Родные места, пишет Распутин, «лишившись чего-то главного, основного, какого-то центра, собиравшего их воедино, в один круг, они разбрелись кто куда, превратились в отдаленно знакомые, постаревшие от времени уголки и казались всего лишь воспоминаниями, которые также могут явиться где угодно».
Распутин 1970-х гг. оценивает современную ему действительность сквозь призму природно-космического порядка бытия. В это время складывается особая распутинская поэтика, основанная на представлениях о божественной гармонии бытия. Залогом такого гармонического восприятия мира является человек, живущий и трудящийся на земле в соответствии с богоустановленным миропорядком, в согласии со своей совестью.
Именно эти люди становятся главными героями его повестей и рассказов – умирающая старуха Анна из «Последнего срока», Настена из «Живи и помни», поставленные автором в критические пограничные ситуации, противостоящие тем, кто отделил себя от мировой гармонии собственным эгоизмом и животным инстинктом (дети Анны, Андрей Гуськов).
В «Прощании с Матёрой» это деление выходит за пределы одной семьи, охватывает уже всю ойкумену, делит ее на мир живых и мертвых, границей меж которыми служит все та же Река. И когда воды потопа стремятся захлестнуть Матёру – Остров Блаженных, обетованную землю крестьянских праведниц-старух во главе с Дарьей, оставшихся охранять свое Древо Жизни, тот самый «царственный листвень», из-под сюжетной поверхности повести начинает всплывать ее подлинная суть – история крестьянской Атлантиды-Аталанки.
Через девять лет появилась повесть «Пожар» (1985). Не приходится сомневаться, что она была логическим продолжением «потопа» – «Прощания с Матёрой». Гибель мира по Распутину произошла в полном соответствии с библейской последовательностью: сначала от вод потопа погибает крестьянский мир, затем, уже в огне, напророченная писателем грядущая цивилизация торгашей. Сгорают в пожаре торговые склады леспромхозовского поселка, символически возникшего после затопления деревни. Вновь рушится гармония мира. Отсюда – эстетическая двойственность стиля повести, в которой реалистически запечатленный во всех подробностях образ горящих складов сочетается с символизмом апокалиптического пожара, в котором вскоре предстоит сгореть «нерушимому союзу» Советских республик.
«Василий и Василиса»
В начале 1967 года в еженедельнике «Литературная Россия» был опубликован рассказ «Василий и Василиса», который стал камертоном прозы Распутина. С этого рассказа начинается новый период в творчестве Валентина Распутина, который к этому времени уже перешел на профессиональную литературную работу, стал известным прозаиком со своим стилем, взглядом на мир, эстетической концепцией, которую в дальнейшем будет активна утверждать.
«Василий и Василиса» – произведение, написанное как бы на стыке жанров: то ли это большой рассказ, то ли маленькая повесть.
Именно от него потянулась прочная и явная нить к будущим повестям. В нем сосредоточено то, с чем мы еще не раз встретимся в книгах Валентина Распутина: замечательная распутинская старуха, вещий сон, природа, выступающая не как фон, а как самостоятельный герой, оттеняющий характеры других действующих лиц, местами заступающая место самого автора, который именно через нее стремится говорить с читателем.
Все это в дальнейшем – неотъемлемая составляющая практически всех произведений писателя.
В центре сюжета – судьбы людей, идущих по жизни рядом, но не вместе. Тридцать лет Василий живёт в амбаре, Василиса – в избе с выросшими детьми, и даже разговора между ними не получается. Не смогла Василиса простить мужу давней, довоенной ещё обиды. Да и обида ли это, не больше ли? Однажды, напившись, «он схватил топор, лежавший под лавкой, и замахнулся. Василиса до смерти перепугалась, закричала не своим голосом и выскочила из избы. В ту ночь у неё случился выкидыш. Вернувшись в дом, она растолкала Василия и показала ему на порог: «Выметайся!»
Двадцать лет прожили они вместе, у них было семеро детей, но то, чему теперь стал виной Василий, гибель будущего ребёнка, она не смогла простить. И на войну проводила без слёз, и встретила потом без радости, а на порог так и не пустила. Он работал на приисках, уходил в тайгу, пытался вновь устроить свою личную жизнь вместе с доброй хромоногой Александрой, – Василиса словно ничего не замечала. Кажется, всё у них теперь настолько разное, что нет ни одной точки соприкосновения, пересечения. Это подчёркивается и описанием их ритма жизни, окружающего быта.
Василиса просыпается рано и, одевшись, «срывается и начинает бегать. Она затапливает русскую печь, лезет в подполье за картошкой, бежит в амбар за луком, ставит в печь разные чугунки, готовит пойло для телёнка, даёт корм корове, свинье, курам, доит корову, процеживает сквозь марлю молоко и разливает его по всевозможным банкам и склянкам – она делает тысячу дел и ставит самовар».
«Василий поднимается не рано: рано подниматься незачем. Единственное, как в бане, окошечко в его амбаре на ночь завешено: Василий не любит лунный свет, ему кажется, что от луны несёт холодом. Кровать стоит изголовье к окошечку, по другую его сторону стоит столик. У дверей на гвоздях развешены охотничьи и рыболовные снасти… Он одевается молча, совсем молча не пыхтит, не кряхтит, не стонет».
Типичная для произведений Распутина ситуация, когда мужчина, совершивший фатальную ошибку, заставляет тем самым, по воле автора, проявлять женщину лучшие черты характера: мужество, мудрость, любовь, самопожертвование…
Муж, мужчина у Распутина каждый раз оборачивается к читателю иной гранью своей души. В «Василии и Василисе» он полон раскаяния, чувства вины, которые, впрочем, остаются скрытыми от читателя почти до конца. Мы можем только гадать, почему же Василий все эти долгие годы предпочитает остаться в ставшем ему чужим, почти враждебном доме вместо того, чтобы начать новую жизнь.
Только в финале рассказа мы понимаем, что удерживало его: «Он, Василий, не мог умереть вдали от жены. Грех, совершённый им десятилетия назад, был столь велик, что даже жизнью его не искупить: ни словами, ни делами, ни лаской – ничем. И только когда смерть заглядывает в этот амбар к старому больному человеку, только тогда и Василиса в состоянии – нет, не забыть! – отпустить ему грех («Он подаёт ей руку, она пожимает её и, всхлипывая, поднимается»), и сам он в состоянии вздохнуть вольнее («Теперь иди, – говорит он. – Теперь мне легче стало… Он улыбается, лежит и улыбается»). Не так жизнь прожита, – но о том живым судить. Для него главное – так хотя бы умереть, не унести с собою тяжесть, которая висела на душе дольше десятилетия».
И Василиса это понимает. Нет, она ничего не забыла, но она простила, сняла с души мужа камень. И, может быть, это самый большой ее подвиг.
«Деньги для Марии»
Весной 1967 года в журнале «Ангара» (№ 4) была напечатана повесть «Деньги для Марии», сразу привлекшая к тридцатилетнему Распутину внимание и принесшая ему всесоюзную славу. Именно это произведение некоторые критики стали считать «точкой отсчета» деревенской прозы В. Распутина. Литературовед С. Семенова пишет: «После многолетнего господства поверхностно-народной бескомпромиссности, «лирически»-фальшивой ноты в повествовании о жизни деревни, его конкретность, подчеркнутая документальность произвели впечатление настоящего творческого опыта». В отличие от других авторов-«деревенщиков», идеализировавших зачастую жизнь села с его традиционным укладом, В. Распутин на страницах своих произведений «задался вопросом: так ли уж идеальна и однородна деревня и является ли она в современном неспокойном мире оплотом нравственности и милосердия?»
Попыткой дать ответ на этот вопрос и являлась повесть «Деньги для Марии».
Сюжет повести прост: у продавщицы сельского магазина Марии обнаружилась недостача. Долг ужаснул и Марию, и мужа ее тракториста Кузьму, и детей. Ревизор, правда, пожалел героиню и дал доброй, неумелой Марии возможность за пять дней собрать требуемую сумму.
Казалось бы, что особой проблемы с этим быть не должно: достаточно каждому из односельчан внести четыре рубля, и Мария будет спасена. Но эта небольшая сумма, чуть превышающая стоимость бутылки водки, стала той лакмусовой бумажкой, которая позволила определить суть каждого из них.
В повести глазами Кузьмы мы видим целый ряд сельских жителей, к которым он обращается за помощью. И каждый реагирует на беду другого человека по-разному. Дед Гордей, которому уже за 70, человек старой довоенной закалки, сразу же решил помочь, и, хотя не имел ни копейки, но выпросил у сына 15 рублей и просто вынудил Кузьму их принять: «Он стоял перед Кузьмой с протянутой рукой, из которой торчали свернутые в трубочки пятирублевые бумажки. И смотрел он на Кузьму со страхом, что Кузьма может не взять. Кузьма взял». Тетка Наталья отдала свои «смертные деньги», приготовленные для поминок, «чтоб поболе народу пришло и подоле меня поминали». Помог председатель, отдавший свой месячный оклад и призвавший сделать то же колхозных специалистов.
Но были и те, кто не хотел помочь Марии, и они нашли повод ей отказать. Ее подруга Клава вместо помощи решила «лучше поплакать, повыть над ней, как над покойницей». И старуха Степанида тоже изображает слезы, и хотя в заначке у нее лежит много денег, не дает ни копейки. Директор школы дал сотню, но взамен душу вымотал своими нравоучениями. Да и расстается он со своей сотней не из человеческого соучастия, а из желания сохранить самоуважение и из боязни, что люди обвинят его в жадности.
Вывод однозначен: деревня далека от идеала, в ней нет того братства и общности, которые автор наблюдал когда-то в детстве (вспомним, как односельчане спасли имущество Распутиных от конфискации и «потом деревня принесла нам даже больше, чем взяла»).
Кузьма, идеалист, сам не умеющий отказывать, слишком хорошо думает о других, веря в понимание, которое не нуждается в словах: он «даже в мыслях не осмеливался просить у них деньги. Он представлял себе свой обход так: он заходит и молчит. Уже одно то, что он пришел, должно было людям сказать все». Но, видимо, время идеалистов прошло, четыре рубля перевесили на весах истории милосердие и традицию. Кузьме не удается собрать в деревне нужную сумму.