ед массой на разрешение задачи, “правильно и своевременно”, кто-то втягивает в обсуждение широкие массы партийцев, кто-то разъясняет пролетариату, кто-то проверяет настроение рабочего класса и выпрямляет линию. И в этом-то “сущность” внутрипартийной демократии? А я говорю: “Нет, это законченное определение бюрократии”. <…> И я говорю: “Это есть новый этап в развитии партийного бюрократизма, который уже не скрывается, не стесняется, а ищет для себя теоретического оформления”.
У нас было, товарищи, до недавнего времени другое определение партийной демократии, которое на словах, по крайней мере, никем не оспаривалось. <…>
X партсъезд и резолюция 5 декабря 23-го года, которая подтверждена XIII съездом, говорят: “Демократия есть открытое обсуждение всеми членами партии важнейших вопросов, свобода дискуссий по ним, а также выборность руководящих должностных лиц и коллегий снизу доверху”. Нет, возражает Угланов, сущность не в этом, “сущность” в том, чтоб аппарат правильно руководил партией. А о правильности руководства должен судить опять-таки тот же аппарат. Потребность в этом новом определении демократии не случайная, наоборот, она неотразимо вытекает из нынешнего партийного режима, который все дальше и дальше отходит от резолюций X съезда и 5 декабря 1923 г. А раз нельзя режим поднять до уровня резолюции, то остается только опустить резолюцию до уровня режима. Это и делает Угланов. В этом крупное политическое значение его доклада, как ни слаб он теоретически»[355].
Далее Троцкий вновь процитировал резолюцию 5 декабря 1923 года, и тут не выдержал Сергей Иванович Гусев, член Президиума ЦКК и заведующий отделом печати ЦК ВКП(б), и без обиняков ляпнул:
«Это была ошибка, что она была принята, это была уступка вам»[356].
Троцкий имел все основания заявить:
«Если Гусев, сидящий в ЦКК для того, чтобы вершить судьбу партийцев, не понимает, что бюрократизм является источником фракционности; если и другие товарищи, которые сидят там, считают резолюцию 5 декабря ошибкой, то неудивительно, что они сами, т. е. ЦКК, являются источником угашения партийной жизни и причиной роста фракционности»[357].
Председатель ЦКК Куйбышев на этом заседании слово не брал, но в защиту Гусева и с фактическими нападками на резолюцию XIII съезда как меньшевистскую выступил другой член Президиума ЦКК, Емельян Ярославский:
«Что тут подсказывает нам тов. Троцкий в отношении “правильного” понимания внутрипартийной демократии? Я утверждаю, что то понятие внутрипартийной демократии, которое он нам подсовывает, это есть меньшевистское, аксельродовское понятие»[358].
Поведение же Куйбышева в 1926 году претерпевает заметные изменения. Проводя через ЦКК все продиктованные Политбюро решения, направленные против оппозиции и отдельных оппозиционеров, он предпочитает не выступать на тех заседаниях Политбюро и объединенных пленумов ЦК и ЦКК, где разгоралась отчаянная полемика между оппозицией и большинством.
Внутренний конфликт в партии разворачивался в условиях, когда экономика СССР, находясь на подъеме, в то же время сталкивалась с серьезными проблемами. О характере некоторых из этих проблем можно судить по переписке Куйбышева с Дзержинским, возглавлявшим тогда Высший совет народного хозяйства. В отличие от многих партийных и советских сановников, Дзержинский был не склонен лакировать действительность и замазывать недостатки. Однако, выступая с критикой на собраниях и в открытой печати, он вынуждал себя к сдержанности, поскольку не хотел играть на руку оппозиционерам, к которым, как и Куйбышев, он относился резко отрицательно. Куйбышева же он считал своим другом (это можно видеть по форме обращения – «Дорогой Валериан», «Дорогой В.В»), и потому в личной переписке с ним Феликс Эдмундович давал волю чувствам, достигавшим поистине трагического накала:
На трибуне Мавзолея В.И. Ленина во время первомайской демонстрации трудящихся на Красной площади. Слева направо: Н.И. Бухарин, Л.М. Каганович, А.И. Микоян, А.И. Рыков, В.В. Куйбышев, И.В. Сталин, К.Е. Ворошилов, Э.Я. Рудзутак
Москва, 1 мая 1926
[РГАКФФД. В-30]
«Т. Куйбышеву
Дорогой Валериан! При сем мои мысли и предложения по системе управления. Существующая система – пережиток. У нас сейчас уже есть люди, на которых можно возложить ответственность. Они сейчас утопают в согласованиях, отчетах, бумагах, комиссиях. Капиталисты, каждый из них имел свои средства и был ответственен. У нас сейчас за все отвечает СТО и П/бюро. Так конкурировать с частником и капиталистом и с врагами нельзя. У нас не работа, а сплошная мука. Функциональные комиссариаты с их компетенцией – это паралич жизни и жизнь чиновника-бюрократа. Именно из этого паралича не вырвемся без хирургии, без смелости. Это будет то слово и дело, которого все ждут. И для нашего внутреннего партийного положения это будет возрождение. Оппозиция будет раздавлена теми задачами, которые партия поставит. Сейчас мы в болоте. Недовольства и ожидания кругом, всюду. Даже внешнее положение очень тяжелое. Англия все больше и больше нас окружает сетями. Революция там еще не скоро. Нам нужно во что бы то ни стало сплотить все силы около партии. Хозяйственники тоже играют большое значение. Они сейчас в унынии и растерянности. Я лично и мои друзья по работе тоже “устали” от этого положения. Невыразимо. Полное бессилие. Сами ничего не можем. Все в руках функциональников. Шейнмана и Фрумкина. Так нельзя. Все пишем, пишем, пишем. Нельзя так. А вместе с тем величайшие перед нами проблемы, для них нет у нас времени и сил.
Валериан Владимирович Куйбышев (слева)
1920-е
[РГАКФФД. Ал1232сн31]
В.В. Куйбышев (стоит 4-й справа)
1920-е
[РГАКФФД. Ал1232сн40]
<…>
У нас сейчас нет единого мнения и твердой власти. Каждый комиссариат, каждый зам. и пом. и член в наркоматах – своя линия! Нет быстроты, своевременности, правильности решений.
Я всем нутром протестую против того, что есть. Я со всеми воюю. Бесполезно. Но я сознаю, что только партия, ее единство – могут решить задачу, ибо я сознаю, что мои выступления могут укрепить тех, кто наверняка поведут и партию, и страну к гибели, т. е. Троцкого, Зиновьева, Пятакова, Шляпникова. Как же мне, однако, быть? У меня полная уверенность, что мы со всеми врагами справимся, если найдем и возьмем правильную линию в управлении на практике страной и хозяйством, если возьмем потерянный темп, ныне отстающий от требований жизни.
В.В. Куйбышев (сидит 3-й справа)
1920-е
[РГАКФФД. Ал1232сн41]
Если не найдем этой линии и темпа, оппозиция наша будет расти, и страна тогда найдет своего диктатора – похоронщика революции, какие бы красные перья ни были на его костюме. Все почти диктаторы ныне – бывшие красные – Муссолини, Пилсудский.
От этих противоречий устал и я.
Я столько раз подавал в отставку. Вы должны скорее решить. Я не могу быть Председателем ВСНХ при таких моих мыслях и муках. Ведь они излучаются и заражают! Разве ты этого не видишь?
Твой Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ
3. VII-26»[359].
Куйбышев отреагировал на это личное письмо, но лишь в плане поиска способов, как бы успокоить Дзержинского. Он сочувствовал его переживаниям, но не видел повода столь же болезненно реагировать на проблемы развития СССР, как это делал Феликс Эдмундович, хотя и признавал правоту своего друга. В обмене записками с Алексеем Ивановичем Рыковым видно, что его больше беспокоит состояние самого Дзержинского, нежели поднятые им проблемы:
«В.В. Куйбышев – А.И. Рыков
[позднее 3 июля 1926 г.]
Еще одна возможная комбинация. Феликс сейчас волнуется “системой управления”. Система управления в настоящий момент должна быть в значительной мере подчинена интересам развития промышленности, индустриализации. Можно было бы дать Феликсу по совместительству РКИ. Нигде не сказано, что наркомом РКИ должен быть обязательно член ЦКК. Быть может, Феликс смог бы с этого угла сделать что-нибудь с “сумасшедшим домом”.
Инициативы у него много и значительно больше, чем у меня. Когда он предлагал назначить его диктатором по “режиму экономии”, это было, по существу, то же самое.
Дело с ним настолько серьезно (ведь он в последнем слове прямо намекал на самоубийство), что соображения о моей амбиции должны отойти на задний план. Да и амбиция моя не будет задета – иначе я как-то устроен и не только подчинюсь любому решению, но действительно охотно и без какой бы то ни было обиды возьмусь за любую работу.
В. Куйбышев.
А если его назначить пред[седателем] СТО и возобновить опыт двух правительств?[360]
[Рыков]
Это исключено. Система двух правительств должна быть похоронена навсегда. Не говоря уже о том, что для руководителя СТО не годится ни нервная система Феликса, ни его импрессионизм. У него много инициативности, но нет черт руководителя (системы в работе, постоянного осязания всей сложности явлений и их взаимоотношений, точного чутья к последствиям той или другой меры и т. д.!). В ВСНХ преимущества инициативности еще могут перевешивать недостатки Феликса как руководителя, но в СТО это уже не выйдет.
В. Куйбышев.
Я боюсь, что его нервность и экспансивность без какого-то крупного [шага] может довести до беды.
[Рыков]»[361].
Дзержинский, несмотря на столь сильное душевное напряжение, обращался к Куйбышеву не только за тем, чтобы «излить душу». Поднимал он и сугубо деловые, практические вопросы, касавшиеся взаимодействия с Наркоматом Рабоче-крестьянской инспекции. Свое видение такого взаимодействия Куйбышев изложил в докладе на XIV съезде следующим образом: «В области рационализации госаппарата мы работали преимущественно через соответствующие отделы самих ведомств. Мы исходим из той мысли, что рационализация есть научная организация труда в предприятии или учреждении. Это такая сложная вещь, которая не может быть проведена вопреки воле и без понимания самого руководителя учреждения. Только тогда, когда руководитель учреждения или соответствующие работники сами понимают целесообразность тех или других мер в области рационализации, только тогда она будет иметь сколько-нибудь реальный успех»