На подходе был визит Л.И. Брежнева в Федеративную Республику. Решаю для себя: запрыгну выше головы, чтобы все свершилось по высшему разряду и обе стороны прочувствовали, какие весомые плоды приносит их нациям поворот государственного руля на румб добрососедства и партнерства. И коли так станется, под занавес подам А.А. Громыко прошение о моей отставке.
Конечно, в разговоре с министром, состоявшемся ясным майским утром 1973 года на веранде дома приемов в Петерсберге, я не цитировал А.С. Грибоедова: «Служить бы рад – прислуживаться тошно». Мои доводы выглядели подчеркнуто сухо и деловито: поручение, что мне давалось при назначении в послы, выполнено; визит Л.И. Брежнева упрочил основы сотрудничества между СССР и ФРГ; на этой конструктивной волне я хотел бы расстаться с дипломатией и испытать свои силы на научном поприще.
Вас, возможно, заинтересует реакция А.А. Громыко. «Я вас совершенно не понимаю, – сказал министр. – Советско-германские отношения на подъеме. Самый трудный этап позади. Вам и карты в руки, чтобы так шло и впредь». Выслушав подтверждение моей просьбы об отставке, заключил: «Раз вы настаиваете, будем рассматривать».
Вот так на Руси крутятся жернова. «Рассматривали» аж до лета 1978 года, хотя ежегодно каждый божий май я напоминал о моем неизменном стремлении переменить род занятий. В 1976 году, воспользовавшись очень приветливым настроением Л.И. Брежнева, поднял эту тему в разговоре с ним. Как раз в ту пору директор Эрмитажа Б.Б. Пиотровский предложил мне стать его преемником. Славный ученый, удивительно чуткий человек, он брался похлопотать за эту рокировку перед генсекретарем. Леонид Ильич ответствовал разоружающе просто: «Впервые ты просишь меня о чем-то. Знаю, не сладко тебе приходится с Андреем (Громыко). Давай условимся о следующем: проведем вместе еще один мой визит в Западную Германию, а затем, твердо обещаю, заберу тебя из Бонна. Но знай заранее, в Эрмитаж или в науку тебя не отпущу. Молод еще отправляться на покой».
Много воды в Рейне утекло с 1973 года. И светлой, и мутной. Вилли Брандт оставил пост канцлера. Его заменил Гельмут Шмидт. Сменился президент Густав Хайнеманн, уступив кресло Вальтеру Шеелю. Пост министра иностранных дел достался Гансу Дитриху Геншеру. Слагаемые прежние, но с их перестановкой смещались акценты, проступали иные подходы, поплыли позиции. Куда? Холодная война близилась к решающей фазе. Вашингтонский клич – противника надо дожимать – не проходил бесследно для Бонна.
Советская политика делала ставку на разрядку, баланс интересов сторон, переход к «принципу достаточности» в условиях равной безопасности. Между тем для блока НАТО и в первую очередь для Соединенных Штатов, как цинично, но точно прокомментировал Г. Киссинджер, соглашения Запад—Восток являлись не краеугольными камнями более стабильного, лучше в человеческом смысле устроенного здания цивилизации, не стратегическим выбором, а всего лишь, повторюсь, способом переиграть Москву, подрывая, где и как удастся, ее внешние и внутренние позиции.
Давайте послушаем президента Р. Никсона, уже обретшего приставку «экс» и сбросившего условности: «В последние 40 лет верхушка Америки (по уровню образования, денег, власти) утратила чутье, куда движется мир. Она увлеклась всеми интеллектуальными странностями, какие только попадали в ее поле зрения. Разоружение и пацифизм на подъеме, и это могло бы оказать губительное воздействие на судьбу Запада. И если стратеги в нашем обществе и те, кто оказывает на них влияние, утратят волю к руководству (миром), тогда весьма возможно, что большинство в Америке не сможет пресечь сползание к катастрофе».
Странно, как и почему многоопытный А.А. Громыко и его коллеги в политбюро не осознали опасностей, вполне явственно вырисовывавшихся на горизонте уже в конце президентства Форда и после избрания Картера? Из Бонна Центр получал сигналы, что США завлекают СССР в омут еще более разорительной гонки вооружений. Старт новому витку был дан именно при Картере, а не, как обычно считается, с вступлением в Белый дом Р. Рейгана. Информация аналогичного плана поступала от других наших посольств, от разведки, от честных людей из-за рубежа, болевших за разрядку и здравый смысл в политике. Из нашего посольства посылались депеши, рекомендовавшие прислушаться к выкладкам министра обороны ФРГ Г. Лебера, не оставлять без конструктивного внимания предостережения канцлера Г. Шмидта. Мы вносили предложения по реструктуризации военной организации Варшавского договора, которая, по нашей оценке, выбивала бы почву у любимого натовского тезиса об «асимметриях» в соотношении сил на Европейском континенте. Все впустую.
Визит Л.И. Брежнева в ФРГ в 1978 году. Я готовился к нему с большим напряжением и нетерпением. Генеральный секретарь пребывал не в лучшей форме. Болезни преследовали его и физически, и ментально. Он терял контроль за развитием страны и ее внешней политикой. Чрезмерно централизованная система в очередной раз забуксовала. Уже по одной этой причине визит не мог стать повторением первого.
Назревал искусственно раздувавшийся НАТО кризис вокруг носителей средней дальности. Сделал все от меня зависящее, чтобы в результате обмена мнениями Брежнева с канцлером Шмидтом нашелся консенсус по оружию так называемой «серой зоны». Это могло бы, как мне представлялось, сдвинуть советского министра иностранных дел с его нелепой, тупиковой позиции – вот когда у Запада появятся ракеты, эквивалентные нашим «Пионерам» (СС-20), тогда и будем разговор говорить. Прорыв по оружию средней дальности с лихвой окупил бы приезд генсекретаря в ФРГ. Увы, конверсия мышления – дело куда коварнее конверсии в области вооружений.
Символическое назначение – продемонстрировать поступательное движение в советско-западногерманских отношениях, готовность углублять экономические связи, декларативную схожесть подходов к международной безопасности – визит, разумеется, выполнил. Это не меняло сути. Для Бонна восточная политика теряла самодовлеющее значение. Москва, в свою очередь, взирала на ФРГ как на младшего партнера Соединенных Штатов и потому имевшего прикладное значение.
По прилете в Бонн Л.И. Брежнев без лишних напоминаний сказал, что, как и обещал, он отзывает меня «на работу в Центр». Поручение Громыко дано. Месяц, другой минул, тягомотине не видно конца. Через А.М. Александрова извещаю генерального секретаря, что где-то кто-то стопорит движение. Последовал довольно внушительный окрик министру. И сразу Громыко приглашает меня в Москву «для обсуждения вопроса о моей дальнейшей деятельности». Слава богу, черта подведена, остается отрегулировать «мелочи».
Первым рейсом «Аэрофлота» отправляюсь в Москву. Друзья рекомендуют – прежде чем я попаду на прием к Громыко, посетить К.У. Черненко. И «для моего личного сведения» они добавляют: Л.И. Брежнев собирался ввести меня в круг своих помощников. Однако Громыко, поддержанный Андроповым, смутил его простецким с виду доводом: «У нас, как и за рубежом, появится пища для спекуляций – почему все ближайшие советники генерального немецкой выучки».
Черненко передал приветы Леонида Ильича и обратился к сути. Он сообщил, что министр намерен предложить мне должность своего заместителя и Брежнев оставляет за мной выбор, быть по сему или предпочесть другие модели. Не мешкая, подтверждаю, что с МИДом я порываю и в идеале предпочел бы науку. Эта моя позиция, заметил Константин Устинович, не будет новостью для генсека. Наука подождет, а тебя, продолжал он, уже несколько месяцев дожидается вакантное кресло генерального директора ТАСС или должность заместителя заведующего отделом международной информации ЦК КПСС. Интересуюсь, к чему склоняется Брежнев? Черненко называет оптимальным вариант работы в аппарате ЦК. Предлагаю внять совету генсекретаря.
Таким образом, я расстался с дипломатией. Успешно пережил пару рецидивов, когда меня хотели вернуть на посольскую стезю. В Риме скоропостижно скончался наш посол В.И. Оберемко. В список кандидатов на замену кто-то вписал мою фамилию. Брежнев самолично пресек этот маневр. В 1981 году, несмотря на мои категорические возражения, А.А. Громыко провел-таки через политбюро решение о командировании меня послом в Японию. Расстроил интригу опять же Брежнев. Он звонит мне по телефону: «Передо мной бумага о твоем назначении послом в Токио. Как ты к этому относишься?» Отвечаю: «Я был и остаюсь против сего внешне почетного предложения». «Странно, – говорит Леонид Ильич, – а Громыко утверждал, что с тобой согласовано. Подписывать проект не буду».
В последний раз спрос на мой «дипломатический опыт» возник в годину перестройки. В декабре 1985 года Э.А. Шеварднадзе пытался соблазнить меня лестными перспективами работы под его крылом. Пришлось расстроить и нового министра. Сгодился в обоснование твердого «нет» греческий философский афоризм «в одну воду не входят дважды».
«Невидимые миру слезы», – сказывал в сходных случаях знаток человеческих душ Антон Чехов. Но, не познав невидимую часть айсберга, право, не постигнешь его истинные размеры.
2005
Памяти В.И. Попова
Воспоминания, как и человеческие симпатии, всегда субъективны. И когда по случаю или в тоскливую минуту я возвращаюсь мысленно к встречам с интересными деятелями науки, культуры, политики, а их за полвека с лишком было, поверьте, немало, до сих пор ловлю себя на все той же идее фикс – отчего судьба бывает столь несправедливой, почему на полуслове обрывает жизнь людей, в зените сил, полных творческой энергии и готовых делиться ею ради общего блага.
Именно так, словно гром среди ясного неба, постигла меня весть о внезапной кончине Владимира Ивановича Попова. Не хотелось верить, что так могло статься. Глядя на двухметрового атлета, счастливо соединившего стать и душевную красоту, умевшего радоваться своей и чужой удаче, казалось – не будет ему сносу. Ан нет. Подстерег его рок.
Долгая полоса нашего общения с В.И. Поповым началась с моего звонка министру культуры Е.А. Фурцевой. Речь шла о систематизации