Еще до открытия XIV съезда большинству «семерки» во главе со Сталиным удалось заставить Каменева и Зиновьева, опиравшихся на кадры Ленинградской парторганизации, выставить себя как раскольников. 1 декабря 1925 года, в первый день работы XXII Ленинградской губпартконференции, единогласно была принята резолюция, в которой заявлялось, что конференция «целиком и полностью одобряет политическую и организационную линию ЦК»[329]. С 5 по 13 декабря прошла XIV Московская губпартконференция, которая также в первый день приняла резолюцию с резкими политическими нападками на позицию руководства Ленинградской парторганизации, хотя и не называя прямо ни Ленинградскую организацию РКП(б), ни конкретные имена[330].
В том же духе выступил на Московской губпартконференции Куйбышев, дав понять, что занимает позицию, отвергающую подход Зиновьева и Каменева как панику перед лицом усиления кулака: «В области партийно-идеологической трудности заключаются в возможной панике перед несколько возросшими элементами кулачества, в забвении в силу этого центральной роли середняка и решающего значения союза с ним рабочего класса, в непонимании кардинального значения кооперации, в преувеличении имеющегося в деревне расслоения и в построении, – на основании этого панического преувеличения, – разных левых теорий… Конечно, наряду с паникой перед кулаком, наряду с преувеличением расслоения деревни и отказом на этой почве от прежней испытанной тактики союза с середняками, наряду с этим уклоном, реален и другой уклон, в сторону замазывания происходящего расслоения, отрицания кулака, его опасности и – как следствие этого уклона – отсутствие стимула к организации бедноты, забвение ее интересов… Этот уклон также вреден, но, на мой взгляд, он не представляет для нас такой реальной сегодняшней опасности… Этот уклон не может иметь сколько-нибудь широкого распространения среди организованных членов партии. А вот другой уклон, прикрывающийся левыми фразами, является значительно более опасным»[331]. Тем самым Куйбышев отошел от позиции, сформулированной на XIV всесоюзной партконференции, и пошел даже дальше, чем резолюция Московской губпартконференции, на которой он произнес эти слова, поскольку эти резолюции равным образом намечали борьбу против обоих уклонов. Но Куйбышев уже знал позицию фракционной группы Сталина, с которой тот намеревался выступить на съезде, и озвучил именно ее. Новая фракционная группа (уже не включавшая бывших членов «семерки» Зиновьева и Каменева и действовавшая втайне от них) иезуитским образом предварительно одобрила и резолюцию Ленинградской губпартконференции с поддержкой политики ЦК РКП(б), и резолюцию Московской губпартконференции с плохо завуалированными нападками на позицию ленинградцев.
Этого было достаточно, чтобы спровоцировать руководителей Ленинградской парторганизации на ответные выпады в печати. Произошел обмен заявлениями и полемическими статьями между Ленинградской и Московской организациями РКП(б) вопреки закулисной договоренности, достигнутой «семеркой» во время пленума в октябре, о том, чтобы дискуссию перед съездом не открывать. Московская парторганизация в одном из своих заявлений прямо поставила под сомнение право руководства Ленинградской организации на выражение мнения ленинградских рабочих-партийцев, выразив уверенность, что ленинградские рабочие «одернут своих вождей и обеспечат развитие ленинградской организации не против всей партии, а вместе со всей партией»[332]. В обмене заявлениями и резолюциями звучали теперь и имена, в том числе Зиновьева и Каменева.
Формально говоря, Московская губпартконференция, как и выступивший на ней председатель ЦКК, первыми нарушили договоренность не открывать дискуссию перед съездом. Противники «новой оппозиции» объясняли переход к открытой критике тем, что руководство «новой оппозиции», вынося на Ленинградскую губпартконференцию резолюцию с одобрением линии ЦК, одновременно вело скрытую агитацию в районах и на предприятиях с нападками на линию ЦК.
Различие позиций по ряду вопросов, сформулированное ранее в «платформе 4-х», и критика этой позиции со стороны большинства ЦК РКП(б) и в резолюциях Московского комитета партии все же не носили такого характера, который требовал бы беспрецедентного в истории партии выступления Зиновьева на съезде с содокладом по отчетному докладу ЦК. Выставляя содоклад, лидеры «новой оппозиции» не могли не понимать, что останутся в меньшинстве. Можно лишь предположить, на что рассчитывала оппозиция: может быть, на то, что открытое выступление на съезде с особой платформой, поставив РКП(б) перед угрозой раскола, заставит большинство пойти на компромисс? Но даже при таком компромиссе Зиновьев, Каменев и их сторонники вряд ли могли рассчитывать, что их позиции укрепятся. А надеяться на изменение баланса сил в свою пользу и на обретение большей свободы дискуссий и вовсе не приходилось. После череды дискуссий на Х, XI и между XII и XIII съездами РКП(б) подавляющее большинство и руководителей партии, и рядового актива смотрели на всяческие споры с крайним неодобрением. Единство партии они рассматривали как гораздо более серьезную ценность, чем свобода дискуссий. К этой позиции, несомненно, примыкал и Куйбышев.
Тем не менее оппозиция решилась открыто противопоставить себя большинству не только ЦК, но и всего актива партии, представленного на XIV съезде. В результате делегаты съезда лишь еще резче высказались против свободы дискуссий в партии. Характерный пример позиции делегатов по этому вопросу можно увидеть в выступлении А.И. Микояна: «Высказываться всегда можно. Но в таких случаях между съездами никто не позволит, чтобы меньшинство ЦК или ЦКК осмелилось через голову Центрального Комитета обращаться к партии. Этого мы не допустим. (Аплодисменты.)»[333].
Здесь четко выражена позиция: высказываться можно только в предсъездовской дискуссии (если ЦК ее разрешит) или на самом съезде. А между съездами обращаться к партии для обсуждения спорных вопросов не позволено. Эту точку зрения подтвердил в своем выступлении и Валериан Владимирович Куйбышев, высказавшись по поводу «платформы 4-х», направленной в виде секретной записки в Политбюро: «…мы выявили свое общее отношение к упомянутой платформе, назвав ее фракционной и заявив о том, что мы, члены президиума ЦКК, согласны с большинством Центрального Комитета о необходимости принять все меры к внутреннему изживанию начавшихся разногласий и к тому, чтобы ни в каком случае, ни под каким видом не была допущена открытая дискуссия по этим вопросам»[334].
Довольно странно, что Куйбышев клеймит как фракционную политическую платформу, которая к созданию фракции не призывает, которая среди членов партии не распространяется (а доводится до сведения только членов Политбюро), и потому не может служить основой для формирования какой-либо фракции или группировки. Куйбышев имел право и даже был обязан осудить авторов платформы, если бы была обнаружена фракционная работа в Ленинградской парторганизации, но в данном решении президиума ЦКК ничего на этот счет не говорится, потому что соответствующих фактов у ЦКК не было, поскольку фракционная работа развернулась в Ленинграде позднее.
Но более существенно, что эта позиция, заявленная Куйбышевым от имени президиума ЦКК, стояла в прямом противоречии с резолюцией XIII конференции РКП(б), подтвержденной XIII съездом РКП(б)[335].
Однако Куйбышев явно полагал, что вправе не считаться с решениями съезда партии, настаивая на том, чтобы в партии не было никаких дискуссий, а возникающие спорные вопросы решались только кулуарно, в узком кругу партийной верхушки.
Иную точку зрения по поводу норм внутрипартийной демократии пыталась отстаивать на съезде Н.К. Крупская: «Если мы будем писать резолюции о внутрипартийной демократии и в то же время создаем такие условия для каждого члена партии, что за открыто высказанное мнение он может быть перемещен на другую должность, то все наши благие пожелания о внутрипартийной демократии останутся на бумаге. Вы знаете, что и в период предыдущей дискуссии у нас идейная борьба вырождалась в борьбу организационную. Я думаю, что ЦКК не должна была этого допускать»[336]. Далее она так охарактеризовала ту роль, которую должна играть Центральная Контрольная Комиссия: «Она поставлена на то, чтобы в вопросах охраны единства партии она сохраняла определенную независимость и объективность мысли.
(Голос с места: “Независимость от чего?”) Независимость от того, чтобы какой-нибудь отдельный член партии мог повлиять на ее мнение. Это – то, о чем говорил Владимир Ильич, что, не взирая на лица, ЦКК должна охранять единство партии. Это не значит, что я думаю, что ЦКК должна вырабатывать особую политическую линию или противопоставлять себя Центральному Комитету. Это было бы, конечно, совершенно неправильно. Но в определенных вопросах, в вопросах охраны единства партии, она должна быть объективна и независима. Я думаю, что смысл создания ЦКК именно в этом и заключался»[337].
Однако эта позиция поддержки со стороны большинства делегатов не получила. Куйбышев в своем заключительном слове также отверг такую трактовку независимости ЦКК. Он прямо заявил: «ЦКК призвана в том случае, если она считает линию ЦК правильной, именно к тому, чтобы объединять вокруг ЦК всю нашу партию»[338].
Действительно, в перерывах между съездами именно Центральному комитету поручено направлять политическую линию партии, и ЦКК должна была оценивать политическую работу членов партии именно с точки зрения осуществления этой линии. Однако срывала ли оппозиция реализацию политической линии ЦК? Нет, она поставила вопрос о св