Но Диввиса который наверняка не знает о том, какой на самом деле была причина гибели его отца – народ пьюриваров охранял эту тайну, как ни одну другую, – вовсе нельзя отнести к числу опрометчивых, мрачно размышлял Фараатаа. Его штаб-квартиру бдительно охраняли посвященные рыцари, и сквозь эту охрану убийца никак не смог бы проникнуть, чью внешность ни надень. С силой втыкая в землю любовно сохраняемый деревянный кинжал, Фараатаа все глубже и глубже прочерчивал на берегу линии, изображавшие продвижение войск Диввиса. Они шли от Кинтора вдоль внутренней стены великих западных гор, прорубая дороги в девственных лесах, где никто не ходил с начала времен, сметая все перед собой, заполняя Пьюрифайн бесчисленными воинами, преграждая путь к сельскохозяйственным угодьям, оскверняя священные ручьи, вытаптывая священные рощи…
Фараатаа был вынужден выпустить против этих орд захватчиков свою армию пиллигригормов. К сожалению, самое мощное биологическое оружие, имевшееся в его распоряжении – странствующих сухопутных рачков размером с ноготь, с панцирем, не поддающимся ударам молотка, и множеством ножек, которые, стараниями его искусников-генетиков резали, как пилы, – пришлось пустить в дело досрочно; он намеревался на заключительном этапе войны выпустить их в Ни-мойю или Кинтор. Пиллигригормы были ненасытны – ежедневно съедали в пятьдесят раз больше собственного веса, – и удовлетворяли свои аппетиты, набрасываясь на любых представителей теплокровных форм жизни, попадающихся на пути, и сжирая их изнутри.
Пятьдесят тысяч таких пауков, по расчетам Фараатаа, за пять дней полностью парализовали бы жизнь столь крупного города, как Кинтор. Но теперь, из-за того, что неменяющиеся решили вторгнуться в Пьюрифайн, ему пришлось выпустить пиллигригормов не в городе, а на своей собственной земле и надеяться, что они смогут привести армию Диввиса в расстройство и заставить отступить. Но донесений о том, насколько успешной оказалась эта тактика, пока не поступало.
На другой стороне джунглей, где корональ лорд Хиссун вел на юг вторую армию по единственному пути – реке Стейч, – Фараатаа намеревался выставить непроницаемые сети из неописуемо липких птицеядных лиан, растянуть эти сети на сотни миль, преграждая неизменяющимся дорогу, чтобы вынудить захватчиков забирать все дальше и дальше в обход, пока они не отклонятся так далеко, что утратят ориентировку. Главный недостаток этой стратагемы состоял в том, что управиться с лианами могли только лесные братья, поганые обезьяны, выделяющие с потом вещество, растворяющее клей лиан. Но у лесных братьев нет причин любить пьюриваров, которые веками охотятся на них из-за очень вкусного мяса, так что добиться их содействия в осуществлении этого плана было весьма непросто.
Фараатаа почувствовал, что в нем все сильнее и сильнее разгорается гнев.
Все начиналось так хорошо. На сельскохозяйственные районы обрушились болезни и вредители растений, сельское хозяйство практически уничтожено на обширной территории, голод, паника, массовые переселения – все шло по плану. И специально выведенные животные внесли хороший, пусть и не столь масштабный, вклад – добавили страхов населению и сильно осложнили жизнь в городах…
Но враги понесли от этих действий не столь сильный урон, как предполагалось. Он рассчитывал, что кровожадные гигантские милуфты ввергнут Ни-мойю, уже и без того близкую к хаосу, в настоящую панику, но никак не ожидал, что к тому времени в городе окажется армия лорда Хиссуна, и птицы, предназначенные для охоты на неизменяемых, сами станут легкой добычей лучников. И вот у Фараатаа не осталось милуфт, и вырастить их удастся лет через пять, не раньше…
Зато остались пиллигригормы. Остались миллионы ганнигогов в переносных баках – только выпускай. Остались квексы, остались вригсы, замбинаксы, маламоласы. В его распоряжении имелись разные другие средства: красная пыль, туча которой, выпущенная ночью на город, способна отравить всю воду на несколько недель, пурпурные споры, из которых выводятся черви, поражающие любых травоядных животных, и даже кое-что похуже. Фараатаа пока не решался пустить в дело эти свои резервы, так как ученые предупреждали, что их не удастся легко обуздать после того, как с неизменяющимися будет покончено. Но теперь, когда нападению подвергся его народ, Фараатаа без колебаний использует все, что может причинить вред врагу.
Вернулся Аарисиим, робко подошел.
– Имеются новости, о Явленный король.
– С какого из фронтов?
– С обоих, о король.
Фараатаа поднял на него взгляд.
– И насколько же они плохи?
Аарисиим замялся с ответом.
– На западе враги уничтожают пиллигригормов. У них есть металлические трубки, извергающие огонь, от которого их панцири плавятся. И враги быстро преодолевают район, где мы выпустили пиллигригормов.
– А на востоке? – холодно спросил Фараатаа.
– Мы не успели вовремя развернуть лианы, и они прорвались через лес. Разведчики докладывают, что они ищут Илиривойн.
– Им нужна Данипьюр. Они хотят заключить с нею союз против меня. – Глаза Фараатаа сверкнули. – Да, Аарисиим, все это плохо, но мы исправим положение! Вызови сюда Бенууиаба, и Сиимии, и еще кое-кого. Мы сами отправимся в Илиривойн и захватим Данипьюр, прежде чем они до нее доберутся. И покончим с нею, если понадобится, – с кем тогда они будут вступать в союз? Они ищут пьюривара, обладающего властью, но смогут найти лишь Фараатаа, а Фараатаа не станет заключать договоры с неменяющимся.
– Захватим Данипьюр? – не веря своим ушам, повторил Аарисиим. – Покончим с Данипьюр?
– Если будет нужно, – сказал Фараатаа, – я покончу со всем миром, но не отдам его им!
Глава 5
Вскоре после полудня они добрались до Престимионовой долины, области в восточной части Разлома, которая, как сообщили Валентину, в недавнем прошлом была крупным центром сельского хозяйства. Путешествуя по разоренному Зимроэлю, он сплошь и рядом видел удручающие картины – заброшенные фермы, обезлюдевшие города, следы самой отчаянной борьбы за выживание – но Престимионова долина, несомненно, производила чуть ли не самое тяжелое впечатление.
Тут, сколько видел глаз, чернели выжженные поля, а люди молча, стоически переносили обрушившуюся на них беду.
– Мы растили лусавендру и рис, – сказал хозяин дома, в котором остановился Валентин, плантатор Нитиккимал, являвшийся, судя по повадкам, мэром района. – Потом объявилась лусавендровая сажа, все посевы погибли, и нам пришлось сжечь поля. И сеять заново можно будет не раньше, чем через два года. Но мы остались, мой император. Никто отсюда, из Престимионовой долины, не сбежал. Провианта у нас мало – вы, наверное, знаете, что мы, гэйроги, мало едим, но даже нам не хватает, – и работы у нас нет, мы тоскуем от безделья, нам тошно смотреть на землю, на которой нет ничего, кроме пепла. Но это наша земля, и мы остаемся здесь. Но, мой император, будем ли мы когда-нибудь снова сеять здесь?
– Уверен, что будете, – ответил Валентин. И задумался, не обманывает ли он своих подданных ложными надеждами.
Нитиккимал жил в расположенном в верхней части долины большом особняке, выстроенном из толстенных бревен черного гранниморового дерева и покрытого черепицей из зеленого сланца. Но внутри было промозгло, и дуло отовсюду, как будто плантатор не находил в себе сил для ремонта, который в дождливом, сыром климате Престимионовой долины необходимо было делать регулярно.
В тот день Валентин отдыхал в одиночестве в просторных хозяйских покоях, которые уступил ему Нитиккимал, прежде чем пойти в общинный зал на встречу с местными жителями. Перед ним лежала толстая пачка депеш, догнавших его здесь. Он узнал, что Хиссун далеко углубился в провинцию метаморфов со стороны Стейча и теперь ищет Новый Велализир – такое название мятежники присвоили своей столице. Валентин невольно задумался о том, повезет ли Хиссуну больше, чем ему самому во время поисков бродячего города Илиривойна. Диввис же набрал вторую, еще более многочисленную армию и наступает на земли пьюриваров с другой стороны. Мысли о том, что может натворить в этих джунглях воинственный Диввис, тревожила Валентина. «У меня ведь были совсем другие намерения, – думал он. – Я не хотел посылать армии в Пьюрифайн. Как раз без этого я рассчитывал обойтись». Однако он понимал, что иного выхода у него не осталось. И нынешнему времени нужны Диввисы и Хиссуны, а не Валентины; он будет играть отведенную ему роль, они – свои роли, и если будет на то воля Божества, раны, нанесенные миру, когда-нибудь начнут заживать.
Он пролистал остальные депеши. Новости из Замка: регентом назначен Стазилейн, и на его плечи легла вся рутина повседневного управления. Валентину было искренне жаль его. Стазилейн, великолепный жизнелюбивый Стазилейн, сидит за столом и подписывает бесчисленное множество бумажек… «Чего только не творит с нами время!» – думал Валентин. Мы, считавшие, что смыслом жизни на Замковой горе является охота и тому подобные развлечения, вдруг приняли на себя тяжкую ответственность и взвалили на плечи весь несчастный истерзанный мир. Как же далек отсюда Замок, как далеки радости того времени, когда мир, казалось, управлялся сам собой и круглый год стояла цветущая весна!
Донесения от Тунигорна, который тоже едет по Зимроэлю, немного отставая от Валентина, и занимается повседневной организационной работой: распределением провизии, сохранением имеющихся запасов, захоронением мертвецов и прочими мероприятиями по борьбе с голодом и возможными эпидемиями. «Лучник Тунигорн, знаменитый охотник Тунигорн… теперь он оправдывает, да и все мы оправдываем, – думал Валентин, – легкость и комфорт нашего беззаботного отрочества на Горе!»
Он отодвинул кучу писем. И вынул из шкатулки хранившийся там зуб дракона, тот самый, который та женщина, Миллилейн, неожиданно вложила ему в руку, как только он прибыл в Кинтор. Едва прикоснувшись к нему, он понял, что это не просто странная безделушка, амулет, дань слепому суеверию. Но лишь сравнительно недавно, вновь и вновь возвращаясь к подарку, изучая его свойства и возможности – тайно, всегда тайно, присутствовать при этих занятиях он не дозволял даже Карабелле, – Валентин начал понимать, что же такое дала ему Миллилейн.