, Паунд и Портал примеряли, «не помогут ли немцы» вступлению англо-американских войск в Германию, «чтобы дать отпор русским». Независимо от решения – оно было, к счастью, отрицательным – сам факт обсуждения вопроса о способах и времени измены союзнику, делу антигитлеровской коалиции говорит за себя. От предательства воздержались. Не потому ли, что, как предвещали эксперты Вашингтона и Лондона, СССР окончательно исчерпает свои наступательные ресурсы к весне—лету 1944 года? К моменту предполагавшейся высадки в Европе.
Вскоре нашим союзникам пришлось принять один-другой холодный душ. Открыв в июне 1944 года Второй фронт, они наконец не в теории, а воочию смогли представить масштабы военных тягот, которые нес три бесконечно долгих года советский народ. Одних это наполнило восхищением и благодарностью, а в других опять всколыхнуло давние страхи, подозрения и неприязнь к СССР.
На заключительном этапе войны соперничество двух тенденций в политике США и Англии резко обострилось. Подняли забрало круги, жаждавшие сепаратного замирения с «консервативной» Германией и окончания войны, прежде чем «русские войдут в Европу». Готовились специальные рейды для установления западного военного контроля над Австрией, Венгрией, Болгарией и Румынией. «Я очень хотел, – вспоминал после войны Черчилль, -чтобы мы опередили русских в некоторых районах Центральной Европы».
Показателен в этом контексте конфликт вокруг дела Вольфа – переговоров эмиссаров США и Англии в Швейцарии с обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом (март-апрель 1945 года). В западной литературе дело Вольфа нередко квалифицируют как «первую операцию холодной войны». По расчетам Аллена Даллеса, который договаривался с нацистским представителем, германское командование сдало бы с рук на руки США и англичанам Австрию и некоторые другие «территории». Если бы снежный ком покатился, как задумано, то за капитуляцией группировки вермахта в Италии последовало открытие англо-американским войскам всего Западного фронта при сохранении и усилении сопротивления наступлению Красной армии.
Можно добавить, что дело Вольфа, вернее, Вольфа—Даллеса, было наиболее крупной операцией против Ф. Рузвельта и его курса, начатой еще при жизни президента и призванной расстроить выполнение ялтинских соглашений. Выступая перед объед