Не будем упрощать – устранение Гитлера не отождествлялось с окончанием войны на условиях, предварительно оговоренных с СССР. «Германия, взятая под контроль ее армией», – не ляпсус лингве Черчилля. В кругу доверенных лиц премьер примеривал программу, которую станет, насколько от него зависело, навязывать Вашингтону, понятно, за нашей спиной, до тех пор, пока в Европе не смолкнут орудия. Раздражение Черчилля сходом развития с прочерченной в его, премьера, наметках колеи дало себя знать в телеграмме Идену. Министру иностранных дел категорически воспрещалось по приезде в Москву что-либо обещать Советам по части боевого сотрудничества. Ливийская пустыня, писал Черчилль, «это наш второй фронт». Тем более что Япония в это время вонзила клыки в гриву США и Великобритании.
Заглянем в статистические святцы. В Ливийской пустыне утюжили друг друга 6 дивизий плюс 3 бригады резерва на британской стороне и 3 немецких и 7 условно боеготовых итальянских дивизий. Общим счетом 100—120 тысяч солдат и офицеров. Это в четыре раза меньше численности немецких и финских войск, что противостояли Красной армии на северном участке Восточного фронта. По-крупному в роковом 1941 году помогли советскому народу выстоять партизаны Тито. Югославы сковали до 20 немецких дивизий, которые в иных условиях могли тогда оказаться под Москвой и Ленинградом.
Повторюсь. Декабрь 1941 года оказался до предела насыщен событиями всемирно-исторического масштаба. Операция «Тайфун» сникла. Токио решил искать счастья не на советском Дальнем Востоке. 7 декабря японские предводители пошли ва-банк против избалованных милостями природы и судьбы Соединенных Штатов Америки, а заодно и пристегнутой к ним Великобритании. 11 декабря войну США объявили Германия и Италия. На следующий день военными противниками Вашингтона назовут себя Венгрия, Румыния и Болгария.
Тем весомей была победа Красной армии под Москвой. Битва на подступах к столице СССР, в сражениях здесь было задействовано с обеих сторон не менее трех миллионов солдат и офицеров, подвела промежуточный итог всей мировой войне. Цепь блицкригов, коими нацисты вознамерились опутать глобус, разорвалась. Началась затяжная и изнурительная позиционная война. Она требовала как от агрессоров, так и их противников качественно новой стратегии и тактики.
Противники Германии, Японии, Италии образовали «великую коалицию союзников», получившую с легкой руки Рузвельта наименование «Объединенные Нации». Понятие «антигитлеровская коалиция» означало, что европейский театр военных действий считался приоритетным, а Германия, по признанию Рузвельта и Черчилля, – «главной в фашистском блоке». Как и каким содержанием наполнялось декларированное руководителями США и Великобритании союзничество между собой и с СССР, есть другой вопрос.
Истеблишмент Соединенных Штатов и Соединенного Королевства, конечно же, не был единым миром мазан. Черчиллю оппонировали Иден, Бивербрук, Ллойд Джордж, Криппс, обвинявшие премьера в стремлении «иметь от сотрудничества (с СССР) одни лишь выгоды, ничего не давая взамен». В Вашингтоне очищенного от идеологической предвзятости по отношению к Советскому Союзу подхода добивались, пусть с оговорками, Гопкинс, бывший посол США в Москве Девис, военный министр Стимсон. На последнего, похоже, производили впечатление деловые выкладки военных экспертов, предпочитавших политическим химерам строго выверенные факты.
Взглядам американцев на перепутьях 1941 – 1943 годов стоит уделить минуту-другую. Политики США еще стригли купоны со статуса нейтрала, а армейская разведка и группа планирования Пентагона привлекали летом 1941 года внимание администрации к выгодам открытия второго сухопутного фронта в Европе, когда главные силы Германии были скованы на советском фронте. Судя по переписке Рузвельта, Маршалла и Макартура, ближе к весне 1942 года взвешивалась даже возможность отправки в СССР американских боевых частей для участия в операциях против немцев. В конечном счете, однако, «было признано нецелесообразным оказывать Советскому Союзу достаточную непосредственную помощь».
Где отгадка нескончаемых шатаний Вашингтона? Предоставим слово самим американцам. Начальник оперативного управления штаба армии генерал Джероу писал 5 августа 1941 года: «Сначала мы должны разработать стратегический план разгрома наших потенциальных противников, а потом уже определить главные военные соединения – воздушные, морские, сухопутные, необходимые для выполнения стратегической операции». Нельзя победить, предупреждал генерал, «простым наращиванием выпуска промышленной продукции». Как можно убедиться, эта мысль – сначала стратегическая концепция и производная от нее программа военных и прочих действий – прослеживалась в американских штабных документах разного уровня вплоть до конца 1944 года. Курьез? Нет, печальная действительность, безмерно затянувшая трагедию Второй мировой войны.
С начала 1942 года уже не одни военные, но и американские политики занялись прикидками – открывать Второй фронт в Европе или продолжать зреть гигантскую битву на Востоке со стороны? 16 февраля 1942 года управление планирования штаба армии возглавил генерал Д. Эйзенхауэр. Он считал недопустимым «разбрасывать наши (США) ресурсы по всему земному шару и, что еще хуже, непроизводительно тратить время». Генерал и его коллеги полагали, что побережье Франции может быть успешно атаковано и что это необходимо сделать без проволочек.
28 февраля 1942 года Эйзенхауэр представил начальнику штаба армии Дж. Маршаллу, главному военному советнику президента Рузвельта, доклад, в котором рекомендовал размежевать военную и политическую стратегию. В ключевом пункте «б» доклада подчеркивалась необходимость «немедленных и конкретных действий» в поддержку СССР, во-первых, в виде «прямой помощи по ленд-лизу» и, во-вторых, путем «скорейшего начала операций, которые отвлекут с русского фронта значительное количество наземных войск и воздушных сил германской армии». «План, – говорилось в докладе, – должен быть разработан немедленно и во всех деталях. Масштабы действий должны быть достаточно широкими, чтобы с середины мая мы могли сковывать все большее количество германской авиации, а к концу лета – все большее количество германских наземных войск».
Вопреки стараниям «скептиков» пробудить у Рузвельта недоверие к соображениям Эйзенхауэра, президент «в основном» солидаризовался с аргументами поборников Второго фронта. Его заинтересовал, в частности, новый документ управления планирования, вошедший в летопись эволюций американского военного мышления под названием «меморандум Эйзенхауэра от 25 марта» (план высадки союзников между Кале и Гавром).
Генерал акцентировал важность внесения ясности в вопрос, «на каком театре военных действий должно развернуться первое крупное наступление Соединенных Штатов». Без этого нельзя рационально планировать военное производство, обучать армию и развертывать ее. «Главной целью нашего первого большого наступления, – заключал Эйзенхауэр, – должна быть Германия, которую нужно атаковать на Западе». Для проведения этой операции, согласно оценкам военных, имелись в наличии соответствующая структура, резервы и ресурсы, возможность мобилизовать нужное количество также десантных средств. Или нападение на Германию, когда вермахт застрял на советском фронте, или «повернуться спиной к Восточной Атлантике и как можно скорее направить все наши силы против Японии» – так ребром ставил задачу Эйзенхауэр.
Меморандум Эйзенхауэра явился предметом совещания в Белом доме. Маршаллу и Стимсону было поручено срочно подготовить развернутые предложения. 1 апреля 1942 года «схематический план вторжения» был доложен президенту и одобрен им. В документе отмечалось, что Северо-Западная Европа – «единственное место, где в ближайшем будущем союзные государства смогут подготовить и осуществить мощное наступление». Но в отличие от меморандума Эйзенхауэра авторы «схематического плана» откладывали начало операции на год – «после 1 апреля 1943 года» и при том понимании, что СССР будет продолжать сковывать основную массу германских вооруженных сил, а общая численность войск Германии, Италии, Японии и их сателлитов останется примерно на уровне апреля 1942 года. Мистерии Второго фронта только зачинались.
Пока для анализа существенней другое. И меморандум Эйзенхауэра, и план Маршалла—Стимсона свидетельствуют, что в советских доводах в пользу организации Второго фронта в 1942 году не было ничего надуманного, замкнутого только на потребности СССР. Организация широкого наступления против Германии с запада диктовалась логикой войны. Интенсивность военных действий на советско-германском фронте и обустроенность Британских островов в качестве базы накопления и развертывания сил позволяли решать боевые задачи вторжения на континент с высокой степенью надежности. Технические трудности высадки морского десанта считались экспертами США вполне преодолимыми, а степень прикрытия с воздуха и моря – оптимальной. Наконец, Германия в 1942 году еще не приступила к тотальной мобилизации, фортификационные работы вдоль Атлантического побережья находились в зачаточном состоянии.
Короче, неиссякающие потуги переиначить историю и изобразить дело так, будто искреннее желание союзников высадиться на Севере Франции в 1942 или 1943 году разбилось о некие объективные препоны, не выдерживают элементарного сопоставления со штабными документами американского происхождения. Препятствия восседали прежде всего в военном кабинете Великобритании, и ведущим в этой когорте саботажников Второго фронта выступал лично У. Черчилль. Не по мотивам «плохой погоды» и «неоправданного риска», но по убеждению, из принципа.
Примем к сведению еще пару обстоятельств. Варианты высадки на континент, что прорабатывали в 1941 – 1942 годах военные США, призваны были ослабить давление немцев на Советский Союз, осложнить переброску на Восток все новых дивизий и маршевого пополнения, если бы даже не удалось заставить Гитлера для отражения угроз с Запада снять несколько сухопутных соединений вермахта и части ВВС с советского фронта. Об эффективном разделении с Красной армией усилий в борьбе с общим врагом не помышляли. Тем не менее определенный навар от такого взаимодействия, наряду с важными для СССР поставками по ленд-лизу, можно было бы ожидать.