Но вскоре Миллилейн обнаружила, что в тех лавках, где она обычно покупала продукты, стало иногда не хватать таких обычных вещей, как нийк, хингаморты и глейн. Это из-за неурожая на западе, объясняли ей продавцы: из сельскохозяйственного пояса Долины ничего не поступает, а наладить поставки из других областей – долгое и дорогостоящее дело. А потом внезапно ввели ограничения на такие основные продукты, как стаджа и рикка, хотя они-то выращивались вблизи от Кинтора, а в этих местах никаких неприятностей с сельским хозяйством не происходило. На этот раз власти объяснили, что часть продовольственных запасов была отправлена в пострадавшие районы; вышел имперский декрет, гласивший, что, дескать, в годину бедствий каждый из нас должен пойти на некоторые жертвы, и так далее и тому подобное. Затем разлетелась новость, что болезни растений появились уже в непосредственной близости от Кинтора и распространились на восток и вниз по реке до самой Ни-мойи. Введенные ранее нормы продажи туйоля, рикки и стаджи сократили вдвое, лусавендра исчезла полностью, мясо стало редкостью. Пошли слухи о доставке продовольствия из Алханроэля и Сувраэля, где вроде бы все было нормально. Но Миллилейн знала, что это лишь слухи. Во всем мире не наберется столько кораблей, чтобы можно было доставить на другой континент сколько-нибудь ощутимое количество провизии, а если бы даже и удалось, то стоить это будет столько, что продукты окажутся недоступными. «Всем нам придется голодать», – говорила она Кристофону.
Итак, Дефицит в конце концов добрался до Кинтора.
Дефицит. Голод.
Кристофон сомневался, что хоть кому-то придется на самом деле голодать. Он всегда был оптимистом. Со временем все образуется, уверял он. Так или иначе. Но в данный момент добрая сотня народу сломя голову мчалась к единственному торговцу сосисками.
Хьортка попыталась вырваться вперед. Миллилейн толкнула соперницу плечом с такой силой, что та растянулась. До этого она ни разу в жизни никого не ударила. Она почувствовала странное головокружение и комок в горле. Хьортка визгливо выкрикивала ей вслед проклятия, но Миллилейн с часто бьющимся сердцем и слезящимися глазами мчалась дальше. Оттолкнув еще кого-то, она пробилась к зародившейся очереди. Там, впереди, лиимен с присущей этому племени бесстрастностью оделял покупателей сосисками, как будто совсем не замечая обезумевшей толпы вокруг.
Миллилейн с тревогой наблюдала за движением очереди. Она восьмая или девятая – хватит ли ей сосисок? Со своего места она не видела, как шла торговля, как на огонь кладутся новые шпажки с сосисками по мере того, как расходятся обжаренные. Достанется ли ей хоть что-нибудь? Она понимала, что рассуждает как жадный ребенок, опасающийся, что ему не достанется подарков после вечеринки. «Я сошла с ума, – сказала она себе. – Разве можно так волноваться из-за колбасы?» Но она знала, в чем тут дело. У нее три дня не было во рту ни кусочка мяса, разве что считать за мясо пять полосок вяленой морской драконятины, которые ей повезло найти, когда она на звездодень рылась в собственном шкафу, но в этом она сомневалась. Соблазн от аромата этих поджаренных сосисок оказался непреодолимым. И покупка их внезапно стала для нее самой важной вещью на свете, возможно, единственной вещью на свете.
Подошла ее очередь.
– Две шпажки, – сказала она.
– Только по одной в руки.
– Ладно, одну!
Лиимен кивнул, без малейшего интереса скользнув по ней взглядом всех трех сверкающих глаз, и сказал:
– Пять крон.
Миллилейн ахнула. Пять крон – половина ее дневной зарплаты! Она отлично помнила, что до Дефицита сосиски стоили десять мерок за шпажку. Но ведь это было до Дефицита…
– Шутите?! – воскликнула она. – Не может же еда стоить в пятьдесят раз дороже, чем раньше. Даже в такие времена.
– Платите или проваливайте, дамочка! – заорал кто-то сзади.
– Пять крон сегодня, – кротко пояснил лиимен. – На следующей неделе будет восемь крон. Еще через неделю – роял. Еще через неделю – пять роялов. Через месяц сосисок не будет ни за какую цену. Хотите сосисок? Да? Нет?
– Да, – пробормотала Миллилейн. Когда она отдавала деньги, ее руки дрожали. Еще за крону она купила кружку водянистого затхлого пива и, ощущая себя подавленной и измученной, отошла от очереди.
Пять крон! Еще недавно за такие деньги можно было бы заказать полный обед в хорошем ресторане. Но большинство ресторанов закрылось, а в тех, что остались, нужно было заказывать столик за несколько недель. И одному Божеству известно, какую цену могут сейчас там заломить. И все же это безумие. Шпажка с сосисками – пять крон! И что теперь сказать Кристофону? Правду, решила она. Так и скажу: не могла устоять. Поддалась порыву, дурацкому порыву. Учуяла запах поджаривающихся на огне сосисок – и не устояла.
А если бы лиимен запросил восемь крон или целый роял? Пять роялов? Она не знала, как поступила бы, но подозревала, что все равно купила бы эти сосиски, отдала бы все деньги, что у нее были – настолько сильным оказалось вожделение.
Миллилейн яростно вонзила зубы в сосиску, будто опасалась, что кто-нибудь сейчас вырвет еду у нее из рук. Сосиска оказалась восхитительно вкусной – острая, сочная. Она вдруг поймала себя на том, что гадает, из какого же мяса сделан фарш, и решила, что, пожалуй, лучше этого не знать. Не только Кристофону могла прийти в голову мысль об охоте на мелких зверушек в парке.
Она отхлебнула пива и только вознамерилась снова поднести шпажку с сосисками ко рту, как услышала:
– Миллилейн!
Она удивленно вскинула голову.
– Кристофон!
– Так и думал, что найду тебя здесь. Я закрыл лавку и пошел посмотреть, куда ломанулась вся эта толпа.
– Неожиданно откуда-то взялся разносчик с сосисками. Как будто наколдовал кто.
– А-а, понятно.
Он не отрывал взгляда от половины сосиски, которую она держала в руке.
Миллилейн заставила себя улыбнуться.
– Прости, Крис. Хочешь откусить?
– Только кусочек. Полагаю, в очередь становиться бессмысленно.
– Да, наверняка все кончится с минуты на минуту. – Не без труда преодолев жадность, она вручила мужу шпажку и, не найдя в себе силы отвести взгляд, смотрела, как он откусил около пары дюймов. Когда же он честно вернул ей оставшееся, она ощутила большое облегчение, отравленное капелькой стыда.
– Клянусь Владычицей, вкусно!
– Еще бы им быть невкусными! По пять крон пара.
– Пять…
– Крис, я ничего не могла с собой поделать. Уловив этот запах, я потеряла голову, как дикий зверь, и кинулась в очередь. Я толкалась и дралась. Наверное, я заплатила бы любые деньги, какие он потребовал бы. О, Крис, мне так неловко!
– Не переживай. В конце концов, на что еще деньги тратить-то? Кроме того, скоро положение изменится. Ты слышала последнюю новость?
– Какую новость?
– О новом коронале! Он будет здесь с минуты на минуту. Прямо сейчас переправляется по Кинторскому мосту.
– Значит, лорд Валентин уже стал понтификом? – немного оторопев, спросила Миллилейн.
Кристофон мотнул головой.
– Все, нет больше Валентина. Говорят, он пропал – то ли метаморфы его украли, то ли еще что. Во всяком случае, час назад объявили, что короналем стал Семпетурн.
– Семпетурн? Проповедник?
– Он самый. Минувшей ночью он приехал в Кинтор. Мэр его поддержал, а герцог вроде бы сбежал в Ни-мойю.
– Крис, но как такое может быть? Не может же человек просто взять и объявить себя короналем! Он должен быть избран, получить благословение, должен прийти с Замковой горы…
– Ну да, мы привыкли считать, будто так должно быть. Но нынче другие времена. Семпетурн – человек из народа. Именно такой нам сейчас нужен. Он-то разберется, как вернуть благосклонность Божества.
Она уставилась на мужа, не веря своим ушам, совершенно забыв о сосиске, которую держала в руке.
– Но ведь это невозможно. Безумие какое-то. Лорд Валентин наш законный, помазанный корональ. Он…
– Семпетурн говорит, что как раз не законный, что вся история насчет подмененного тела это чушь и что беды и голод ниспосланы нам в наказание за грехи самозванца. И что спастись мы можем, только низложив фальшивого короналя и передать трон тому, кто вернет нас на праведный путь.
– И Семпетурн утверждает, что это именно он, и поэтому мы должны принять его и поклониться ему, и…
– А вот и он! – перебил ее Кристофон.
Он раскраснелся, глаза сверкали незнакомым блеском. Пожалуй, Миллилейн еще не случалось видеть мужа в таком возбуждении. Можно было подумать, что у него приступ лихорадки. Ее саму кинуло в жар, она совершенно растерялась и не понимала, как такое может быть. Этот мелкий краснорожий демагог усядется в кресло Конфалюма? Нет, это не укладывалось у нее в мыслях. Все равно что объявить красное зеленым или заявить, что с нынешнего дня вода потечет в гору.
Внезапно грянула резкая музыка. По мосту прошествовал на эспланаду оркестр; все музыканты были облачены в зеленые с золотом костюмы с эмблемами короналя – пылающей звездой. Затем прошли мэр и другие городские чиновники и, наконец, появился большой богато украшенный открытый паланкин, в котором, улыбаясь и с удовольствием внимая аплодисментам огромной толпы, следовавшей за ним из Горячего Кинтора, предместья, лежащего по ту сторону моста, восседал невысокий мужчина цветущего вида с густой непослушной темной шевелюрой.
– Семпетурн! – взревела толпа. – Семпетурн! Да здравствует лорд Семпетурн!
– Да здравствует лорд Семпетурн! – взревел Кристофон.
«Мне все это снится, – думала Миллилейн. – Это какое-то жуткое послание, которое я не в состоянии понять».
– Семпетурн! Лорд Семпетурн!
Теперь уже орали все, находившиеся на эспланаде. По толпе стремительно распространялось безумие. Миллилейн тупо сняла со шпажки остаток сосиски, проглотила его, не чувствуя вкуса, и, разжав пальцы, уронила палочку наземь. Ей казалось, что весь мир под ногами трепещет. Кристофон уже охрип, но продолжал орать: «Семпетурн! Лорд Семпетурн!». Паланкин поравнялся с ними; не более двадцати ярдов отделяло Миллилейн от нового короналя, если этот человек действительно являлся им. А он повернул голову и посмотрел прямо в глаза Миллилейн. И она с изумлением и стремительно нараставшим ужасом услышала свой собственный голос, выкрикивавший: «Семпетурн! Да здравствует лорд Семпетурн!» вместе со всеми окружающими.