Вернемся к советско-германскому пакту о ненападении. При разборе причинно-следственного клубка нельзя ни на йоту отвлекаться от того непреложного факта, что на Дальнем Востоке наша страна фактически находилась в состоянии войны. На июль—август 1939 года падает пик противоборства на Халхин-Голе. Япония обхаживала Берлин, чтобы во исполнение антикоминтерновского пакта тот брал Советский Союз в клещи с запада. Кто мог дать гарантии, что при некоем стечении обстоятельств рейх не ударит по СССР? Не секрет, что в середине августа Гитлер взвешивал различные варианты обеспечения арийской расы «жизненным пространством». Приобщение Чехословакии, Польши, Скандинавии, Прибалтики, вассальная зависимость Бельгии, Голландии и Франции, аннексия Люксембурга, колонизация Балкан – в видениях нацистского главаря лишь прелюдия к необратимому торжеству над славянскими «недочеловеками». Без изничтожения России сия цель считалась не досягаемой.
Отталкиваемся от посылки – Советский Союз отвергает предложение размежевать интересы сторон от Балтики до Черного моря, заключить пакт о ненападении. Между тем план «Вайс» реализуется, и вермахт выкатывается на советско-польскую границу 1939 года, берет под контроль Литву, Латвию и Эстонию, как то предусматривали секретные договоренности с ними о «совместной обороне», «осваивает» Юго-Восточную Европу, сданную «демократами» рейху. Что оставалось делать СССР при таком или схожем раскладе? Отнюдь не надуманном.
Возобладав над Польшей, ликовавший Гитлер прикидывал, не двинуть ли вермахт с ходу против России? С момента подписания договора о границе и дружбе с СССР минула пара дней. Снова он примеривался, не протрубить ли «восточный поход» в июне 1940 года вслед за тем, как на милость ему сдалась Франция. Фельдмаршалы и генералы остудили пыл фюрера: Россия – орешек покрепче. Точность побуждает приметить вольность обращения Берлина с буквой и духом пакта о ненападении еще в последнюю неделю августа 1939 года, по ходу авральных контактов с Альбионом. Никаких консультаций с Москвой по «вопросам, затрагивающим их (советско-германские) общие интересы», что предусматривались статьей III пакта, не проводилось.
Кратко о секретных протоколах к пакту о ненападении и договору о границе и дружбе. Мы сами создали для себя проблему, разыгрывая без нужды роль непорочных агнцев. Не скрывать надо было происшедшее, а объяснять в реальном контексте той суровой поры. И если не выкраивать для России, вчерашней и сегодняшней, дискриминирующих ее норм, придется признать, что результаты переговоров Сталина и Молотова с Риббентропом оформлялись в русле повсеместно практиковавшегося до середины XX века прочтения международного права. Ранжирование – открытое и тайное – стран и наций по разным цензам, установление сфер влияния, зон интересов являлись обыденным делом. Непревзойденной в этом смысле остается по сей день «доктрина Монро», рассекшая земной шар на Старый и Новый Свет.
Вместе с тем даже форсмажорные потребности не оправдывают забвения допущенного в 1939 году руководством страны «отхода от ленинских принципов советской внешней политики» и игнорирование им действовавших процедур законотворчества. Съезд народных депутатов и осудил это в декабре 1989 года.
Правовая оценка не причина наводить тень на плетень. В ходе августовских и сентябрьских переговоров статус Прибалтийских государств не обсуждался. Протокол, приложенный к пакту о ненападении, возвращал аннексированную в 1920 году Польшей Виленскую область в состав Литвы. Кроме того, восстанавливалась национальная целостность Украины и Белоруссии, попранная нападением поляков на Советскую Россию. Протокол 28.09.1939 заменил «приблизительную линию» по рекам Нарев, Висла и Сан на линию Керзона, рекомендованную в 1919 году верховным советом Антанты в качестве восточной границы Польши. Кроме того, восстанавливались права СССР на Бессарабию, прихваченную после Первой мировой войны румынами. «Разграничение сфер обоюдных интересов в Восточной Европе» обозначало пределы, за которые не должна была распространяться активность каждой из сторон «в случае территориально-политического переустройства», формы и содержание которого не конкретизировались.
Обращение Москвы к Финляндии, попадавшей в сферу советских интересов, с просьбой, а затем требованиями о передаче в аренду, продаже либо обмене пограничных участков, проходивших в непосредственной близости – менее 30 км – от Ленинграда, на большие по площади и природным ресурсам территории натолкнулись на жесткий отказ правительства Р. Рюти. Последний внимал советам Лондона и оставался глух к мнению, в частности, фельдмаршала К. Маннергейма, выступавшего в пользу консенсуса с соседом. Спор вылился в кровопролитную войну и антисоветскую истерию в США и в ряде других «добропорядочных стран». Истерия не знала равных по злобности и фарисейству. Вашингтон хранил олимпийское спокойствие перед лицом злодеяний Японии в Китае или Италии в Абиссинии. Англичане рядились в тогу адвоката агрессоров. «Демократы» вместе распинали Чехословакию и, что касается американцев, не тужили по Польше.
Тон задавали Соединенные Штаты. Президент Рузвельт готовился отозвать «дипломатическое признание» СССР и дать прописку в США «правительству в изгнании» во главе с А.Ф. Керенским. Зимой 1939/40 года Вашингтон запустил акцию, чреватую разворотом мировой войны. Основные документы на сей счет пока под замком, но даже отрывочные сведения наводят на мрачные размышления.
Президент командировал в Европу своего особо доверенного эмиссара – заместителя госсекретаря С. Уэллеса с заданием свести Гитлера, Чемберлена и Даладье для обсуждения условий замирения трех держав. Муссолини отводилась функция «нейтрального» модератора. СССР из маршрута
Уэллеса (Рим—Берлин—Париж—Лондон – и снова Рим) заранее изымался. В рейхе основными собеседниками посланца Рузвельта были Гитлер, Геринг, Гесс, Риббентроп и Вайцзеккер. Согласно немецким записям, Уэллеса интересовало, какие модели устроили бы Берлин на пути к достижению безопасного и упорядоченного мира, ориентированного на непреходящие ценности. В выстраивании такого мира Гитлеру американец отводил почетное место.
Фюрер, в свою очередь, напирал на желание жить в согласии с Англией и выражал сожаление, что его «искренние, честные предложения», направлявшиеся британскому премьеру 25 и 28 августа 1939 года, а также призывы ограничить гонку вооружений оказались невостребованными. Уэллес назвал «отклонение великодушных (немецких) предложений настоящей трагедией для Европы и мира». Он уверял, что США не разделяют установок на поражение и расчленение Германии. Особо впечатлил эмиссара Геринг, который, по свидетельству Уэллеса, солидаризовался с «каждым словом американской концепции мира».
Тема советско-финского конфликта проступает в доступных материалах весьма скупо. Но мало кто подвергнет сомнению, что Зимняя война являлась не фоном, но побудительным мотивом миссии Уэллеса и оттеняла сущность задуманного – не медля покончить с семейными дрязгами и сплотиться для сведения счетов с «возмутителем спокойствия» – Советским Союзом.
Вашингтон заодно с Лондоном и Парижем подталкивал финнов к интернационализации конфликта. Индульгенцию немцам заготовили в обмен на их массированную помощь Финляндии. Втягиванием Германии наряду с британцами и французами в Зимнюю войну администрация Рузвельта рассчитывала подвинуть Гитлера на отказ от западного похода в пользу восточного. Так немцы при благословении из-за океана сомкнули бы ряды с европейскими «демократами». Британский кабинет решил интервенировать в Финляндию (через территорию Норвегии или Швеции) во время вояжа Уэллеса по Европе. Тоже, видимо, не случайно. Соперничество с США за лидерство, особенно в европейских делах, и личная неприязнь Чемберлена к Рузвельту не должны смущать. Русофобский воз они тянули сообща.
Ни Лондон, ни Вашингтон не волновало, что интернационализация советско-финского конфликта грозила вылиться в широкомасштабную войну. Как англичане, так и американцы полагали, что конечные плюсы перевесят риски. Не лишне отметить и следующее: британский военный кабинет еще в октябре 1939 года выдал задание штабам проанализировать «преимущества и недостатки… официального или неофициального объявления войны Советскому Союзу из-за его нападения на Финляндию или какую-либо иную Скандинавскую страну». Припомним, вооруженный конфликт с финнами разверзся 30 ноября.
С окончанием 12 марта 1940 года Зимней войны так называемый миротворческий ажиотаж на Потомаке сник. Но англичане и французы продолжили подготовку к «наказанию Советского Союза» теперь уже с южного направления. В повестке дня военного совета союзников (заседание 28.03.1940) значились вопросы: «Юго-Восточная Европа и предложенное нападение на кавказские нефтепромыслы». Угроза нападения считалась актуальной. Советское руководство перебросило в южные районы страны дополнительные войска и средства ПВО, изъяв их из западных округов.
Теперь о Прибалтике. В августе—сентябре 1939 года Сталин не муссировал темы возвращения в лоно России Литвы, Латвии и Эстонии, еще до Октябрьской революции отторгнутых кайзеровской Германией и превращенных ею в свои протектораты. В беседе с Г.М. Димитровым он заметил – со временем все решится само собой. Почему летом 1940 года позиция Москвы резко переменилась? Причин тому имелось немало.
Бурные события 1939—1940 годов перекрыли рамки, прописанные в договоренностях СССР—Германия. Подчинение Берлином Западной Европы и Скандинавии привело к качественным сдвигам в континентальной расстановке сил. Тревогу вызывала способность вермахта к молниеносным операциям при эффективном использовании «пятых колонн», загодя внедренных в намеченные к захвату страны. Размежевание «сфер интересов» не заставило военные инстанции и спецслужбы Германии оборвать или хотя бы свернуть связи с клиентурой в Прибалтийских государствах. Москва располагала в избытке доказательствами того, что в планах агрессора этим государствам отводилась роль пособников.