строительстве в его фундамент были замурованы трупы семи воинов метаморфов, которых леди Тиин убила собственноручно, отражая попытку вторжения на остров. Однако ни при одном из многочисленных ремонтов древней постройки никаких останков обнаружено не было, к тому же большинство современных историков совсем не верили, что леди Тиин, при всем ее героизме, лично сражалась с оружием в руках в ходе битвы за Остров. По другой гипотезе, во внутреннем дворе здания некогда стояла семигранная часовня, воздвигнутая лордом Стиамотом в честь матери, и от нее имя перешло ко всему дому. А в день смерти Стиамота часовню разобрали и перевезли морем в Алаизор, где из нее построили фундамент для склепа покойного правителя. Но и эта гипотеза не получила подтверждения, поскольку до нынешнего дня во дворе не нашли никаких следов семигранного сооружения, и вряд ли можно было ожидать, что кто-нибудь решится разобрать могилу Стиамота для проверки гипотезы. Сам Валентин предпочитал третью версию, согласно которой словосочетание «Семь стен» было искаженной на людской лад фразой древнего языка метаморфов, означавшей «место, где с рыбы обдирали чешую» и относившейся к доисторическим временам, когда метаморфы, обитавшие на Алханроэле, промышляли рыбу и добрались до Острова. Ну а надежды установить истину просто не было.
Для посещения короналем Острова существовал особый ритуал, в который входило непременное посещение Семи стен, знаменовавшее переход от мира действий, где обитали коронали, к миру духа, которым правила Владычица. Валентин отправился совершать предписанные процедуры – церемониальное омовение в ванне с ароматическими травами и медитацию в особой комнате со стенами из мрамора, покрытого искуснейшей резьбой, – а Карабелла просматривала почту, накопившуюся за время, пока он находился в море, и когда он вернулся, чистый и умиротворенный, то сразу понял по суровому взгляду супруги, что слишком поспешно завершил ритуалы и сейчас его грубо вернут в мир событий.
– Ну и насколько плохи новости? – осведомился он.
– Вряд ли бывает хуже, мой повелитель.
Она протянула ему стопку бумаг, которые уже отсортировала, и кратко описала, так что сверху лежали листы с кратким содержанием важнейших документов. Гибель урожая в семи провинциях – серьезная нехватка продовольствия во многих частях Зимроэля – начало массовой миграции из глубины материка в города западного побережья – внезапный рост популярности мало кому известной прежде старинной религии, утверждавшей, что грядет конец света и что морские драконы – это сверхъестественные существа, которые вот-вот выйдут на сушу и провозгласят наступление новой эпохи…
Он в изумлении посмотрел на жену.
– И все это за столь короткое время?
– Валентин, это лишь обрывочные сведения. Сейчас никто не знает толком, что там происходит – расстояние настолько велико, а каналы передачи информации нестабильны…
Он успокаивающе вскинул руку.
– Все, что предсказывалось в моих снах и видениях, начинает сбываться. Карабелла, надвигается тьма, и только я способен встать у нее на пути.
– Ты будешь не один, милый.
– Я знаю. И глубоко благодарен за это. Но наступит решающий момент, когда я должен буду остаться один, и что я тогда буду делать? – Он грустно улыбнулся. – Когда-то мы жонглировали в Бесконечном цирке Дюлорна, помнишь? Я лишь начал тогда возвращаться к своей истинной личности. В разговоре с Делиамбером я сказал, что, наверное, на то, чтобы меня свергли, была воля Божества, и, возможно, для Маджипура было хорошо, что узурпатор присвоил мое имя и мой трон, потому что у меня вовсе нет истинного желания царствовать, и кто-то другой может проявить себя более способным и умелым правителем. Делиамбер категорически со мною не согласился и сказал, что законный, осененный благодатью правитель может быть только один – и это я, – следовательно, я обязан вернуться на свое место. Ты слишком многого просишь от меня, сказал я, а он ответил: «История просит. История требует от разумных существ выбора между порядком и анархией, между созиданием и разрушением, между здравомыслием и неразумием, – и добавил: – Важно, мой повелитель, очень важно, кто предназначен стать короналем, и кто не предназначен». Я никогда не забывал эти слова – и никогда не забуду.
– И что же ты ему ответил?
– Я ответил «да» и добавил «наверное», а он сказал: «Ты долго будешь колебаться между «да» и «наверное», но в конце концов «да» возьмет верх». Так и произошло, и благодаря этому я вернул свой трон – и тем не менее мы с каждым днем уходим все дальше от порядка, и созидания, и здравомыслия и все ближе к анархии, разрушению и неразумию. – Валентин устремил на жену полный боли взор. – Неужели Делиамбер ошибался? И правда ли важно, кто предназначен быть короналем и кто не предназначен для этого? Я считаю себя хорошим человеком и даже временами думаю о себе как о мудром правителе, и все же, Карабелла, несмотря на это, мир идет вразнос, вопреки всем моим усилиям, или в результате их. Не знаю, почему. Не исключено, что для всех было бы лучше, если б я остался странствующим жонглером.
– Ах, Валентин, какие же глупости ты несешь!
– Думаешь?
– Ты хочешь сказать, что если бы оставил власть Доминину Баржазиду, в этом году был бы собран хороший урожай лусавендры? Какое отношение к тебе может иметь недород на Зимроэле? Там случилось природное бедствие, с природными причинами, и ты найдешь наилучший путь для разрешения этого кризиса, потому что тебе присуща мудрость и ты избран Божеством.
– Я избран принцами Замковой горы, – сказал он. – Они всего лишь люди и способны ошибаться.
– При выборах короналя Божество говорит через них. А Божество вовсе не видит в тебе инструмент разрушения Маджипура. Эти сообщения серьезны, но не ужасны. Через несколько дней ты поговоришь с матерью, и к тебе вернутся силы, подорванные усталостью. А потом мы отправимся в Зимроэль, и ты уладишь тамошние неурядицы.
– Я сам надеюсь на это, Карабелла. Но…
– Ты не просто надеешься, а твердо знаешь, что так и будет. Повторяю, мой повелитель, когда ты ведешь такие унылые речи, я просто не узнаю человека, которого так хорошо знаю. – Она хлопнула по стопке бумаг. – Я не собираюсь преуменьшать значения всего этого. Но знаю, что мы способны сделать очень много для того, чтобы остановить грозящую тьму, и что все это будет сделано.
Он медленно кивнул.
– Я и сам так думаю – по большей части. Но иногда…
– А в таких случаях лучше не думать вовсе.
В дверь постучали.
– Вот и отлично, – сказала Карабелла. – Нас перебили, чему я очень рада, потому что устала слушать от тебя эти упадочнические речи, любовь моя.
Она пригласила в комнату Талинот Эсюлде.
– Мой повелитель, прибыла ваша мать, Владычица острова. Она хочет встретиться с вами в Изумрудной гостиной.
– Моя мать здесь? Но ведь я собирался завтра утром отправиться к ней во Внутренний храм!
– Она приехала сюда сама, – невозмутимо ответила Талинот Эсюлде.
Изумрудная гостиная представляла собой небольшой зал, выдержанный в разных оттенках зеленого – стены отделаны зеленым серпентином, пол из зеленого оникса, вместо стекол в окнах полупрозрачные панели из зеленого нефрита. Владычица стояла посреди комнаты, между двумя рослыми, усыпанными зелеными цветами металлического оттенка деревьями танигали в горшках; больше в помещении почти ничего и не было. Валентин быстро подошел к ней. Она протянула ему руки, и когда их пальцы соприкоснулись, он ощутил знакомую пульсацию силы, исходившей от нее, той священной силы, которая, как ключевая вода, заполняющая колодец, накапливалась в ней, благодаря многолетнему контакту с душами миллиардов обитателей Маджипура.
Он много раз беседовал с нею в снах, но не видел воочию уже много лет и оказался не готов узреть тот отпечаток, который наложило на нее время. Она была все еще красива; с этим минувшие годы не смогли ничего поделать. Однако возраст облек ее в тончайшую вуаль, черные волосы утратили блеск, тепла во взгляде хоть и ненамного, но убавилось, кожа как будто чуть заметно одрябла. Но держалась она так же величественно, как и всегда, и, как и всегда, была облачена в торжественные белые одеяния, над ухом у нее красовался цветок, а лоб пересекал серебряный обод, орудие благодати и величия, могущества и бесконечного сострадания. Но Валентин не мог обращаться к ней иначе, чем в годы детства и отрочества: мама.
– Мама! Наконец-то!
– Да, Валентин! Сколько лет прошло, сколько зим…
Она прикоснулась к лицу, плечам, рукам Валентина. Ее пальцы почти не ощущались, словно были легче перышка, но по его коже побежали мурашки – настолько великими силами обладала эта женщина. Ему пришлось напомнить себе, что перед ним не богиня, а всего лишь смертное создание из плоти и крови, дитя таких же смертных созданий, что она когда-то была женой верховного канцлера Дамиандана, породила на свет двоих сыновей, одним из которых является он сам, что некогда она прижимала его к груди, и он радостно слушал ее ласковое пение, что это она отмывала его лицо от грязи, когда он приходил с гуляния, что в пору детских потрясений ему случалось плакать в ее объятиях и получать от нее покой и мудрость. Когда скипетр Божества указал на семью верховного канцлера Дамиандана и возвел Вориакса на трон Конфалюма, то же движение преобразило мать Вориакса во Владычицу острова, и ни к нему, ни к ней уже нельзя было относиться как к простым смертным – даже в кругу семьи. Валентин тогда сразу же почувствовал – и остался с этим ощущением на всю жизнь, – что не может воспринимать ее просто как свою мать. Поскольку она надела серебряный обод, переехала на Остров и вознеслась к могуществу Владычицы и теперь оделяет покоем и мудростью не только его, но и весь мир, взирающий на нее с благоговением и надеждой. Даже после того, как тот же скипетр возвысил самого Валентина на место Вориакса и ему тоже довелось покинуть царство обыденности и стать чем-то большим, в некоторой степени, не человеком уже, а мифологическим персонажем, он продолжал благоговеть перед нею, поскольку не благоговел перед собой. Корональ ли, нет ли, он просто не мог внутренним взором смотреть на себя с тем же благоговением, с каким на него смотрели другие, а он сам – на Владычицу.