И вообще рано так категорично подводить итоги, словно он сделал свое и теперь стал чем-то вроде вчерашнего дня. Он еще работает…
Да, он еще работает!
Бакст не ошибся, когда писал, что знает Серова «упрямым и настойчивым». Серов был действительно упрям и настойчив. И не через два-три портрета, как надеялся Бакст, а уже следующая попытка создания портрета, в котором были бы воплощены уроки старых мастеров, приводит Серова к блестящим результатам.
То был ставший знаменитым портрет Генриетты Гиршман.
Однако, прежде чем говорить об этом портрете, нужно сказать несколько слов о другой работе Серова, не очень заметной, которой он сам не придавал большого значения.
В 1905 году Серов написал портрет натурщицы. Именно портрет, а не этюд. Этюдов натурщиц Серов написал огромное множество, и почти все они – подлинные произведения искусства, их охотно раскупали коллекционеры, но все же это только блестяще сделанные этюды обнаженного тела. То, о чем идет речь, не этюд, а картина, поражающая изяществом живописи, законченностью вписанной в восьмигранник фигуры и всех аксессуаров, законченностью образа, и образ этот таков, что тут уж даже и не портрет, а скорее картина с названием «Натурщица».
Вся история этой женщины здесь, на картине. Как она впервые, подталкиваемая нуждой, переступила порог мастерской, чтобы обнажить свое тело перед двумя десятками молодых мужчин, и каждый рассматривал ее и рисовал, как мучилась она стыдом и как потом освоилась и, приходя в мастерскую, привычным уже движением сбрасывала за ширмой свою одежду, принимала нужную позу, драпировалась в любые ткани и одежды, чтобы подчеркнуть то грудь, то ноги, то спину.
Конечно, он, Серов, художник и преподаватель, понимает, что ничего здесь нет постыдного, что ни один из учеников не смотрит на нее иначе, как на модель, которую нужно как можно точнее и быстрее передать на листе картона. И она это уже поняла, но все равно для нее такая роль тяжела. Ей нужно было многое подавить в себе, чтобы согласиться на эту профессию. И она подавила в себе воспитанную с детства стыдливость и гордость, и у нее сейчас поражающее своим равнодушием лицо, но это равнодушие только маска, которую она надела сама для себя, это искусственно созданная пустота, переходящая в опустошенность, почти цинизм…
Серов – об этом уже говорилось – всегда с сочувствием относился к натурщицам, был чуток и предупредителен, воспитывал в том же духе учеников. Но никогда раньше его чувства не воплощались в этюдах. Его интересовало одно: «чтобы была она, а не ее сестра». И лишь теперь, в 1905 году, он так необычно решил эту тему.
Не сыграло ли здесь роль время, в какое он писал картину, события, так резко затронувшие все его существо? Это очень знаменательно, что именно сейчас он скристаллизовал свои неясные ранее мысли и чувства в цельный и яркий образ, обобщенный образ натурщицы. И характерно еще то, что именно в этой вещи – совсем, видимо, не сознавая почему – он впервые (может быть, даже раньше, чем в портрете Карзинкиной) использовал приемы старой живописи, живописи, которая была на службе лишь высшего слоя тогдашнего общества. И случилось так, что в этой работе, сделанной как бы мимоходом, легко, в порыве вдохновения, он достиг того, чего не мог достичь в портрете Карзинкиной.
Он написал портрет натурщицы так тонко и изящно, как только мог. И право же, его можно поставить в ряду лучших его женских портретов.
Это становится особенно ясно, когда сравниваешь портрет с этюдами той же натурщицы, писанными и рисованными и самим Серовым, и его учениками.
Натурщица эта – звали ее Вера Ивановна, – по словам ученика Серова М. Ф. Шемякина, была любимой натурщицей Серова и писана им не раз.
Портрет Генриетты Гиршман Серов начал писать в 1906 году. Портрет был заказан ему мужем Генриетты Леопольдовны Владимиром Осиповичем Гиршманом, крупным московским фабрикантом и меценатом.
Гиршман получил в наследство от отца небольшую игольную фабрику и сумел в короткое время превратить ее в самое крупное в России предприятие по производству иголок.
Став богатым человеком, Владимир Осипович начал меценатствовать. В искусстве он поначалу ничего не смыслил и покупал картины тех художников, которые были в моде. Грабарь буквально навязал Гиршману акварель Врубеля «33 богатыря» в то время, когда Врубель еще не был признан и очень нуждался. Гиршман, только уступая натиску известного уже тогда художественного критика, купил акварель за сто рублей. А несколько лет спустя хвастал, что не продал бы ее и за десять тысяч. Впрочем, к тому времени он успел понатореть в живописи и, по словам того же Грабаря, «без подсказа отличал хорошее от посредственного». В небольшой, но со вкусом подобранной коллекции Гиршмана было несколько работ Серова, и среди них та натурщица, о которой только что шла речь.
Женился Владимир Осипович на изумительнейшей женщине. Генриетта Леопольдовна считалась первой красавицей Москвы. И она была действительно необыкновенно хороша собой: красивое лицо с выразительными глазами, стройная изящная фигура; и при всем том г-жа Гиршман была умна и обаятельна. Она совсем не походила на жен многочисленных московских меценатов, выскочек и зазнаек. Она много читала, по-настоящему любила живопись и знала в ней толк.
Генриетта Леопольдовна стала душой вечеров, которые устраивал ее скучный и сонливый супруг. На вечера эти приглашался весь цвет художественной и артистической Москвы; Серов был частым гостем в доме Гиршманов и, по-видимому, с охотой взялся писать портрет хозяйки. Он довольно долго работал над первым вариантом, почти окончил рисунок фигуры, написал гуашью голову, но потом оставил его и решил несколько изменить композицию, так, чтобы была видна вся фигура сидящей женщины. Теперь ему понравилось гораздо больше. Но и это было не то, что хотелось видеть. Ни с выдвинутыми из-под юбки носочками изящных туфель, ни с обрезанными рамой ногами Генриетта Леопольдовна не была той, какой он знал ее. Получалась не светская женщина, умная и гордая, а скромная провинциальная барышня с тихим мечтательным взором.
Не такой она должна быть. Не простенькой, не обычной. Она должна быть блестящей, великолепной, такой, чтобы дух захватывало…
Однажды в квартиру Гиршманов привезли мебель карельской березы для спальни Генриетты Леопольдовны. Она взялась показывать Серову свою покупку, и тут он увидел ее на фоне туалетного столика, красиво отражающуюся в зеркале, – и решение, которого он искал целый год, было найдено мгновенно. Конечно же, здесь, только здесь, в этом святая святых красивой и светской женщины, в этом будуаре, в этом храме красоты будет он писать госпожу Гиршман.
Торопливо, чтобы лишь прочувствовать композицию, набрасывает он эскиз и немедленно приступает к работе. Портрет был написан в течение осени и начала зимы 1907 года.
Гордо смотрит с полотна Генриетта Леопольдовна Гиршман, чуть наклонив изумительной красоты голову, словно снисходит до того, чтобы разрешить смотреть на себя немногим счастливцам. Горделива осанка ее стройной фигуры. Правая рука изящно оперлась о туалетный столик, левая, вся в драгоценных перстнях, поддерживает горностаевый палантин. И драгоценнее всяких перстней сама рука, необыкновенной красоты живая рука. Ею можно любоваться бесконечно.
И вся она, эта женщина, так прекрасна, как только может быть прекрасна живая женщина.
И обстановка, которой она окружена, – это тоже часть ее красоты, ее женственности, ибо теперь Серов свободно справляется с задачей, которая была ему не по плечу в первые годы творчества. Он показал теперь человека среди вещей, и вещи не поглотили человека, а лучше дали почувствовать его сущность: и палантин, переброшенный через плечо, и покрой жакетки, подчеркивающий красоту фигуры, и шляпа с вуалью на шифоньере, и что-то белое, брошенное в беспорядке на стул, и изящный фарфоровый барельеф на стене, и парик над туалетным столиком, и сам этот столик, и флакончики, флакончики… Кажется, волны тонкого аромата дорогих французских духов льются с полотна. Право же, от этой картины исходит аромат духов.
Серов создал в русском искусстве образ такой обаятельной женственности, что портрет этот можно поставить в один ряд с созданиями кисти Рафаэля, Тициана, Джорджоне, не говоря уже о тех художниках, в которых он влюбился два года назад: Левицком, Брюллове, Рослене (ибо Рослен, когда писал портреты красивых и обаятельных женщин, совсем не был одержим духом обличительства).
И вместе с тем ясно видно, что перед нами современная женщина: ее характер, весь ее облик, манера держать себя, одежда, изящество обстановки, все говорит именно об определенном стиле, о стиле начала XX века, появившемся в России благодаря вкусам, насаждавшимся «Миром искусства».
И сам Серов, несмотря на всю свою «умственность», не может не любоваться этой красавицей – ведь он все-таки художник, а эта женщина дивно хороша. И с какой любовью выписано это гордое лицо, эти чудесные руки, красиво изогнутый стан. Как тонко подчеркнута эта Богом дарованная грация.
И он запечатлел себя, написал свой автопортрет в углу портрета Генриетты Гиршман, словно бы для того, чтобы навеки любоваться ее красотой. Он написал свое лицо и полотно на мольберте отраженными в зеркале туалетного столика.
Это тоже экскурс в старину. Старые художники иногда писали свой автопортрет в массовых сценах или групповых портретах. Это было чем-то вроде подписи. Такой «подписью» пользовались Джулио Романо, Веласкес, Гойя, Тьеполо, многие другие; в России Брюллов придал свои черты одному из героев «Гибели Помпеи», Федотов поставил свой портрет на комоде «Вдовушки».
Ну а Серов? Для чего он таким образом расписался на портрете Гиршман? Конечно, это не просто реверанс «старикам» и не наивная добросовестность «маленького голландца» – увидел себя в зеркале и написал, как написал бы какой-нибудь флакончик, если бы он оказался на пути отражения. И написал бы флакончик, если бы хотел. Если бы хотел, поставил бы его между собой и собою. Но не поставил.