никла своя бюрократия. Я не могу… находиться далее в обществе, с которым я не разделяю его симпатий, считаю недобросовестным»[38].
В 1896 году Репин сближается с Тенишевой, за два года пишет семь (!) портретов честолюбивой меценатки, руководит тенишевской художественной школой в Петербурге, участвует вместе с Васнецовым, Серовым, Малютиным, Врубелем в создании ремесленной художественной школы в Талашкине, смоленском имении Тенишевой. Таким образом, сближение его с покровительствуемой Тенишевой группой представляется естественным и законным, тем более что Дягилев очень хотел привлечь Репина на свою сторону и всячески за ним ухаживал. И Репин был в восторге от Дягилева. В сентябре 1898 года он писал: «Сегодня я жду Дягилева потолковать о его журнальных делах. Конечно же, этому человеку я сочувствую всей душой. Все же Дягилев человек со вкусом и с широкой инициативой… какую он, Дягилев, выставку делает интернациональную здесь в Петербурге – это будет очень интересно. Да, он шевелит, он на высоте потребностей времени – право, молодец».
Мирискусники, со своей стороны, радостно приветствовали приход к ним Репина.
«Проф. Репин, – говорилось в заметке одного из первых номеров „Мира искусства“, – любезно дал свое согласие на участие в международной выставке журнала „Мир искусства“. Появление знаменитого мастера среди молодых художников не может не быть отмечено с особым удовольствием».
В это же время происходит углубление разрыва Репина со Стасовым, начавшееся еще за несколько лет до того. Стасов никак не мог простить ему измену передвижникам и то, что Репин, по его словам, «уверовал в декадентство и провозглашает, что ему принадлежит будущность».
Но союз Репина с «Миром искусства» был недолгим. Уже в марте 1899 года Репин порвал с кружком всякие отношения и с тех пор к деятелям этой организации относился на редкость враждебно, особенно ненавидя Бенуа и Философова, называл их не иначе как «Бенуашка», «Филосошка» – «Сошка» – «куриная головка на ходулях».
Передвижники объясняли это тем, что Репин одумался, понял, что ему не по пути с «декадентами», мирискусники же считали, что Репин испугался гонений на «Мир искусства», что он «ловец момента», что он пришел к ним, думая, что «Мир искусства» принесет ему новые лавры, а как только понял, что признание новому направлению придется завоевывать в жестокой борьбе, ретировался, вернулся в «лоно правоверной стасовщины».
Но, скорее всего, причина была все же в том, что у Репина был весьма неустойчивый характер, и он сначала делал какой-то шаг, а потом обдумывал его и резко поворачивал назад; так бывало не раз в его жизни, так было и в этом случае. Примкнув к «Миру искусства», Репин понял, что попал в совершенно чуждую ему среду, и резко повернул обратно. Но повод для разрыва он выбрал не самый удачный.
Репин выступил на страницах «Нивы» с протестом против статьи И. Грабаря в «Мире искусства», в которой предлагалось удалить из экспозиции Музея Александра III некоторые картины академического направления, действительно не представляющие художественной ценности. Здесь же Репин обвинял журнал в пропаганде творчества таких художников, как Дега, Милле, Врубель, Клод Моне, Галлен-Каллела, Сомов, Малютин…
Спорить с Репиным не представляло труда, так как мнения его до того часто менялись, что Дягилеву в ответной статье осталось только сопоставить слова Репина из последней его статьи с его же словами, написанными полутора годами ранее, чтобы Репин выступил против Репина.
Да и ответ этот был приурочен к номеру журнала, посвященному творчеству Репина, причем участие в подготовке этого номера, в отборе картин для репродуцирования принимал сам Репин, сделавший это буквально за несколько дней до инцидента.
Право же, Репин мог уйти из «Мира искусства» более красиво! Его уход был таким же необдуманным, как и вступление. Не говоря уже о бездоказательности и каком-то истерическом тоне его статьи, пожалуй, ни одна из защищаемых им картин не стоит этой репинской защиты. Что же касается нападок на Уистлера, Моне, Родена, Дега, Сомова, Малютина, то об этом говорить не приходится. Эти художники признаны сейчас всем миром.
Врубеля же Репин и сам признал, и довольно скоро. Признал Малявина. Сам увлекался импрессионизмом, потом и пуантилизмом. А впоследствии признал Галлена и даже стал его почитателем. Много лет спустя он писал Чуковскому: «Я теперь без конца каюсь за все свои глупости, которые возникали всегда – да и теперь часто – на почве моего дикого воспитания и необузданного характера. Акселя Галлена я увидел впервые на выставке в Москве. А был я преисполнен ненависти к декадентству. Оно меня раздражало, как фальшивые звуки во время какого-нибудь великого концерта (вдруг какой-нибудь олух возьмет дубину и по стеклам начнет выколачивать в патетических местах). А эти вещи были вполне художественны. И он, как истинный и громадный талант, не мог кривляться… Это превосходный художник, серьезен и безукоризнен в отношении формы. Судите теперь: есть отчего, проснувшись часа в два ночи, уже не уснуть до утра в муках клеветника на истинный талант… Ах, если бы вы знали, сколько у меня на совести таких пассажей».
Здесь Репин перегибает палку в другую сторону, занимаясь самобичеванием, – клеветником он никогда не был, и в этом письме и в статье проявляется одно и то же свойство его характера: запальчивость. И не это ли заставило Серова (как свидетельствует Чуковский) считать, что Репину не следует брать перо в руки.
Однако мы несколько отвлеклись в сторону от основной линии повествования.
Итак, Товарищество передвижных художественных выставок фактически окончилось. Правда, передвижники еще существовали, устраивали выставки, даже вспомнили как-то добрым словом Мясоедова и ездили с выставкой к нему в Полтаву. Но все это уже было не то. Еще появлялись изредка на Передвижной выставке значительные картины, но ни одного нового крупного художника из своей среды передвижники уже не дали. И совсем незаметно и тихо фактически сошли со сцены.
Что ж! Мирискусники могли быть благодарны Серову. Главный их конкурент был повержен. Это была нелегкая победа – не то что Буренина угостить цилиндром по физиономии.
Серов оказал и другую громадную услугу «Миру искусства».
Просуществовав всего год, журнал оказался перед лицом финансового краха. Произошло страшное событие: был арестован Савва Иванович Мамонтов. Его обвиняли в каких-то финансовых злоупотреблениях в правлении дороги. Русские художники очень тяжело переживали это событие. То, что сделал Мамонтов для многих из них и готов был сделать для каждого, знали все.
В конце концов Мамонтов был оправдан. Суд превратился в его триумф. Оправдательный приговор был встречен овацией. Но силы Саввы Великолепного, благороднейшего из российских меценатов, были подкошены. Он не имел уже средств, чтобы помогать художникам и финансировать журнал «Мир искусства»[39].
Отказала в поддержке журналу и княгиня Тенишева. Как свидетельствует Бенуа, произошло это потому, что меценатке «стало претить менторство „мальчишки“, которого она знала гимназистом». Известное влияние оказал на Тенишеву Прахов, но, пожалуй, основным злом, как утверждает Бенуа, оказались карикатуры Щербова, талантливого, хлесткого карикатуриста. «Художественный мир низкого разбора, – писал Бенуа, – был возмущен приобретением княгиней декоративного панно Врубеля, впервые, если не ошибаюсь, появившегося перед петербургской публикой. На карикатуре Щербова, посвященной этому случаю, Тенишева изображена в виде безобразной бабы, торгующей у продавца ветоши Дягилева за рубль (жалкая игра слов: рубль – Врубель) зеленоватое одеяло, отдаленно напоминавшее панно. На другой карикатуре она была изображена в виде коровы, которую доит Дягилев».
И вот это было главной причиной того, что Тенишева отказала в субсидии и перестала интересоваться делами журнала.
Как далеко ей было до Мамонтова, которого подобные нападки не только не отпугивали, но заставляли еще энергичнее и настойчивее продолжать начатое дело!
Незадолго до этого Серов писал портрет Тенишевой. Княгиня, следуя моде того времени, позировала с породистым псом. Она преисполнена ледяного спокойствия. У нее холеное и неприятное лицо. Главные черты характера Тенишевой, выраженные Серовым: надменность, высокомерие, внутренний холод. Портрет писан явно без симпатии к модели. Поглядев на него внимательно, друзья Серова, покровительствуемые княгиней, могли бы заранее предвидеть, что от этой женщины можно ожидать любых капризов. Но они начали креститься только после того, как грянул гром…
И журнал прекратил бы свое существование, если бы не Серов. Воспользовавшись своими связями, он выхлопотал государственную субсидию, тридцать тысяч рублей в год. Это дало возможность сделать журнал поистине высокохудожественным изданием. И он издавался так до тех пор, пока начавшаяся в 1904 году война с Японией не лишила журнал этой субсидии.
После победы над передвижниками, воспользовавшись их замешательством, а также молчанием Буренина, Дягилев решил закрепить победу. Ему в голову пришла мысль невероятной дерзости: дать генеральное сражение передвижникам и академистам одновременно, устроив очередную выставку «Мира искусства» в здании Академии художеств.
Серов теперь уже настолько втянулся в дела «Мира искусства», что с огромным энтузиазмом принял эту затею. Его переписка тех времен – свидетельство живого интереса и активного участия в организации выставок и всех других дел «Мира искусства»[40].
Он как член Академии подал прошение в Совет о предоставлении выставочного зала для «Мира искусства».
Официальным главой Академии был великий князь Владимир, фактически же делами ведал Иван Иванович Толстой, очень сочувственно относившийся к новому искусству, большой почитатель таланта Серова. И вскоре по Петербургу распространился слух, что «декаденты» выставляются в Академии.