своих силах; так сказать, две стадии самодовольства.
Это свойство, естественное для молодого артиста с таким неожиданно бурным ростом успеха, не проявлялось, разумеется, в общениях с Серовым; но тем больше чести художнику, увидевшему эту черту и сумевшему передать ее тонко и искусно.
В 1905 году Серов как-то особенно сблизился с Шаляпиным. Федор Иванович, едва ли не единственный из тех, кто окружал Серова, был человеком из народа. Он был одним из ближайших друзей Горького, чье имя было тогда на устах у всех, и он находился под большим влиянием своего друга. Конечно, в своей революционности Шаляпин не был ни так последователен и активен, как Горький, ни так принципиален, как Серов, но сочувствие его революции, желание победы ей — несомненно.
Шаляпину в то время удалось несколько раз петь специально для народа, для рабочих. Это было его давней мечтой. Он в то время еще очень хорошо помнил, что и сам он вышел из среды этих людей, и признавался, что ни одно выступление «для богатой публики» никогда не доставляло ему столько радости. Шаляпин пел таким образом в 1904 году в Харькове и в Киеве, а в 1905 году в Москве, в Большом театре, и каждый раз концерты эти оканчивались «Дубинушкой» и вся огромная толпа слушателей подхватывала припев. У Шаляпина были из-за этих концертов неприятности, но он продолжал свое дело. Николай II, узнав о его выступлениях, потребовал «изгнать этого босяка из императорского театра».
Но «Дубинушка» продолжала звучать в концертах Шаляпина, несмотря ни на что.
Это было время всеобщего энтузиазма, радостных надежд, и Шаляпин постоянно говорил и о своем сочувствии народу, о своем желании служить ему, за что его даже в шутку переименовали из «солиста его величества» в «социалиста его величества». Кстати, звание «социалиста его величества» Шаляпин получил не очень просто и не очень скоро, и причиной тому была его дружба с Горьким.
Через Горького Шаляпин снабжал революционеров деньгами, и Серов, по-видимому, знал об этом.
Они бывали друг у друга запросто, не предупреждая о визите, не стесняясь никаким временем. И если Серов не заставал Шаляпина, он сидел с его детьми, рисовал им животных и птиц, поражая быстротой и виртуозностью исполнения. Как-то принес в подарок Федору игрушку «би-ба-бо», куклу, надеваемую на руку, и целый час развлекал детей и Иолу Игнатьевну, заставлял смеяться до слез, а сам оставался при этом совершенно серьезным.
Портрет Шаляпина Серов рисовал весной, вскоре после окончания портрета Ермоловой. Именно рисовал, ибо этот огромный портрет, производящий такое монументальное впечатление, рисован углем и мелом. Это один из шедевров серовского рисунка: рисунок Серова настолько выразителен, что он мог себе позволить то, чего еще никто из художников никогда себе не позволял. Портрет имеет больше двух метров в высоту и больше метра в ширину, и он монументален и лаконичен одновременно. Кроме того, он настолько характерен и выразителен, что, как это почти всегда бывало с портретами Серова, стал каноническим портретом знаменитого певца, несмотря на то, что замечательные портреты Шаляпина были созданы Репиным и Кустодиевым, Коровиным и Головиным. И каждый из этих портретов очень хорош, но ни в одном так не выражен характер Шаляпина, не слиты воедино все черты характера этого удивительно талантливого человека.
Шаляпин чудесно, с какой-то особой теплотой вспоминает об этом периоде своей дружбы с Серовым, об этой весне, когда он, стоя у рояля в большой столовой, в своей квартире, позировал другу.
Осенью 1905 года Серов написал портрет Максима Горького.
Нужно ли говорить здесь о значении Горького вообще и о той особой роли, какую он играл в событиях 1905 года. «Горький — это нынче чуть ли не первый человек в мире», — говорит героиня одной повести, написанной в 1905 году[69]. В этой наивной и немного смешной фразе в общем очень точно выражены настроение и взгляд людей того времени.
Горький был тогда единственным «легальным революционером» и знаменитым писателем. Он пользовался огромной любовью народа и столь же огромной ненавистью правительства. Еще за несколько лет до 1905 года царь Николай II самолично отклонил ходатайство Академии наук о присвоении Горькому звания академика, и это вызвало нашумевший в свое время выход Чехова и Короленко из числа академиков.
Утром 9 января, после неудачного — накануне — визита к Святополк-Мирскому и Витте, Горький ушел из дому, чтобы видеть своими глазами предстоящие ужасные события.
В это утро он был в Академии художеств. Неизвестно, встретился ли он там с Серовым; Гинцбург, рассказавший, как провел он с Серовым этот день, пришел в Академию позже. Выйдя из Академии, Горький взял извозчика и поехал по набережной Васильевского острова. У Дворцового моста он сошел: толпа уже запрудила все проезды. Дальше он пошел пешком, перешел Неву. Он видел, как у Полицейского моста кавалерия расстреливала рабочих. Один упал с ним рядом. Горький вернулся домой потрясенный.
Он видел те же сцены, что и Серов, и, так же как Серов, средствами своего искусства запечатлел виденное. Это было известное «Воззвание» — «Всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств».
За это воззвание Горький был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Он писал там пьесу «Дети солнца», а по всей Европе кипела буря возмущения. Протесты шли из Франции, Австрии, Германии, Италии, Испании, США.
В России на собрании литературного фонда Короленко предложил добиваться освобождения Горького, состояние здоровья которого вызывало опасение.
Предложение Короленко было принято всеми писателями.
И это возмущение мировой общественности и развитие событий в стране вынудило правительство освободить Горького под залог.
Впервые имена Серова и Горького в литературе соседствуют на страницах вышедшего в 1899 году литературно-художественного сборника «Помощь пострадавшим от неурожая», в котором были опубликованы рассказ Горького «Голодные» и репродукция с серовского «Безлошадного».
Через два года, в 1901 году, подобное же соседство обнаруживается в другом сборнике: «Помощь евреям, пострадавшим от неурожая», для которого Горький дал рассказ «Погром», а Серов «Этюд лошади» и «Этюд головы».
Познакомились они приблизительно тогда же. Серов и Горький, оба друзья Шаляпина, не могли долгое время не быть знакомы.
3 декабря 1902 года оба присутствовали на бенефисе Шаляпина, оба после этого ужинали в ресторане Тестова, оба подписали телеграмму Чехову: «Сидим у Тестова и гуртом радостно пьем здоровье дорогого Антона Павловича», — причем подпись Серова стоит сразу же после подписи Горького. Встречались они также на даче Коровина, которая потом стала дачей Шаляпина.
В 1905 году Серов встречался с Горьким в Финляндии: на даче у Репина и у самого Горького. Вероятнее всего, что тогда, наблюдая Горького в действии, в горячих спорах, занявших все его мысли, обнаживших его характерные черты, его отмечаемое современниками «неумение сидеть», Серов сделал карандашный набросок, явившийся первой мыслью портрета.
Все это, однако, еще не было близким знакомством. Только в сентябре, когда Серов писал портрет Горького, они познакомились ближе, и Горький проникся глубоким уважением к художнику.
«Серов изумительно написал Шаляпина во весь рост», — писал он Е. П. Пешковой. И в том же письме: «Сидит у меня Серов, собирается писать портрет мой». Письмо это датируется предположительно серединой сентября. А 20 или 21 сентября в письме Пятницкому Горький сообщает: «Пишет меня Серов — вот приятный и крупный Человек! Куда до него Репину!» Мнение это не случайно, а слова эти написаны не под влиянием минуты. Много лет спустя, в 1924 году, Горький говорил художнику Ф. С. Богородскому: «Очень любил я Серова — крепкий он был человечина и художник отличный! Помню, как он писал с меня портрет — посерьезнее Репина-то, ей-богу!»
Сеансы проходили в квартире Горького на Воздвиженке. Квартира эта была одним из центров революции. В одной из комнат ее находился склад оружия и помещалась боевая дружина из восьми человек, охранявшая Горького. Сюда приходило множество людей: подпольщики с конспиративными кличками, с подложными документами, люди, жертвовавшие деньги на революцию… В столовой всегда был накрыт стол, кипел самовар.
Художественный театр готовил тогда постановку «Детей солнца». Сначала Горький отдал пьесу в театр Комиссаржевской, но цензура запретила ее, однако спустя несколько месяцев развитие революционных событий, заставлявшее правительство идти на одну уступку за другой, заставило снять и этот запрет, и пьесу готовили теперь одновременно в Петербурге и в Москве.
Горький бывал на репетициях в Художественном театре, делился с Серовым своими впечатлениями — Серов был старым театралом и в последнее время начал проявлять все больший интерес к Художественному театру.
Портрет, однако, не очень нравился Горькому, но это только поначалу. С Горьким произошла история, обратная той, которая бывала у Серова обычно с героями его портретов. Тем портрет сначала нравился, потом же, когда появлялось то, что Мейерхольд назвал «гениальной серовской ошибкой», портрет нравиться переставал и заказчик начинал жалеть, что вот как-то нечаянно испорчена хорошая картина, и принимал, конечно, портрет, но без особого восторга.
Здесь, очевидно, необходимо будет разобраться в природе этой самой «серовской ошибки».
Мы можем предположить, что дело происходило следующим образом: Серов получал заказ написать портрет человека, которого он не знал или знал недостаточно близко. Он приходил, устанавливал мольберт, подрамник с холстом, брал карандаш или уголь и начинал рисовать, потом писать красками. Получалось хорошо и похоже. Это была первая половина работы, и за это время Серов успевал, как мог, познакомиться с моделью. Почти всегда он «мог». После этого начиналась вторая половина работы: раздумье и примеривание — как сделать, чтобы основную черту характера передать лаконично и остро. И вот наступал день, когда Серов приходил и «портил» картину, потому что основная черта характера обычно была или неприятной, или смешной и вызывала осуждение или насмешку.