стине волшебное: Серов, загипнотизированный Бастьен Лепажем, инстинктивно почуял в его живописи то ценное, что было этим художником похищено у импрессионистов. Увидев сквозь густой слой дешевки, бившей на вкусы толпы, скрывавшееся в глубине живое и вечное, он очистил его от всех налетов, и дал свое решение проблемы «человек-воздух-свет», весьма, конечно, отличающееся от, решения, данного мастерами импрессионизма. Таким образом, «Девушка, освещенная солнцем» совсем не является провинциальным отголоском французского импрессионизма, а скорее исканием параллельным, притом исканием, приведшим к совершенно иным результатам. Добиться одному человеку того, над чем работает целая группа, настоящая школа художников, конечно нельзя. Импрессионизм создан не волей одного лица, а упорными исканиями целого десятка фанатически настроенных людей. Он – продукт коллективного творчества потому так велико его значение. Но тем удивительнее эта одинокая попытка московского юноши, и приходится только скорбеть о том, что в свое время не только никто не поддержал его в этом направлении, никто не пошел по той же дороге, но, что досаднее всего, и сам он отказался от своего смелого пути, и уже никогда более на него не возвращался. А можно представить себе, какие перспективы сулила русской живописи дружная работа группы даровитых юношей, которых так много было тогда в Москве, именно в этом, проложенном Серовым новом направлении. Домоткановский портрет – столь же русский по духу и чувству, как и Абрамцевский. В противоположность портретам Ренуара, сходным по задаче с Серовским, последний гораздо «крепче», определеннее, без шатания форм, без той ненужной смазанности и слизанности, которые нынче так досадны в произведениях великого французского мастера. Ренуар-легче, но и легковеснее, воздушнее – но и поверхностнее; Серов тяжел, но он глубже, его тяжесть – тяжесть глыбы-целины. Ни тени кокетства, всегда присущего Ренуару, ни одного жеста, рассчитанного на эффект, – только ясная, прозрачная правдивость и такая же ясная, простая красота.
Дальше мы увидим, как случилось, что Серову не пришлось уже больше возвращаться к задачам, подобным той, которая захватила его в Домотканове.
В то же лето Серов написал еще портрет другой своей кузины Надежды Яковлевны фон – Дервиз с ребенком, а осенью тот самый «Пруд», который хранится в собрании Третьяковской галереи. Сам он считал его лучшим пейзажем, когда-либо им написанным и хотел его видеть воспроизведенным в красках в своей монографии. «Я ведь все-таки немножко и пейзажист», – прибавил он, комически нахмурив лоб. Так же, как портрет, он писал этот прудик очень долго и бросил только потому, что кое-где начали уже появляться желтые листья, и лес пестрел с каждым днем больше. Ясная, бодрая и тонкая живопись этой вещи напоминает кое в чем Домоткановский портрет, и надо сказать, что таких пейзажей Серову также не довелось уже впоследствии писать.
X. Женитьба и переезд в Москву
Зима 1888-1889 года осталась для Серова памятной на всю жизнь: в декабре он в первый раз выставил несколько лучших своих произведений и имел крупный успех, а в, январе – женился.
Имя Серова и раньше было однажды отмечено в каталоге одной из выставок: в декабре 1885 г. на Периодической появился его портрет Антонио д’Андрадэ, но он был выставлен случайно, даже не им лично, а его друзьями. Теперь, на VIII Периодической выставке, появились сразу портрет Веры Саввичны Мамонтовой, «Девушка, освещенная солнцем» и «Пруд». Был еще один недурной портрет – Павла Ивановича Бларамберга, но рядом с теми тремя первоклассными вещами он терялся.
Вся художественная Москва заметила и оценила Серова, а сам он, под влиянием успеха, стал подумывать о картине, или по крайней мере о каком-нибудь сложном, «картинном» портрете. Ему захотелось написать портрет отца в его кабинете, за работой. Не имея под руками необходимых материалов, он решил ехать в Петербург, чтобы там собрать сохранившуюся у матери обстановку отцовского кабинета, и найдя подходящего натурщика, написать с него фигуру в рабочем костюме отца [В Москве он сделал на всякий случай акварельную копию с Келеровского портрета отца, висевшего тогда в Третьяковской галерее. Эта акварель находится сейчас в собрании А.В. Касьянова, в Москве]. С помощью Валентины Семеновны, в нанятой Серовым на Михайловской площади комнате был устроен уголок, до иллюзии напоминавший кабинет Серова-отца: у окна поставили знаменитую конторку с подвешенными сбоку афишами, за которой он обычно работал, а по стене разместили остальную мебель, при чем не были забыты ни свечи, ни этажерка со статуэтками. В это время приехала из Одессы его невеста, Ольга Федоровна Трубникова, и в конце января 1889 года состоялась их свадьба. Последняя, однако, не помешала работе над портретом, которая быстро продвигалась вперед. Чтобы не нанимать натурщика, Серов одевал костюм отца на жену и писал фигуру с нее. Он долго не мог справиться с головой, и осенью пошел советоваться по этому поводу с Репиным. Его старый учитель и друг предложить ему принести портрет в мастерскую и тут закончить, так как, работать над большим холстом у маленького окна было неудобно. Репин подыскал ему и подходящую модель, актера Васильева, отдаленно напоминавшего Серова-отца. Написанный с него в один сеанс живой этюд сохранился у Репина, недавно передавшего его Ольге Федоровне Серовой. Скоро голова отца была заново прописана и весь портрет окончен.
Еще весной 1889 года, молодые собирались ехать в Париж, где весной открывалась всемирная выставка. Эту свадебную поездку пришлось отложить, так как на нее не было денег. Вообще в первое время после свадьбы приходилось туго и надо было искать какой-нибудь заказной работы. Заведующий конторой «Нивы», Юлий Осипович Грюнберг, в семье которого Серов был принят как в своей родной, предложил ему сделать рисунок для журнала. Из нескольких сочиненных им композиций на сюжеты из жизни запорожцев был выбран рисунок, изображающий укрощение степных запорожских коней, который и был помещен тогда же в Ниве. Вариант его сохранился в Серовских бумагах. Одновременно с этим рисунком он написал портрет жены Юлия Осиповича Грюнберга, Марии Григорьевны, и вскоре Василий Васильевич Матэ устроил ему большой заказной портрет знаменитого в Петербурге реформатского проповедника пастора Дальтона. Оба последних портрета не принадлежат к числу удачных работ художника. В сентябре этого года Серову удалось достать в Москве у друзей довольно значительную – по тогдашнему его положению сумму, вполне обеспечившую поездку в Париж, и молодые супруги уехали на всемирную выставку. Главной целью поездки являлось страстное желание Серова увидеть, как можно больше картин его тогдашнего любимца – Бастьен-Лепажа. Этот мастер действительно оказался чрезвычайно полно и блестяще представленным на выставке, Серов говорил мне, что от всей гигантской выставки у него остались в памяти только его картины, и среди них наиболее глубокое впечатление оставила «Жанна д’Арк», серьезно штудированная фигура крестьянской девушки, писанная на воздухе.
Вскоре супруги вернулись в Россию. Серов в Москву, Ольга Федоровна – в Домотканово. Он съездил в Абрамцево, где работал на воздухе, а поздней осенью уехал в Петербург, чтобы пройти недописанный портрет Дальтона и закончить портрет отца. Тут он и сделал упоминавшийся выше этюд с Васильева.
Поздней осенью, придя как-то к Репину, с тем чтобы освежить свою изрядно ему наскучившую [Серов на всю жизнь сохранил отвращение к этому своему произведению, и ни за что, несмотря на все уговоры, не хотел его продавать ни в частные руки ни музеям. Только после его кончины портрет Серова-отца был приобретен музеем Александра III в Петербурге] работу, он увидел у него начатый этюд девушки в малорусском костюме. Оказалось, что это портрет Софьи Михайловны Драгомировой, дочери известного генерала, явившейся вскоре в мастерскую на сеанс. Вот что рассказывает она об этой первой своей встрече с Серовым. «Помню, что, приехав однажды в октябре 1889 г. на сеанс к Репину, в его мастерскую у Калинкина моста, я застала там, неизвестного господина, с которым меня познакомил Репин. Побродив вокруг меня и посмотрев на меня исподлобья, он сказал что-то Репину. Последний обратился ко мне и попросил разрешения Серову тоже писать с меня портрет. Он работал над ним в мастерской Репина все время, пока оставался в Петербурге. Помню, что тогда же в мастерской стоял и написанный им портрет его отца. Валентин Александрович уехал в Москву, не закончив моего портрета, и передавая его мне, Репин сделал несколько мазков на костюме и аксессуарах, не трогая лица. Думаю, их легко узнать, но насколько помню им была дописана только рубаха».
Софья Михайловна Драгомирова, ныне Лукомская, очень хорошо рассказывает о том, как этот этюд-портрет был свидетелем роста Серовской славы. Он долго висел вместе с Репинским портретом в Киеве, в доме Михаила Ивановича Драгомирова, командовавшего в то время войсками Киевского округа. Приезжавшие в Киев петербургские гости генерала в начале 1890-х годов всегда справлялись о Репинском портрете: «говорят, у вас есть замечательный портрет вашей дочери, написанный знаменитым Репиным?» Гостя водили показывать портрет. «А это кто писал? – спрашивали обыкновенно, указывая на висевший тут же Серовский портрет. «Это, так, один ученик Репина». На это следовало равнодушное «а-а!» Несколько позже, имя этого ученика уже громко называлось, а еще через некоторое время приезжие из столицы прежде всего осведомлялись: «а скажите, это правда, что у вас есть прекрасный портрет Серова с Софьи Михайловны?» И уже потом спрашивали, останавливаясь перед Репинским: «А это чей»? Так слава ученика постепенно догнала славу учителя, и в конце концов переросла ее.
В начале зимы Серов поехал в Москву, и поселился в мастерской у Саввы Ивановича Мамонтова. Эта мастерская, на Спасской Садовой, была настоящим художественным клубом, так как гостеприимный хозяин был сердечно рад каждому даровитому художнику, находившему здесь не только радушный прием, но и кров и постоянную помощь. В огромной мастерской, смахивавшей скорее на какой-то сарай, чем на приют муз, Серов встретился с Врубелем и Константином Коровиным, жившими у Мамонтова. Еще раньше, в 1886-1887 г. Врубель приезжал в Москву из Киева и навестил своего академического приятеля в Остроуховской мастерской. Серов уже тогда очень высоко ценил исключительное дарование Врубеля, и к этому времени относятся некоторые Серовские эскизы, навеянные акварелями этого мастера. Врубель тогда очень бедствовал, и Серов познакомил его с Саввой Ивановичем Мамонтовым, изъявившем готовность поддержать его друга, но вскоре Адриан Викторович Прахов выписал художника обратно в Киев, и ему неожиданно пришлось покинуть Москву. Коровин давно жил у Мамонтова, и с этого времени у них с Серовым завязалась тесная дружба, которая не прекращалась до последних дней жизни Серова.