5 января 1946 года, если угодно, и является датой провозглашения холодной войны. Родился перевертыш: формула «Война есть продолжение политики иными средствами» была вывернута наизнанку. Политика стала продолжением войны иными средствами. Она не утихала до скончания XX века и привела к большему количеству жертв, чем Первая мировая, поглотила больше ресурсов, чем все войны в истории человечества, вместе взятые.
В том же 1946 году руководство США застолбило вехи дальнейшей политики. Теперь они обозначались так: само существование СССР, независимо от того, какую политику он проводит, несовместимо с американской безопасностью. Для ликвидации угроз, которые таит в себе потенциальный противник, США вправе прибегнуть к любым средствам, включая применение атомного, химического и бактериологического оружия. Вооруженные силы страны должны быть готовы к превентивным операциям в любой момент и в любом месте, если…
В правительственных документах США перечисляется с дюжину казус белли. Упомяну самые одиозные. Если Советский Союз овладеет технологиями, обезвреживающими американские наступательные вооружения. Если в том или ином регионе мира произойдут события, объективно ущемляющие интересы США и идущие на пользу Советскому Союзу, безразлично, причастна или непричастна к этим событиям Москва. Если откроется достаточно широкое окно уязвимости Советского Союза, чтобы свести с Москвой счеты по идеологическим мотивам.
В 1947 году по докладу Гувера (его основным автором был ваш соплеменник Столпер) Белый дом решил для себя развалить четырехсторонний механизм управления Германией, готовить почву для учреждения сепаратного западногерманского государства. Курс на раскол опробовался на Берлине, где был ликвидирован общегородской магистрат. Вместе с Германией разводилась на враждебные полюса Западная и Восточная Европа. Одностороннее решение превратилось затем в позицию шести государств: США, Англии, Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурга. Все последующее, как говорится, дело техники.
Западные СМИ позаботились о том, чтобы из общественной памяти было вытеснено верное представление о подлинных позициях сторон в критические послевоенные годы. Поколения «веси», выросшие в нездоровом климате холодной войны, не сомневаются, что поборниками свободных выборов в Германии являлись «демократы», а Москва лишь тем и занималась, что вставляла палки в колеса, что три западные державы поощряли волеизъявление немцев в своих зонах, тогда как в советской зоне оно подавлялось, что вина за раскол лежит целиком на СССР, который блокировал конструктивные усилия Вашингтона, Лондона и Парижа, направленные на сохранение германского единства.
Если кто-то из присутствующих здесь так считает, боюсь, мне придется их разочаровать. В несколько заходов Сталин пытался нейтрализовать не американское оружие, но умерить политический экстремизм бывшего союзника. В дополнение к тому, что вы уже услышали, напомню. Предложение о проведении свободных выборов по общему для четырех зон избирательному закону исходило от СССР. По итогам выборов предлагалось сформировать центральное правительство, заключить с ним мирный договор, разработанный с участием немецких представителей. В обозримые сроки с территории Германии выводились бы иностранные войска.
Как реагировали западные державы? По словам госсекретаря Маршалла, США не испытывали доверия к демократической воле немецкого народа. Мирный договор будет заключен тогда, когда Соединенные Штаты сочтут это для себя полезным. Не откликались ли «демократы» на результаты референдумов в Северном Рейне-Вестфалии и Гессене? Британская администрация аннулировала вотум доверия населения в пользу национализации угольных и металлургических концернов. По причине несогласия с волей немцев американцы дважды перечеркнули итоги референдумов в Гессене. Чтобы вольница не вышла из прочерченной западными державами колеи, они добились изъятия самой возможности проведения референдумов из проекта боннской конституции.
Если приведенные мною сведения показались недостаточно убедительными, я обращусь за поддержкой к Люшиусу Клею. Он у вас, как жена Цезаря, вне подозрений. Отвечая на запрос госдепартамента США, генерал доложил (апрель 1946 года): советских представителей в Контрольном совете «нельзя упрекнуть в нарушении Потсдамских соглашений»; напротив, «они самым добросовестным образом выполняют их»; они проявляют «искреннее желание дружить с нами, а также уважение к Соединенным Штатам». В заключение Клей подчеркивал: «Мы ни на мгновение не верили в потенциальную советскую агрессию, и мы не верим в это также сейчас».
17. В середине 1947 года Советский Союз стал сползать на позицию – острие против острия. Это тотчас отразилось на ситуации в Чехословакии, Венгрии, Румынии. Под воздействием ледяных ветров из-за океана надежды Москвы, что эти государства станут развиваться по финской модели, увяли. Создание «народных демократий» вошло в повестку дня. Особняком оставалась советская зона, позднее – ГДР.
18. Одному Господу ведомо, не согнулась ли бы земная ось, удержи США надолго монополию на атомное оружие, не выбейся они из графика накопления ядерных боеприпасов.
1949 год отмечен не только рождением двух германских государств, но и созданием в СССР противовеса американскому атомному шантажу. После рассекречивания архивов ЦК СЕПГ желающие могут убедиться, что Москва не подыгрывала крену, а затем и открытым раскольническим действиям западных держав. Руководствуясь своими «стратегическими интересами», СССР последовательно выступал в защиту единства Германии. В беседах с В. Пиком, О. Гротеволем, В. Ульбрихтом Сталин делал акцент на то, что Германия – единственная страна, способная конкурировать с американцами. В разговорах с советскими военачальниками всплывал и другой аргумент – США не мастаки воевать в поле. Помимо западногерманской территории как плацдарма, Вашингтону нужен немецкий солдат. Противодействие планам раскола означало неодобрение Сталиным поползновений на «социалистические эксперименты» в советской зоне. «Ваша задача, – внушал он Пику, – доведение до ума буржуазной революции 1848 года, прерванной Бисмарком и Гитлером, а не строительство мини Советского Союза».
Поставленный перед фактом раскола, Сталин отводил пять—семь лет на одоление сего противоестественного состояния. Первые пробные шары на предмет сближения ФРГ и ГДР были запущены с его санкции осенью 1950 года. О. Гротеволь направил письмо Аденауэру, в котором говорилось о необходимости смягчить, насколько удастся, последствия разделения государства. В ответ Аденауэр выдвинул набор предварительных условий. Во втором письме Гротеволь принял требования Бонна за основу для обмена мнениями. Диалога не получилось, ибо федеральный канцлер, по нашим данным, не без «совета» трех держав, переписку прекратил.
В это же время Сталин поручил советскому Красному Кресту войти в контакт с Красным Крестом ФРГ для обсуждения проблемы немецких военнопленных, задерживавшихся в СССР. Аденауэр наложил вето на обсуждение с советской стороной этой темы, отметив, что это не гуманитарная проблема. Чем дольше военнопленные находятся в советских лагерях, тем политически выгоднее Бонну.
Свидетельствую, что знаменитая советская нота от 10 марта 1952 года, вокруг которой историки по сей день ведут споры, не являлась блефом. Синтезируя плюсы и минусы, прагматик Сталин заключил, что может свернуть советские позиции в бывшей вотчине, если объединенная Германия примет статус «неприсоединившегося государства». Он рассчитывал, что на свободных выборах, которые предлагались в ноте, большинство пойдет за социал-демократами. Но даже в случае успеха ХДС/ХСС советский руководитель не собирался менять румб, хотя, вероятно, добивался бы повышения планки гарантий того, что неприсоединение не окажется полустанком на пути включения всей Германии в западные военно-политические структуры.
Советским аналитическим службам вменялось внимательно отслеживать подвижки в расстановке сил в ФРГ, выявлять нюансы в позициях отдельных партий и политических деятелей. В конце 1952 года при моем личном участии была написана отправленная в секретариат Сталина записка о «плане Миддельхауве» – о настроениях в Свободно-демократической партии. Блюхер, Делер и ряд других либералов взвешивали целесообразность выхода из коалиции с Аденауэром в знак несогласия с ремилитаризацией ФРГ. Небезынтересными казались «наверху» также соображения, развивавшиеся социал-демократом Эрлером. Он проводил мысль, что воссоединение Германии не должно уподобиться механическому поглощению большим меньшего. На его взгляд, в объединенном государстве должно было слиться все лучшее, что было и в ФРГ, и в ГДР.
После смерти Сталина Берия пытался оживить пакет советских предложений по объединению Германии. Он задействовал своих «личных агентов», чтобы, по его выражению, прощупать, какую «цену нам заплатят западные державы за ГДР». Берия, в свою очередь, высоко оценивал шансы социал-демократов на выборах в бундестаг 1953 года и доказывал, что, придя к власти, СДПГ откликнется на советские оферты. У Комитета информации, где я работал, состоялся диспут с Берией на сей счет.
Но тут случилось то, что случилось. События 1953 года в ГДР, разгоревшаяся на их фоне борьба за власть между Хрущевым и Берией, практическое свертывание нашей стороной флага немецкого единства, переход инициативы в германском вопросе к западным державам.
19. Развитие приняло иную окраску, но связь времен не прервалась. Заключение госдоговора с Австрией вдохновило министра финансов правительства Аденауэра Фрица Шеффера выйти на руководство ГДР с предложением о создании германской конфедерации. Москва рекомендовала Ульбрихту по-деловому откликнуться на зондаж. Любопытно, что аналогичные советы, и не однажды, высказывал Аденауэру Джон Ф. Даллес. Федеральный канцлер отказался заглатывать «приманку, хитро расставленную ГДР». Ульбрихт, который никак не сочувствовал объединительным тенденциям, воспользовался политическим выпадом канцлера и в нарушение договоренности с Шеффером о конфиденциальности заявил, что идея конфедерации исходила не от него, а от министра боннского правительства.