Еще несколько штрихов к портрету Н.С. Хрущева
В июне 1963 года меня вызвали в Кремль: есть срочное поручение. Олегу Трояновскому и мне предстояло написать объяснение Хрущева членам политбюро, как и почему советские ракеты оказались на Кубе. Напомню, что Карибский кризис отгремел в октябре 1962 года. Таким образом, прошло несколько месяцев, прежде чем Хрущев счел необходимым посвятить своих коллег по политбюро в подноготную лихого «броска через Атлантику».
Записка отразила немало дельных аргументов, ибо советская сторона реагировала на вызовы Вашингтона, который придвинул свое ядерное оружие вплотную к нашим рубежам. Однако основной упор заказчик делал на обосновании и оправдании случившегося, когда в итоге сложилась почти катастрофическая ситуация и судьба СССР и США, всего рода человеческого без преувеличения висела на волоске, а счет «быть или не быть» велся буквально на минуты.
Президент Дж. Кеннеди поставил ультиматум: или до 14 часов вашингтонского времени 26 октября 1962 года Москва заявит об отзыве ракет с Кубы, или американцы будут считать себя свободными в выборе времени и средств для устранения возникшей угрозы. Послу А.Ф. Добрынину было поручено сообщить руководству Соединенных Штатов о готовности Советского Союза вывести с острова наши ракеты и обслуживавший их персонал. Понятно, требовалось некоторое время, чтобы зашифровать текст телеграммы, а затем в посольстве расшифровать его. Неясным оставалось, сразу ли примут Добрынина в государственном департаменте или – вариант – удастся организовать встречу посла с братом президента Робертом Кеннеди. Замечу в скобках, в кризисном штабе, что тогда непрерывно заседал в Вашингтоне, ястребы составляли большинство. Они ратовали за удар по Кубе и по СССР, независимо от того, примет Москва ультиматум или не примет его.
Дабы не упустить драгоценное время, Хрущев послал Л.Ф. Ильичева, секретаря ЦК КПСС, на Пятницкую улицу, где находился Комитет телерадиовещания, вручить диктору текст ноты, который надлежало огласить в прямом эфире, опережая тем самым задание, возложенное на советского посла. Как бы то ни было, американцы узнали об удовлетворении их ультимативных требований именно из радиосообщения.
Подобные ситуации, когда на кону оказывались судьбы народов, возникали в годы холодной войны многократно. По чьей вине чаще – вопрос, требующий особого размышления и тщательного анализа. Приведу пару-другую примеров.
США объявляют глобальную атомную тревогу. Л.И. Брежнев поручил использовать горячую линию связи, созданную между Кремлем и Белым домом, чтобы узнать у Картера причины происшедшего. Ни ответа ни привета. Запрос повторяется – что случилось, не должны ли мы отмобилизовать собственные ядерные средства? В ответ – молчание. По прошествии примерно 15 минут США отменяют атомную тревогу. На следующий день Москва интересуется – что же в действительности имело место? Нам заявляют – не ваше дело.
По данным спецслужб, в главном центре командования стратегическими силами США был допущен сбой. Техник по ошибке ввел в компьютеры учебную программу, согласно которой на экране высветился «запуск советских ракет» по натовским целям. Если в течение 20 минут сигнал не опровергнут, гласили правила, надлежало дать старт американским ракетам всех видов базирования. За 5—7 минут до истечения рокового тайм-лимита вскрылось – техник оплошал. А что было бы, если бы его разгильдяйство не обнаружили?
Другой пример. При Рейгане США разместили на территории Западной Германии баллистические ракеты MGM 31-B («Першинг-2»). Ракетами средней дальности их можно называть сугубо условно. Они выводились на позиции для нанесения первого обезглавливающего ядерного удара по СССР. При дальности в 1900 км отклонение от цели, так называемое КВО[4], составляло около 20 м. Причем «Першинги» были сконструированы так, что их боезаряды проникали глубоко в землю, чтобы поразить командные центры и ракетные шахты. Подлетное время ракет не превышало 6—7 минут, и не оставалось времени для созыва политбюро, членов правительства, комитета обороны. Соответственно, советские ответные средства должны были быть поставлены на автоматическое дежурство. Что это значит? Радары засекают запуск «Першингов», и немедленно вступает в силу приказ об ответном ударе по целям в Европе и США.
Однажды «Першинг» стартовал, но не с боевой позиции, а с испытательного стола, где над ним колдовали инженеры. Пролетев несколько километров, ракета рухнула. А если бы все вышло по-другому и «Першинг» отправился на восток по заложенной в его боеголовке траектории? Скорее всего, на ближайшие 500 тысяч лет Европа, равно как и Америка, стала бы непригодной для проживания любых биологических существ.
Во времена Н.С. Хрущева, Л.И. Брежнева, Ю.В. Андропова и М.С. Горбачева США постоянно держали на боевом дежурстве в воздухе треть своей стратегической авиации. Их В-52 и В-1 каждодневно летали в сторону Советского Союза и других стран Варшавского договора. Не доходя до «красной линии» (это 30, а в некоторых местах 50 км от границы вероятного противника), самолеты разворачивались в обратную сторону. Но ведь никогда не имелось стопроцентной уверенности, что «красная линия» не будет пересечена. Поэтому в постоянной готовности приходилось держать все наши службы ПВО и другие оборонительные средства. Американские умельцы скрупулезно фиксировали частоты, на которых работали советские радары, и полученные данные закладывались в следующие рейды ВВС США.
То же самое происходило с маневрами войск Соединенных Штатов и их союзников. Н.В. Огарков, начальник Генштаба, с которым я поддерживал неформальные отношения, сетовал: «Мы никогда не знали, учения ли это или войска развертываются для реального нападения. Поэтому не оставалось иного выбора, кроме поддержания в повышенной боеготовности наших сил. Любая погрешность в оценках была чревата необозримым риском».
В таком напряжении США, блок НАТО и прочие доброжелатели держали Советский Союз в течение десятилетий необъявленной войны. Вайнбергер, шеф Пентагона при Рейгане, называл сие занятие «войной в мирное время». По его словам, неотъемлемым элементом данной стратегии являлось создание все новых военных технологий, которые обесценивали бы оборонительные системы Советского Союза и заставляли Москву вкладывать дополнительные средства в гонку вооружений до тех пор, пока советская экономика не рухнет. Соответствующий пассаж содержался в меморандуме американского военного ведомства, датированном 1982 годом.
Между тем, раскручивая спираль гонки вооружений, Запад распространял байки об «асимметрии» в военных расходах в необходимости догнать Москву и т. п. Во всех подобных утверждениях не было ни грана правды. До самого конца существования Советского Союза стратегическое и оперативное превосходство удерживали Соединенные Штаты и их попутчики. Сегодня данный факт, хоть и неохотно, признают даже западные аналитики.
Эксперты пытались внушить советским правителям, что, втягиваясь в гонку вооружений под лозунгом догнать, а где-то и перегнать Соединенные Штаты, мы обслуживали вашингтонскую стратегию доведения СССР посредством гонки вооружений до смерти. Хрущев реагировал так: после венгерских событий 1956 года Москва предложила Западу тотальное сокращение вооружений под строгим международным контролем, но «демократы» на эту инициативу даже не ответили; следовательно, нам остается упрочивать собственную обороноспособность. Эту же тему с цифрами в руках я тщился довести до сознания Л.И. Брежнева.
Бесплодность попыток влиять с позиций здравого смысла на поведение советских вождей вызывала уныние, подчас просто руки опускались. При Хрущеве начались массовые закупки зерна в США, Австралии, Аргентине. Не прекратились они при Брежневе. Академики Г.А. Арбатов, Н.Н. Иноземцев и ваш покорный слуга бесплодно доказывали: платите нашим крестьянам за тонну зерна ту же цену, какую мы платим американцам, и совхозы и колхозы завалят страну, а может быть, и Европу пшеницей и рожью. Почему надо поддерживать американское, австралийское, аргентинское сельское хозяйство? Почему мы не инвестируем эти средства в собственное село?
Я не говорю уже о таких мелочах, как техника по уборке того же риса. На Кубани 12-тонный трактор тянул 14-тонный комбайн, которым обычно убирают пшеницу. Рисовая чека превращалась в болото, которую к следующей весне нужно было восстанавливать. Японцы привезли и продемонстрировали в работе свой самоходный рисоуборочный комбайн весом 1400 кг. Без лишнего шума он кружил по чеке, собирал 95 процентов выращенного зерна, которое не было к тому же порушено. Потери при нашей методе составляли до трети урожая, причем четверть зерна (против 2—3 процентов у японцев) теряла товарный вид. Попытки побудить купить у японцев лицензию, если не готовые машины, ни к чему не привели.
Говорю об этом, чтобы лишний раз показать: не только вовне – и внутри у нас царили страшнейший волюнтаризм и бесхозяйственность. В исключительных случаях что-то удавалось пробить при поддержке людей разумных в самом правительстве. У меня, как у посла, наладились тесные отношения со многими крупными фирмами, банками, институтами, а также партнерами в правительстве в ФРГ, ответственными за экономическую политику. С ключевым советником Г. Шмидта, статс-секретарем В. фон Моммзеном, благодаря деятельной поддержке заместителя председателя Совета Министров СССР В.Н. Новикова, удалось пробить строительство Новоаскольского металлургического комбината. Он до сих пор успешно работает и производит методом прямого восстановления, минуя доменный цикл, окатыши, сырье для получения качественной стали.
Вместе с Новиковым и Моммзеном мы почти пробили сооружение атомной электростанции под Калининградом по новейшему для той поры проекту «Библис». Академик В.А. Легасов и ряд других специалистов полагали: если бы это начинание завершилось успешно, не было бы у нас Чернобыля. В «Библисе» реализовывались такие системы защиты, которые полностью исключали человеческую ошибку, что и спровоцировала чернобыльскую катастрофу. Казалось, все было наготове, чтобы приступить к реализации задуманного.