падением Берлинской стены». Для третьих – это начало конца Руси, греховного по вере, укладу жизни и менталитету национального сообщества, издавна портившего лик планеты.
Полагаю неверным, отметив клеймом стыда подельников от истории, без обиняков перейти к делам неотложным. Неспроста западные политики и их обслуга столь настойчиво занимаются самоиндульгенцией. Очередным мессиям, как правило, недосуг задуматься над тем, не провоцируют ли они новый потоп, но уже без Ноева ковчега? Из опыта Первой, Второй и третьей (названной проформа холодной) мировых войн, ответственность за которые лежит на заядлых «демократах», последние извлекают лишь одно поучение: как издержки бытия умножить для кого-то другого, сводя их к минимуму для себя. В законченном смысле президент Б. Клинтон сформулировал это перед уходом из Белого дома так: «свобода от нападения, свобода нападения».
Изложенная трактовка открытия Второго фронта и, по сути, всей Второй мировой войны приглашает, больше того, взывает к скрупулезному разбору всех перипетий, сопутствовавших складыванию антигитлеровской коалиции, и их изведению. Надеюсь, мне не стоит выстраивать шеренгу из примеров двурушничества, небрежения нашими союзниками бравшихся обязательств по отношению к СССР, попыток войти в сговор с, казалось бы, общим врагом. Слишком много места и времени занял бы сей труд.
Ограничусь констатацией – раздвоение личности есть болезнь, раздвоение политической фигуры – это беда или даже катастрофа в зависимости от объема власти, которой политик распоряжается. Несложно убедиться в том, что Москва на протяжении всех лет формального союзничества с Лондоном имела дело как минимум с двумя У. Черчиллями. Один строчил Сталину послания типа 23 февраля 1945 г.: «Будущие поколения признают свой долг перед Красной армией так же безоговорочно, как это делаем мы, дожившие до того, чтобы быть свидетелями этих безоговорочных побед», решивших «участь германского милитаризма». Другой в то же самое время предавался планам «немедленного создания нового фронта против ее (Красной армии) стремительного продвижения, ибо «Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира». За черчиллевскую свободу должны были выступать такие закоренелые ее экспоненты, как нацистские вояки. Для них предназначалось тщательное складирование трофейного оружия. Дивизии вермахта выдвигались на острие операции «Немыслимое», о чем придется поведать в заключение. Она должна была стать апофеозом Второго фронта и удвоить, если не утроить, количество павших Второй мировой. Не забудем – на подходе было ядерное оружие.
Вернемся в лето 1944 года. Шесть тридцать утра 6 июня 1944 года. Передовые части американцев и англичан вступили на землю Нормандии. Одновременно с выходом в море британской армады боевых кораблей и «плавсредств» авиация союзников обрушила тысячи тонн бомб на позиции артиллерийских батарей, аэродромы, штабы, транспортные узлы противника, очертив район десантирования. Двумя часами ранее 2395 самолетов и 847 планеров забросили в немецкий тыл тысячи парашютистов. Французские силы сопротивления, увязывая свои действия со штабом Эйзенхауэра, перерезали немцам проводную связь, расстроили энергоснабжение, пресекли движение по железным и шоссейным дорогам.
Берлин ожидал вторжения со дня на день. Но должных мер предосторожности командование вермахта не предпринимало. Хуже того, добыв сведения о времени и месте вторжения («6 или 7 июня в районе Нормандия—Бретань»), разведка «упустила» доложить их по инстанции. Нерадивостью или расхлябанностью подобного не объяснить. Но факт есть факт. Ни фельдмаршала Роммеля, ни большинства других военачальников в критический момент на командных пунктах не оказалось. Батальонным, полковым, дивизионным командирам оставалось заниматься самодеятельностью.
Фельдмаршал Рундштедт раньше остальных узнал о воздушных десантах союзников в ночь с 5 на 6 июня и тотчас приказал двум танковым дивизиям резерва двинуться из района западнее Парижа к устью Сены. В шестом часу утра Ставка Верховного главнокомандования распорядилась остановить маневр, ибо, как говорилось в телеграмме, «пока трудно с уверенностью установить, где высадятся главные силы, и, кроме того, Гитлер еще не принял никакого решения». В 14.20 того же дня последовало разрешение возобновить задуманную Рундштедтом переброску войск, но время для контрудара в момент наибольшей уязвимости союзников было явно упущено. Американо-английская авиация безраздельно господствовала в воздухе, что крайне осложняло передислокацию днем крупных соединений вермахта. 6 июня союзные самолеты совершили 10 535 вылетов, люфтваффе – 319, из них лишь 12 в район десантирования. Полностью бездействовали немецкие ВМС.
К исходу первого дня на французский берег было высажено 5 пехотных, 3 авиадесантные и одна бронетанковая дивизия США и Великобритании. Им противостояли части одной танковой и трех пехотных дивизий немцев неполного состава и весьма посредственной выучки. Немецкая сторона располагала на данном участке побережья протяженностью в 75 км двумя батареями 150-мм орудий (всего 12 стволов), одной батареей полевой артиллерии (четыре 122-мм орудия) и одной батареей морской артиллерии (четыре 150-мм орудия). Инженерные работы по обустройству обороны были выполнены здесь на 18 процентов против плана.
Районы, куда сбрасывались парашютисты и где садились планеры, были вне контроля немцев. Это позволило отчасти исправить изрядный брак, допущенный при выполнении союзниками боезаданий. В 101-й авиадесантной дивизии США лишь шестая часть приземлилась вблизи намечавшихся объектов. Остальные 5400 человек – в 25—35 км поодаль. Примерно та же картина с 6-й британской воздушной дивизией и с планерами.
При всех огрехах в переводе штабных планов на местность высадка в Нормандии по количеству задействованных в операции военнослужащих, вооружений, транспортных и технических средств являлась крупнейшей из десантных операций, которые знала история. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Военная фаза стратегической операции «Второй фронт» наконец стартовала, и… продолжилась – теперь уже в новом издании – ее долгоигравшая политическая составная.
На скупых страницах журнального текста немыслимо спрессовать сценарии Второго фронта, как во множестве заходов они препарировались западными политиками, военными и даже теоретиками по части стратегии. Одно, пожалуй, едва ли удастся оспорить. По рискованности ставок в ведшейся вокруг Второго фронта игре, по коварству умыслов ряда ведущих актеров его биография может быть отнесена к наиболее драматическим главам Второй мировой войны. Сие документировала и сама высадка в Нормандии. Солдаты, матросы и офицеры шли в бой, не ведая того, что, помимо схваток с открытым противником – германским нацизмом, их подряжали на конфронтацию с «потенциальным врагом», пока значившимся союзной державой, – с СССР. Это – не сгущение красок, не перехлест, не полемика. Это – констатация того непреложного факта, что 6 июня 1944 года пробил час операции с двойным дном.
Парадная ипостась звалась «Оверлордом». Параллельно в глубокой тайне от Москвы пестовался план «Рэнкин», призванный увенчать многолетнюю интригу, что плели Черчилль и его единоверцы в администрации Рузвельта. С союзничеством она не имела ровным счетом ничего общего.
Чтобы представить себе серьезность угроз, накликавшихся на мировое сообщество поборниками «высокой демократии», нам придется освежить в памяти некоторые обстоятельства и реалии. Только самые важные, и притом сугубо тезисно. Без них было бы трудно понять слова—признание генерала Маршалла из его доклада 1945 года. «Победоносная война в Европе и на Тихом океане», а именно: «Ради справедливости следует сказать, что наша роль в предотвращении катастрофы в те дни не делает нам чести». Генерал имел в виду ситуацию 1941 – 1942 годов, когда «Германия и Япония», по его оценке, «оказались настолько близки к завоеванию мирового господства, что мы до сих пор еще по-настоящему не осознали, сколь тонкой была нить, на которой висела судьба Объединенных Наций».
Маршаллу вторил и в чем-то его конкретизировал Хэлл, госсекретарь правительства Рузвельта: «Мы всегда должны помнить, что своей героической борьбой против Германии русские, очевидно, спасли (западных) союзников от сепаратного мира. Такой мир унизил бы союзников и открыл двери для следующей тридцатилетней войны». Еще внятней звучала оценка преемника Хэлла Стеттиниуса: «…США были в 1942 г. на грани катастрофы. Если бы Советский Союз не сумел одолеть Гитлера на своем фронте, немцы были бы в состоянии завоевать Великобританию. Они сумели бы захватить также Африку, а после этого создать плацдарм в Латинской Америке».
Никому не придет в голову обвинять К. Хэлла, Э. Стеттиниуса и Дж. Маршалла в антиамериканизме или приписать им намерение принизить вклад США в победу антигитлеровской коалиции. С нашей стороны такого намерения тоже не было и нет. Тем весомее доводы, приглашающие вникнуть в действия Лондона и Вашингтона на переломных этапах Второй мировой войны, выразимся мягко, неадекватные императивам борьбы с агрессорами.
Оставим без комментариев старания «демократий» в 30-х годах столкнуть Германию и Японию с Советским Союзом, дабы таким образом разрядить экспансионистскую энергию Берлина и Токио, зарившихся на чужие богатства. Не станем вдаваться в детали «странной войны» 1939 – 1940 годов, де-факто приглашавшей Гитлера оттачивать на примерах Дании и Норвегии, затем Бельгии, Голландии и Франции методику покорения поодиночке намеченных жертв. Заметим лишь, что ни Лондон, ни Вашингтон, как, впрочем, и Москва, не спешили тогда внимать урокам жизни.
Возьмем быка за рога – «развязывание Гитлером своей настоящей войны» (так характеризует нападение Германии на СССР 22 июня 1941 года официозная немецкая монография «Германский рейх и Вторая мировая война»). Все ранее содеянное являлось прелюдией к «главному делу его, Гитлера, жизни» – завоеванию, колонизации и разграблению России, «сокращению на порядок численности славянского населения». «Восточный поход» мыслился нацистским предводителям как скоротечная одноактная драма с загодя прописанным финалом. Никаких альтернатив тотальному изничтожению России, безотносительно к ее внутреннему устройству, гитлеровская программа не брала в расчет.