Немецкая культура, спору нет, понесла огромные утраты. Загляните в свои святцы, и вам не придется искать повинных на стороне. Но если с языка готово сорваться – расплата оказалась слишком суровой – то упрек должен причитаться тем, кто не из благородных соображений затянул войну на лишние два, а то и три года. На 1943—1945 годы падают массированные разрушения культурной субстанции в Германии. Не политизируй союзники войну, их вполне можно было бы избежать.
Россиянам, испившим до дна горькую чашу потерь, не чужды переживания немцев по поводу утраты существенных для их национальной генеалогии археологических артефактов. Но и немцам стоило бы спросить себя, кто и как восполнит белые пятна, возникшие из-за нацистского варварства в родословной России. Мало было безудержного разграбления Новгорода и Пскова. Оккупанты срыли там культурный слой IX—XIV веков, который, помимо прочего, хранил берестяные грамоты. Их никому и никогда не дано прочитать. Так, может быть, у кого-то из ревнителей европейской культуры мелькнет мысль поучаствовать хотя бы в восстановлении древних новгородских и псковских храмов? Их тоже не пощадила война. Как-никак оба города входили в Ганзейский союз.
В наиболее «урожайном» для немцев 1958 году из Государственного Эрмитажа в немецкие музеи отправлен 641 241 предмет культуры (список из 42 томов). В их числе скульптуры из Пергамона, древнеегипетские папирусы, картины западноевропейских мастеров. Из хранилищ Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина было передано 349 картин западноевропейских живописцев, 84 292 произведения графики (включая уникальные восточные миниатюры), 32 088 предметов Древнего Востока и античной культуры, а также западноевропейского прикладного искусства, нумизматическая коллекция в 100 000 единиц хранения.
Возвращение Германии шедевров Дрезденской картинной галереи, бесценного Зеленого свода, сокровищ Пергамона, позже крупнейшей в мире этнографической коллекции, уникумов из Готской и других библиотек, коллекций и убранства Сан-Суси – всего не перечислишь – полвека спустя обычно подается как нечто само собой разумеющееся. Вместо благодарности слышится брюзжание по поводу «несовершенств» реставрации, выполненной советскими специалистами сразу после извлечения, к примеру, дрезденских картин из затопленных и заминированных штолен. Где-то скол или царапины обнаружились, накладка или подставка исчезла. А то проскальзывает и такой подтекст: необратимость обратима, прецедент создан, неплохо было бы не прерывать правильный процесс на полпути.
Юридически российской стороне не пристало отчитываться за произведенное в порядке реституции «перемещение ценностей». Изыми она все – от флейты Фридриха II до ржавого гвоздя, это покрыло бы жалкую толику ущерба, причиненного национальному наследию России. Превратно толкуемая добрая воля, не единожды продемонстрированная Кремлем на культурной стезе, адресовалась в первую очередь немецкому народу. Немецкую общественность приглашали активней включаться в наведение мостов в лучшее будущее. Властей предержавших Москва убеждала, что мосты примирения встают быстрее и держатся прочнее, когда их возводят одновременно с обоих концов и по сходной концепции. Отклика с Запада на приглашение к взаимности мы не дождались. Что вернула из «перемещенных» предметов Федеративная Республика до 1973 года? Ровным счетом ничего.
Чурайтесь доброхотов, что без устали пасут национализм и для завлечения под свои стяги легковерных ставят с ног на голову проблему «перемещенного искусства». Жертву агрессии волокут к позорному столбу, а виновников разбоя облачают в тогу спасителей европейской цивилизации.
Всем, кого искренне заботит пестование доверия и добрососедства, нельзя отделываться позицией сторонних наблюдателей. У россиян есть пословица: болезни входят пудами, а выходят золотниками. Политические и нравственные болезни тому веское подтверждение. Поэтому пора бы нам проставить точки над «i»: чему мы, собственно, отдаем предпочтение – пополнять с процентами каталог взаимных претензий или взаимными усилиями расшить хотя бы часть тупиков, куда нас загнала неспособность нащупать, где начало того конца, которым оканчивается начало. Если диспут походит на полемологию (рассуждение о войне во всех ее аспектах), размежеваться со скорбным прошлым вряд ли удастся.
Потепление природного климата – беда, но и с этой бедой будет легче справиться, если наступит потепление политического климата. В теории каждый второй, если не две трети опрошенных, согласится: нации обречены жить по единому уставу, причем жить вместе, а не друг возле друга, без вторжения в самобытность каждого из народов, этносов, индивидуумов. Но что остается от справедливости, от согласия, от мудрых заповедей, прописанных в главных мировых конфессиях, при первом же соприкосновении с практикой? Крохи и вздохи.
Вернемся к проблеме, приведшей нас сюда. Поднимемся неспешно – ступени крутые – к Пергамскому алтарю и порассуждаем, какие ориентиры стоило бы расставить. Никому ничего не навязывая, изложу свое личное мнение.
Во-первых, каждому из нас предстоит определиться, считает ли он главу реституций закрытой? По моему восприятию, точку ставить рано. Равно как и неуместно подменять само понятие реституций неким взаимозачетом.
Во-вторых, придется смириться с тем, что патентованных рецептов для движения по восходящей не существует. Для скольжения по наклонной – таковых множество. Нам суждено пробираться к цели нехожеными тропами и прислушаться к Теренцию. Цитирую античного классика: «Если желаемое неисполнимо, желай возможное».
В-третьих, во избежание недоразумений усвоим постулат: покушение на необратимость решений большой четверки, принятых совместно или порознь в 1945—1949 годах, равнозначно покушению на окончательные урегулирования 1990 года, подписанные от имени немцев также правительствами ФРГ и ГДР, покушению на установленный этими урегулированиями европейский правопорядок. Из двух зол – выбирать меньшее.
Об остальном можно говорить и договариваться. Инвестируем в сложный процесс перевоплощения из недругов в добросовестные партнеры максимум доверия, взаимоуважения и искренности, и тогда, я убежден, нам удастся сдвинуть камень, под который ныне вода не течет. Мной не случайно упомянута искренность. Убеждая советских лидеров от Хрущева до Горбачева, я при каждом удобном случае воспроизводил латинскую максиму: если чувства не будут истинны, весь наш разум окажется ложным. Конечно, зауженность правового пространства не облегчает маневра. Это не означает, однако, что «перемещенное искусство» следует, по образцу США, отправить в долгий ящик.
Цепкая память господина федерального президента, возможно, запечатлела вот какой эпизод – в свое время я высказывался за создание совместного фонда, средства которого направлялись бы на вызволение для музеев России предметов искусства и прочих культурных ценностей, выставляемых на аукционах частными собирателями или юридическими лицами. Не секрет, что множество исторических и культурных раритетов российского происхождения развеялось по свету. В свою очередь, Россия зачислила бы в фонд сопоставимые с нашими утратами предметы, которые интересуют немецких историков и музейщиков.
Это соображение как будто вызвало интерес. Вскоре, однако, вал событий смял вся и все. О ельцинскую Россию вытирали ноги. Справедливость, словно куру, пустили в ощип. «Трофейный» сюжет начали раскачивать до критических 12 баллов. Возвращение «перемещенных» ценностей сделали чуть ли не предварительным условием снятия порчи с россиян, в отсутствие которого нашей стране входа в Европу через парадную дверь не видать.
Склонные к философствованию арабы утверждают: все, что должно сбыться, то сбудется, даже если сбудется не так. Может, стоит сообща поразмыслить о том, чтобы неизбежное сбылось к обоюдному удовлетворению? Условиться о том, что никто не должен терять сверх уже потерянного и ничего приобретать в урон другому? Пусть будет так – часть наших, по немецкой терминологии, «трофеев» резервируется как взнос в упомянутый выше фонд. Наверное, речь могла бы вестись о реликвиях, документирующих вызревание немецкой самобытности (des deutschen Wesens), становление германской государственности, культуры, науки, конфессий.
Имею, далее, причины предположить, что немало древних актов, скопом вывезенных по окончании войны из Восточной Германии в СССР, остаются по веским причинам и из-за разгильдяйства неразобранными, а условия их хранения, к сожалению, поныне не идеальные. Сходно обстоит дело с тысячами и тысячами книг, ценных для немцев и не нашедших истинных ценителей у нас. В эти книги чаще заглядывают мыши, и на них вьют гнезда голуби. Не видел и не вижу, к чему в таких ситуациях держать позу – ни себе ни людям.
Да, в Харькове оккупанты мостили книгами улицу для удобства проезда. Да, белорусы лишились первопечатных изданий Ф. Скорины, С. Будного, И. Федорова, П. Мстиславца, прижизненной публикации «Божественной комедии» Данте. Да, книгами Ясной Поляны, дома Чайковского в Клину, тургеневского Спасского-Лутовинова незваные гости топили печи, хотя дрова были рядом. Да, дом Гоголя в Сорочинцах был сожжен дотла со всем, что в нем находилось. Все это так. Но пора погасить в себе гнев праведный и объяснимый. Тот не возвысит себя, кто переймет мерзостную тропу.
Единственно правильным в части архивов и книг было бы повторить модель, спасавшую этнографическую коллекцию. Насколько от меня тогда зависело, я поспособствовал ее возвращению, ибо очевидной альтернативой была гибель многих предметов ввиду отсутствия специфических условий для их сохранения.
Назрела и перезрела необходимость проведения инвентаризации – самой строгой и квалифицированной во всех запасниках как в России, так и в Германии. Положительный импульс по ее итогам не заставил бы себя ждать. Подвалы Реклингхаузена, уверен, не единственное место, где скрывались от реституции «трофеи» вермахта и его подельников. Немецкой стороне было бы также впору поделиться с нами архивами Кёнигсберга (ныне Калининград) и его округи. Веских оснований не делать этого как будто нет.