— Чем могу служить вам, мадам? — сказал он. Его удивляло то видимое напряжение, которое эта дама испытывала. Де Ламбаль сам имел холерический характер, и признаки родственной души он опытным взглядом увидел и в своей нежданной посетительнице.
— Моя сестра похищена!
— В таком случае вы обратились не по адресу. Вам следует пойти в полицию.
— Это политическое похищение! — заявила Александра. — Вы ведь офицер французской тайной полиции, не так ли? Тогда это ваше дело. Вы — единственный, кто может мне помочь.
Де Ламбаль взял чистый лист бумаги и перо.
— Как зовут вашу сестру, кто ее похитил и почему с моей стороны могут быть предприняты какие-либо специальные действия? В частной жизни я, конечно, интересуюсь похищениями хорошеньких дам… Ваша сестра, очевидно, похожа на вас и, следовательно, хорошенькая? — Майор лукаво посмотрел на Александру.
Очень мила, подумал он, и чертовски самоуверенна, раз думает разжечь меня так, что я соглашусь ей помогать в этом непонятном деле.
— Моя сестра — графиня Грюновская. Похитил ее граф Теодор Грюновский…
— Родственник? — переспросил де Ламбаль.
— Ее муж! — рявкнула Александра. Он отложил перо и внимательно осмотрел Александру.
— Мне теперь все ясно, — грустно сказал де Ламбаль. — Вы начали с заявления, что вашу сестру похитили в неких политических целях, а теперь выясняется, что ее просто забрал с собою ее муж. М-да… Вы знаете, я крайне занят и нижайше прошу меня извинить!
— Да выслушайте вы меня, ради всего святого! — крикнула Александра, обходя конторку и подойдя поближе к нему. — Неужели вам ничего не говорит фамилия Грюновская?! Мою сестру вынудили следить за вашими офицерами, а именно, ей было велено соблазнить маршала Мюрата и передавать сведения от него в Совет Герцогства. Ей угрожали. Ее спас полковник де Шавель и привез ко мне в поместье, обещая ей полную безопасность! Но сейчас ее муж, принудивший к позору, захватил ее… Она находится в списке лиц, охраняемых французской тайной полицией. Если не верите мне, взгляните в эти списки!
— Да-да, теперь я припоминаю об этом деле… А почему вы решили, что она находится в Варшаве?
— Это стало известно от свидетеля… Неважно, некто услышал разговор графа с нею, из которого следовало, что Валентину намереваются отдать в ведение Совета и предать суду! Но, майор, ведь моя сестра находится под вашей защитой? Так освободите ее!
— Я думаю, вам лучше все-таки присесть, — заметил де Ламбаль, выдвигая стул с противоположной стороны стола. Но Александра, проигнорировав стул, принялась возбужденно ходить по комнате взад и вперед.
— Когда полковник де Шавель поместил имя вашей сестры в особый список, наше положение было совершенно другим, — сказал майор. — Вы должны это понять. Мы были вместе с нашей армией, война еще не началась, и наша победа казалась очень близкой. В то время поляки не позволили бы себе предпринять что-либо против наших интересов. Однако сейчас дело приняло иной оборот. Нам не удалось разбить Россию. Последние вести оттуда неутешительны и отнюдь не вселяют надежд на наш успех. Члены Совета в отсутствие императора явно наглеют. Раньше я мог бы посетить Люблинскую тюрьму — я думаю, ваша сестра именно там, если задержана от имени государства, — и потребовать, чтобы мне ее передали. Но я не могу сделать этого сейчас. Исходя из моего служебного долга, мне нельзя оскорблять Совет Герцогства и возбуждать там антифранцузские настроения. Мне очень жаль, мадам, но не в моих силах вам помочь.
Она наклонилась к нему, слезы ручьями текли по ее лицу, а пальцы ее рук были крепко, до хруста, сцеплены на груди.
— Я готова стать перед вами на колени и умолять вас!.. Черт вас побери! Она выехала из Чартаца, где она была в полной безопасности, чтобы найти своего полковника, — и вот что из этого вышло! Мне непонятно, в чем состоят ваши служебные обязанности, но вы должны спасти мою сестру!
— В глазах польского общества она совершила адюльтер и государственную измену, — невесело констатировал майор. — Весьма вероятно, что о ее пребывании в тюрьме никто ничего не знает, а если знает, то не скажет. Я уже говорил вам, что не в силах помочь.
— Хорошо же! Я сделаю это сама! — Она вскочила, стирая слезы с лица жестким мужским жестом. — Я найду и убью моего зятя!
Майор помолчал.
— Это выглядит довольно глупо, — сказал он бесстрастно. — Вы только привлечете к себе внимание и, скорее всего, последуете за вашей сестрой!
— Неужели вы думаете, что я не хотела бы оказаться рядом с нею? Неужели вы думаете, что я буду спокойно жить, зная, что с ней случилось что-то ужасное? Да у вас нет ни души, ни сердца, вы все равно меня не поймете!
— Бредовые выпады истерических женщин обычно не задевают меня, прошу заметить, — кротко сказал майор. — Но если ваша сестра похожа на вас, я не думаю, что с ней так легко справиться.
— Она вздорная девчонка! — крикнула Александра. — Сентиментальная глупышка! О, если бы она немного походила на меня, неужели она была бы там, где сейчас?! Она мягкая и покорная девочка… Правда, и отчаянная. Впрочем, зачем я говорю вам все это, только время впустую трачу.
— Как только вы прекратите поток инсинуаций в мой адрес, — заметил майор, — я мог бы помочь вам некоторыми полезными советами.
— Идите к черту с вашими советами, — заявила Александра. — Какой совет можно получить от такого труса? «Поезжайте назад в поместье и спасите себя — больше вы ничего не сможете сделать». — Вы ведь такой совет собирались дать?
— Идите к русским, — спокойно сказал де Ламбаль. — У вас громкая фамилия. Они постараются что-нибудь сделать для вас.
— Какие русские? Здесь нет никаких русских!
— Зато есть князь Адам Чарторыский со своими приверженцами. Это еще лучше.
Она остановилась на полпути к двери.
— Да, пожалуй, мне нужно было сразу обратиться к ним. Конечно! Но не ждите от меня благодарности за этот совет!
Он поклонился:
— Мадам, я ничего от вас не жду!
— Отлично, — сказала она едко. — Тогда, в отличие от меня, ваши ожидания не будут обмануты!
Она накинула на лицо вуаль и вышла, так хлопнув дверью, что задребезжали оконные стекла.
Де Ламбаль подошел, с трудом раскрыл дверь, буквально запечатанную Александрой, и негромко позвал юного лейтенанта.
— Да, майор, — тише обычного откликнулся лейтенант, боясь раздразнить еще больше своего шефа, который, казалось, так и кипел от злобы.
— Проследите за этой женщиной. Держите ее в поле зрения и днем и ночью.
— Я понял вас, мсье, — ответил лейтенант. — Будут еще распоряжения насчет дамы?
— Пока никаких. Это все делается ради ее же безопасности. Есть приказ, согласно которому нельзя допустить, чтобы ей нанесли какой-нибудь вред. Никто! Вы меня поняли?
Он вернулся в кабинет и закрыл за собой дверь. Оставшуюся часть утра он посвятил изучению полицейского досье на графиню Валентину Грюновскую.
— Вы понимаете, графиня, что вам некого винить во всем случившемся, кроме себя самой?
Потоцкий не собирался показывать свою обиду. Он холодно и спокойно обвинял ее в том, что, говоря выспренним языком, именовалось изменой Родине и супружеской неверностью. Было досадно, что неделя, проведенная в Люблинской тюрьме, не сделала ее сговорчивей. Она смотрела на Потоцкого в высшей степени безразличным взором. Ее не бросили в подземный каземат (и в этом пункте Потоцкому пришлось нажать на ее мужа), а поместили в одну из камер на верхних этажах. Ей доставляли отличную пищу, разрешили носить одежду, которая была на ней в момент ареста, и обращение с ней тюремщиков не отличалось грубостью. Потоцкий был человеком осторожным, он не спешил оскорблять женщину, пока не было ясно, как разовьются дальше события.
— К сожалению, — сказал Потоцкий, — я убедился, что вы неисправимы!
— Я не вполне понимаю, чего же вы от меня ожидали, — ответила Валентина. — Вы обвинили меня в предательстве и адюльтере. Но я избежала этих грехов. Если вы собираетесь предать меня суду, то я вправе рассказать на суде все, что мне известно. Я не вижу, почему в этом случае мне нужно будет сделать исключение для вас. Вы мой враг.
Она села, отвернув от него голову. В тюрьме обнаружилось ее сильное истощение — и нервное, и физическое. Тюремный врач пытался подлечить шрамы, оставшиеся у нее на запястьях от тугой веревки, и разрешил ей отсыпаться чуть не круглые сутки. Потоцкий был первым человеком, посетившим ее по ее делу, и она благодарила Бога, что к ней не явился ее муж. Теодор грубо швырнул ее к ногам начальника тюрьмы, когда привез сюда. Когда он узнал, что ее не собираются держать в нижних, полных крыс, сырых казематах, он чуть не расплакался от злости и принялся убеждать тюремщиков, но те были непреклонны… Ее уже увели по коридорам, но отголоски его визгливой брани неслись ей вслед…
Валентина через плечо посмотрела на величавого сановника, который еще так недавно был ее гостем и целовал ей руку в сверкающей зале… Сейчас в его лице не было ничего, кроме непреклонной враждебности. Она подвела его, и он не простит этого. Он покарает ее смертью и будет считать, что именно этого она и заслуживает. В его лице не было и не могло появиться жалости к ней, понимания того, что нежданная любовь придала ей силы восстать против богомерзкого дела, навязанного ей Потоцким и ее мужем… И даже если бы он узнал, что Грюновский избил ее, чтобы принудить пойти в постель к Мюрату, это не смягчило бы черты его нечеловечески важного лица. Он думал о высших государственных надобностях, и страдания женщины, случайно попавшей в жернова политики, его не интересовали.
— Уходите, прошу вас, — сказала Валентина бесстрастно. — Я устала. Я все вам сказала. Дальше я буду говорить трибуналу. Вам мне больше нечего сказать.
Он нехорошо посмотрел на нее, подошел к двери и крикнул:
— Стража! Стража! Откройте мне!
Стоя у дверей он сказал, не оборачиваясь:
— Не надейтесь, что ваши друзья французы смогут вас вызволить. Последние сведения, полученные из России, говорят о том, что они отступают, неся большие потери. Они уже потеряли три четверти личного состава. Вероятно, ваш любовник, графиня, уже на том свете. Скоро вы встретитесь!