Ну что ж! Серов написал портрет Дориана Грея, изысканного красавца, полулежащего на софе. Как красиво у него изогнуты руки! А какое лицо! Полные сочные губы, длинные ресницы, задумчиво-томный взгляд и копна вьющихся волос. Что-то женственное, даже не столько в самом Познякове, сколько в живописи портрета. Так Серов писал симпатичных ему женщин – мягкой, дружеской кистью, словно покровительствуя. И быть может, потому портрет упорно вызывает в памяти пушкинские строки о туалете Онегина:
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
Ну конечно же, это так! Позняков если не три часа проводил перед зеркалами, готовясь к сеансу, то несомненно отдавал им должное. И конечно же, у него имеются «щетки тридцати родов и для ногтей и для зубов», только, в отличие от Онегина, он хорошо умеет отличать ямб от хорея, хотя и не занимается этим пока что всерьез, так же как и герой Уайльда, чье имя стало его прозвищем.
В эти годы Серов по заказу Петербургского и Московского Советов присяжных поверенных написал три портрета знаменитых адвокатов (не считая, конечно, портрета Грузенберга, писанного по его собственному заказу).
Первым и лучшим из них был портрет Турчанинова. Серов и сам был доволен своей работой и года два-три спустя в беседе с Ульяновым даже говорил: «Что бы там ни казалось мне самому и другим, а вот такие лица мне всего ближе. Писать таких – мое настоящее дело!»
Серов прекрасно дает почувствовать не только характер, но даже движения Турчанинова, его старческую суетливость и неповоротливость, его квохчущий голос, любовь к прибауточкам. И в то же время ясно, что, занимаясь делами, этот человек строг и серьезен, а выступая в суде – тверд, как таран. Это сейчас он на часок отвлекся от своего секретера, отодвинул кресло и, вкладывая пенсне в футляр, готовится ответить на какое-то замечание собеседника шуточкой. Но человек с таким лбом умеет не только шутить.
В 1908 году Серов писал портрет Дмитрия Васильевича Стасова (брата знаменитого критика) и потом спрашивал: «А что, видно, что этот человек большого роста?»
Для того чтобы дать почувствовать большой рост Д. В. Стасова, который, как пишет Грабарь, «был еще выше своего знаменитого брата», Серов применил тот же прием, что и в портрете Ермоловой: он писал, сидя на маленькой скамеечке. Поэтому и зритель смотрит на портрет «снизу вверх». В этом портрете Серов воскрешает свою старую импрессионистскую манеру. Может быть, даже это самый «импрессионистский» портрет Серова. Серов увлекается передачей плоти (на сей раз старческой плоти), мало думая о характере. Но как замечательно живо переданы дряблость кожи, борода, редкие седые волосы.
Портрет кажется написанным быстро и горячо.
Так же снизу вверх смотрится и третий из адвокатских портретов – портрет Муромцева. Но здесь подчеркивается не рост, а положение человека за кафедрой. Поэтому в характере Муромцева главной чертой представляется патетичность, любовь к торжественности и эффектам. Это характер противоположный характеру деловитого Турчанинова.
Писал Серов в те годы еще множество других заказных портретов – удачных, как, например, портрет А. В. Цетлин, или неудачных (В. П. Обнинского, Э. Л. Нобель), но радости они ему не приносили. Почти все. Иногда он увлекался, когда надо было решать какую-то новую задачу, иногда скучал.
Душа его тянулась к другому.
Он тяжело переживал поражение революции, крушение надежд на преобразования в России. Но он не был борцом по натуре. И иногда ему хотелось уйти от действительности, окунуться во что-то другое, забыться…
Брюсов писал в революционные дни:
Когда не видел я ни дерзости, ни сил,
Когда все под ярмом клонили молча выи,
Я уходил в страну молчанья и могил,
В века загадочно былые.
Как ненавидел я всей этой жизни строй,
Позорно мелочный, неправый, некрасивый…
До 1905 года Серов не чувствовал тяжести действительности и уходил «в века загадочно былые» едва ли не из-под палки. Зато теперь он сам стремится туда, в историю…
В 1906 году издательство Кнебель заказало Серову картину из истории Петра I. Картина должна была изображать Петра на постройке Петербурга.
Серов принял заказ и сразу же с увлечением приступил к работе: теперь он уже вполне освоился с исторической темой.
С тех времен, когда он по заказу Кутепова написал три охотничьи сцены, Серов, собственно, и не оставлял свои исторические попытки. И все они главным образом касались Петра I.
Петр, несомненно, наиболее колоритная фигура русской истории. Здесь есть на чем разгуляться. Это благодатная область для размышлений и для того, чтобы поведать людям результаты этих размышлений.
В какой-то мере способствовало интересу к Петру окружение Серова. В 1902 году Серов писал жене: «В Питере видел Бенуа, Бакста, Нувеля – толковали об затее издать историю Петра Великого с нашими иллюстрациями (по-моему, только историю и можно иллюстрировать). А хорошую б книгу можно изготовить. Текст заказать хотя б Бильбасову (как Екатерину II). Решено действовать».
Из этой затеи мирискусников ничего не вышло. Почему? На этот вопрос ответить трудно. Может быть, потому, что один из томов бильбасовской истории Екатерины II был сожжен цензурой…
Но, несмотря на это, Серов сам, без всяких внешних побудительных причин, сочиняет все новые и новые композиции из истории Петра I.
«Выезд всешутейного собора»: Петр I с князь-папой Ромодановским в кибитке.
«Петр I и Екатерина у Летнего дворца» – огромный Петр небрежно положил руку на плечо толстенькой сонной Кате. Кажется, она вот-вот согнется под тяжестью этой руки. А рядом карлик непонятного пола и возраста. Кто это? Действительно карлик или, может быть, это их дочь, будущая «кроткая Елисавет».
Или вот еще: «Часовой у статуи Венеры Таврической». Здесь нет самого Петра, но он здесь присутствует незримо. Это он поставил всем на обозрение чудо красоты, «мраморный Венус», как он назвал статую, подаренную ему папой римским. И он же выставил у статуи часового, дабы любопытствующий люд или злобствующие ханжи не повредили «голую девку».
Впрочем, Серов собирался писать и самого Петра у той же Венеры, но все это, к сожалению, осталось в проектах, так же как и другие композиции: «Молодой Петр I с соколом», «Спуск кораблей при Петре I», «Петр I верхом».
Серов думал о памятнике Петру, делал для него несколько раз эскизы и как-то, живя в Париже, даже вылепил модель памятника – фигуру Петра на высокой колонне. Модель эта не попала в Россию. Видевшие ее говорили, что Петр был очень хорош. Но это уже произошло позднее – в 1909–1910 годах. А наибольшее количество замыслов, связанных с Петром, возникло у Серова в 1905 году. Быть может, причиной здесь то, что в 1905 году Серов, как некогда Пушкин, почувствовал себя подданным царя-выродка. И ему, так же как Пушкину, захотелось показать венценосному ничтожеству его великого предка и средствами живописи сказать: «Во всем будь пращуру подобен», хотя он и знал заранее, так же как знал Пушкин, что призыв этот тщетен[81].
Так что, когда в 1906 году Серов получил заказ написать Петра на постройке Петербурга, он был уже совершенно подготовлен к этой работе.
Хотя отдельное издание о Петре I Бенуа и не выпустил, но, издавая журнал «Художественные сокровища России», он упорно занимался исследованием материалов петровского времени, и Серов в этих случаях с удовольствием разделял его компанию.
Вместе осматривали они загородные дворцы, и в одном из них, Монплезире, построенном архитектором Леблоном, которого Петр сманил у французского короля, Серову пришла в голову мысль написать Петра – здесь, в этом дворце, где Петр отдыхал, написать его вскочившим с постели, чтобы посмотреть в окно на хмурое небо и неспокойные волны залива, по которому плывут корабли.
Вместе с Бенуа рылся Серов в архивах Эрмитажа, перерисовал все предметы одежды и в нескольких ракурсах восковую маску Петра, выполненную Растрелли и случайно открытую теперь Бенуа.
Большой знаток всяческой старины, Бенуа отыскал для Серова записки камер-юнкера Берггольца, свидетельство современника об этой великой и страшной, такой богатой событиями и противоречиями эпохе.
Серов усердно посещал лекции Ключевского и был чрезвычайно высокого мнения об этом историке. В Школе живописи, куда Ключевский был приглашен по настоянию Серова, профессор чувствовал себя лучше и свободнее, чем в университете.
И Серов в своем взгляде на эпоху и на личность Петра I очень многое взял у Ключевского. Петр был полон противоречий, порой отвратительных: был груб, деспотичен, но искренен; он был способен на самую невероятную жестокость и на самое высокое благородство.
И в картине Серова Петр предстает одновременно жестоким царем и великим строителем. Он идет по набережной строящегося города; но города еще нет. Еще только корабли подвозят лес для свай и камень для домов. Еще на набережной, по которой идет царь, пасется корова, а набережная – это просто земляной вал. Но он уже видит этот свой будущий город: дворцы, сады, каналы, гранитные набережные и крепость. И это видение гонит его вперед. Он идет навстречу ветру, идет почти не сгибаясь, кажется даже не замечая ветра. А следом за ним спешат слуги и придворные, они еле поспевают за долговязым царем. Ветер (они-то его очень замечают) не дает им идти, они согнулись в три погибели, они почти бегут и все же отстают от Петра не столько из почтительности, сколько из-за этого самого ветра. Какой яркий и вместе с тем ненадуманный контраст!