оем несогласии с тем, как ЦК трактует политическую линию, заданную решениями XIII съезда. Она не противодействовала политике ЦК, она лишь требовала обсуждения спорных вопросов. И вот такие разногласия по партийному Уставу решает не ЦК и не ЦКК, а партия. Она обсуждает эти вопросы, и ее высший орган – съезд – выносит свое решение. До обсуждения партией, до решения съезда никто не вправе саботировать линию ЦК под предлогом разногласий, но и не вправе выносить решения, какая трактовка партийной линии является верной, а какая – заблуждением или, тем более, фракционной вылазкой.
Куйбышев же выносит на президиум ЦКК резолюцию с осуждением взглядов оппозиции как фракционных и раскольнических еще до того, как партия высказалась по этому поводу, заранее решая, что большинство членов ЦК право, а меньшинство ошибается. Он был прав, осуждая оппозицию за подрыв единства партии в своем выступлении на съезде, потому что к началу съезда и в его ходе уже стала ясна фракционная работа оппозиции. Именно эти факты давали основание для ее осуждения, но никоим образом не факт выявившихся разногласий с большинством ЦК. Позиция Куйбышева и большинства ЦКК, рекомендовавших ЦК не затевать публичную дискуссию, как раз и способствовала подрыву единства партии, поскольку не изживала этих разногласий, а подталкивала к их обсуждению закулисным образом, что неизбежно провоцировало формирование фракционной организации для распространения взглядов оппозиционной платформы среди членов партии. Вопреки резолюциям XIII партконференции и XIII съезда партии методом изживания разногласий и сохранения единства партии был избран не метод товарищеского обсуждения, а метод политического, а затем и организационного разгрома несогласных.
Но для Куйбышева на первом месте стояли иные соображения. Он твердо встал на защиту и политической линии, и персонального состава высших партийных инстанций: «Я от имени всей Центральной Контрольной Комиссии заявляю, что именно тов. Сталин, являющийся генеральным секретарем нашей партии, является тем лицом, которое сумело вместе с большинством Центрального Комитета и при его поддержке сплотить вокруг себя все лучшие силы партии и привлечь их к работе. Совершенно бесспорно, что теперешнее руководство Центрального Комитета в период от XIII до XIV съездов является лучшим из когда бы то ни было существовавших составов Центрального Комитета… <…> …я от имени ЦКК заявляю о том, что это руководство и этот генеральный секретарь нашей партии является тем, что нужно для партии, чтобы итти от победы к победе. (Голоса: “Правильно!” Аплодисменты.)»[339].
Иногда в исторической литературе развитие внутренней политической борьбы в руководстве РКП(б) – ВКП(б)[340] подается исключительно под углом зрения последовательного движения Сталина к захвату безраздельной власти. Безусловно, Сталин стремился к такой власти и делал все возможное, чтобы получить ее. Но объяснять все политические процессы в партии только этим стремлением было бы очень близоруко. Такой подход оставляет в стороне или, в лучшем случае, оттесняет на второй план вопросы о том, почему именно Сталин возглавил большинство в партийном руководстве и почему это большинство оказывало ему неизменную поддержку в случаях возникновения разногласий с другими представителями партийной верхушки?
Не вникая в этот вопрос, невозможно понять, почему авторитетные члены партии с дореволюционным стажем, к числу которых принадлежал и Куйбышев, отказались от демократических традиций революционной борьбы и стали поддерживать конструкцию бюрократического централизма. Почему монолитность политического руководства оказалась для них важнее прочих соображений? Попытка объяснить этот подход только перерождением большевистских кадров в результате вхождения во власть и разложением их под влиянием бюрократических привилегий освещает лишь субъективную сторону вопроса, да и то не полностью.
Бюрократическое перерождение революционных кадров – несомненный факт, но имеет серьезную объективную подоплеку. В ее основе лежит противоречие между политическими целями, провозглашенными правящей партией, и объективными социально-экономическими возможностями для их достижения. Вожди большевистской партии (и Ленин в их числе) отдавали себе отчет в том, в каком положении они очутились, будучи вынуждены взять власть в октябре 1917 года. Существо этого противоречия было прекрасно описано еще Фридрихом Энгельсом в 1850 году:
«Самым худшим из всего, что может предстоять вождю крайней партии, является вынужденная необходимость обладать властью в то время, когда движение ещё недостаточно созрело для господства представляемого им класса и для проведения мер, обеспечивающих это господство. То, что он может сделать, зависит не от его воли, а от того уровня, которого достигли противоречия между различными классами, и от степени развития материальных условий жизни, отношений производства и обмена, которые всегда определяют и степень развития классовых противоречий. То, что он должен сделать, чего требует от него его собственная партия, зависит опять-таки не от него самого, но также и не от степени развития классовой борьбы и порождающих ее условий; он связан уже выдвинутыми им доктринами и требованиями, которые опять-таки вытекают не из данного соотношения общественных классов и не из данного, более или менее случайного, состояния условий производства и обмена, а являются плодом более или менее глубокого понимания им общих результатов общественного и политического движения. Таким образом, он неизбежно оказывается перед неразрешимой дилеммой: то, что он может сделать, противоречит всем его прежним выступлениям, его принципам и непосредственным интересам его партии; а то, что он должен сделать, невыполнимо. Словом, он вынужден представлять не свою партию, не свой класс, а тот класс, для господства которого движение уже достаточно созрело в данный момент. Он должен в интересах самого движения отстаивать интересы чуждого ему класса и отделываться от своего класса фразами, обещаниями и уверениями в том, что интересы другого класса являются его собственными. Кто раз попал в это ложное положение, тот погиб безвозвратно»[341].
В 1853 году Энгельс уточнил свои слова, уже не в общей форме, а применительно к Германии (что во многом оказалось возможным приложить и к условиям России спустя полвека с лишним):
«Мне думается, что в одно прекрасное утро наша партия вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет стать у власти, чтобы в конце концов проводить все же такие вещи, которые отвечают непосредственно не нашим интересам, а интересам общереволюционным и специфически мелкобуржуазным; в таком случае под давлением пролетарских масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы – надо надеяться, только в физическом смысле, – наступит реакция и, прежде чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже»[342].
Разумеется, руководство большевиков не желало «погибать безвозвратно» и «терять головы». Тем более что их положение все же отличалось от изображенного Энгельсом. Они не собирались действовать в интересах ни мелкой буржуазии, ни крупного капитала, хотя те объективные задачи развития страны, которые им предстояло решать, были по своему содержанию задачами именно капиталистического развития. И проведение индустриализации, и создание крупного механизированного сельскохозяйственного производства, и достижение всеобщей грамотности – всё это в совокупности означало создание адекватной материально-технической базы для капитализма, отнюдь не для социализма. Ленин ясно указывал на это еще в 1918 году: «Неужели не ясно, – писал Ленин, – что в материальном, экономическом, производственном смысле мы еще в “преддверии” социализма не находимся? И что иначе, как через это, не достигнутое еще нами, “преддверие”, в дверь социализма не войдешь?»[343]. Все задачи, перечисленные выше, как раз и должны были позволить Советской России достигнуть «преддверия», а не войти в «дверь социализма». Ленин в свое время прямо заявил об этом на XI съезде РКП(б): «Необходимо дело поставить так, чтобы обычный ход капиталистического хозяйства и капиталистического оборота был возможен, ибо это нужно народу, без этого жить нельзя»[344].
Но кто должен был решать эти, капиталистические по своему содержанию, задачи? Существование буржуазии допускалось лишь в крайне урезанных масштабах, и она, равно как и мелкая буржуазия, не была допущена к власти. Пролетариат, установивший свою диктатуру? Обратимся снова к Ленину: «Но диктатуру пролетариата через его поголовную организацию осуществить нельзя. Ибо не только у нас, в одной из самых отсталых капиталистических стран, но и во всех других капиталистических странах пролетариат все еще так раздроблен, так принижен, так подкуплен кое-где (именно империализмом в отдельных странах), что поголовная организация пролетариата диктатуры его осуществить непосредственно не может. Диктатуру может осуществлять только тот авангард, который вобрал в себя революционную энергию класса»[345]. Получается, что руководить движением в «преддверие» социализма придется правящей партии, которая будет выполнять роль своеобразного субститута того класса (буржуазии), который политически отстранен от решения задач капиталистической индустриализации. Фактически это означает, что будет сформирована партийная и советская бюрократия, взявшая на себя некоторые функции капиталистического класса.