ищей, который потом расширялся за счет некоторых других товарищей, далеко не всех. Не участвовали на фракционном пленуме не только т. Троцкий и его ближайшие единомышленники, но и целый ряд других членов и кандидатов ЦК и ЦКК. Эта фракционная семерка собиралась по вторникам, имела свою конституцию, согласно которой по требованию одного члена любой вопрос с порядка дня Политбюро снимался. Эта фракционная семерка составляла порядок дня Политбюро и предварительно его обсуждала»[371].
Это заявление никто из участников пленума оспорить не решился, кроме Л.М. Кагановича. Между ним и Зиновьевым состоялся примечательный диалог:
«ЗИНОВЬЕВ. Передо мной лежит целая папка официальных документов семерки всевозможного характера. Вот, например, последний касающийся спора о хлебофуражном балансе. Постановление семерки такое: “т. к. открытие и дискуссия, в особенности накануне пленума фракции, считается нежелательным, то семерка считает необходимым перенести вопрос на обсуждение фракции Пленума”. Вы видите, то была законченная организация: фракция Пленума и ее исполнительный орган – семерка, в которой участвовал председатель ЦКК т. Куйбышев.
КАГАНОВИЧ. Это вы сами написали.
ЗИНОВЬЕВ. Зачем сам писал. Здесь есть подписи членов Секретариата Ц.К. Товарищ Каганович, будьте поосторожнее насчет вздора, который вы говорите. Вот знаменитое дело Леонова, по которому мы снимали т. Залуцкого. Вот протокол фракционной комиссии, назначенной семеркой, подписанный т. Куйбышевым»[372].
Зиновьев имел все основания возмущаться тем, что председатель ЦКК, призванный блюсти партийную дисциплину и бороться со всякими проявлениями фракционности, обнаруживает рвение в этом вопросе только тогда, когда фракционность допускается меньшинством, а вот явно фракционное поведение большинства, к которому он сам принадлежит, рассматривается им как нечто само собой разумеющееся. Но никакого ответа от Куйбышева на эти претензии Зиновьева не последовало. По фактам возразить было нечего, а признавать правоту оппозиции по какому бы то ни было вопросу не хотелось. Другие же участники пленума открыто заявляли, что частные совещания сторонников большинства в руководящих органах партии с принятием обязательных решений – это никакая не фракционность, а нормальный порядок вещей, обусловленный необходимостью борьбы с оппозиционными выступлениями.
Однако и возмущение самого Зиновьева было по существу продиктовано не тем, что большинство Политбюро образовало особую фракцию («семерка», «руководящий коллектив»), поскольку он сам был инициатором ее создания, а тем, что часть «семерки» нарушила фракционную дисциплину, начав (в преддверии XIV съезда) открытую политическую кампанию против другой ее части. Зиновьев недоволен тем, что его и Каменева выдавили из этой фракции, а пока он оставался внутри этой группы, собственная фракционность его нисколько не смущала.
Перед пленумом 14–23 июля 1926 года окончательно оформилась «объединенная оппозиция», в которую, помимо группы Зиновьева и Каменева, вошли сторонники Троцкого. Обе группы, бывшие до этого решительными политическими противниками, объединились на почве противостояния большинству ЦК. Анализ документов этих групп показывает, что их разногласия с большинством по многим (не по всем!) социально-экономическим вопросам были либо второстепенными, либо надуманными. Политически же объединенная оппозиция выдвигала против большинства вполне обоснованное обвинение в свертывании внутрипартийной демократии.
Однако большинству партии позиция критиков линии ЦК не внушала симпатий. Многие партийцы, особенно из нового поколения, с трудом могли (если могли вообще) разобраться в существе разногласий, тем более что взгляды оппозиции им узнать было трудно – они получали информацию о них только в критическом, нередко искаженном пересказе представителей большинства. Даже те, кто полагал претензии оппозиции обоснованными, не слишком доверяли лидерам оппозиционных группировок, которые хватались за лозунги внутрипартийной демократии, сами по себе вполне правильные, только тогда, когда оставались в меньшинстве. Троцкий или Зиновьев были хорошо известны тем, что в своей практической политической работе демонстрировали образцы как раз бюрократического централизма. А бюрократические замашки Зиновьева, как и его готовность в 1923–1924 годах выдавливать Троцкого из руководства партии, заставили с сомнением отнестись к союзу с ним и целый ряд сторонников Троцкого.
Даже многие искренние сторонники оппозиции, убедившись уже на примере дискуссии 1923 года по «письму 46-ти», что у оппозиции нет шансов изменить внутрипартийный режим и уж тем более добиться поддержки большинства, а активные выступления в защиту оппозиции грозят партийными санкциями, стали покидать оппозиционные ряды.
Тем не менее объединенная оппозиция все же пыталась навязать большинству ЦК политическую схватку. На пленуме 13 лидеров оппозиции во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым представили свое заявление, адресованное членам ЦК и ЦКК, где дали развернутое изложение своих взглядов. Специальный раздел этого заявления был посвящен критике фракционной позиции, занятой Центральной Контрольной Комиссией и ее председателем Куйбышевым. В заявлении говорилось:
«Ленин всегда считался с опасностью того, что сосредоточение административной власти в руках партийного аппарата поведет к бюрократическому давлению на партию. Именно отсюда возникла идея Владимира Ильича об организации Контрольной Комиссии, которая, не имея в своих руках власти по управлению, имеет всю необходимую власть по борьбе с бюрократизмом, по отстаиванию права партийца свободно высказывать свое суждение и голосовать по совести, не опасаясь карательных последствий.
“Особенно важной задачей контрольных комиссий в настоящий момент, – гласит постановление январской партконференции 1924 года, – является борьба с бюрократическим извращением партийного аппарата и партийной практики и привлечение к ответственности должностных лиц в партии, препятствующих проведению в жизнь принципа рабочей демократии в практике партийных организаций (стеснение свободных высказываний на собраниях, непредусмотренные уставом ограничения выборности и т. д.)”.
Между тем на деле – и это должно быть здесь сказано прежде всего – Центральная Комиссия сама стала чисто административным органом, который помогает зажиму со стороны других бюрократических органов, выполняя для них наиболее карательную часть работы, преследуя всякую самостоятельную мысль в партии, всякий голос критики, всякое вслух выраженное беспокойство за судьбу партии, всякое критическое замечание об определенных руководителях партии»[373].
Далее в заявлении 13-ти оппозиционеры обрушивались на фракционный режим, созданный большинством ЦК:
«В течение двух лет до XIV съезда существовала фракционная “семерка”, куда входили шесть членов Политбюро и председатель ЦКК, т. Куйбышев. Эта фракционная верхушка секретно от партии предрешала каждый вопрос, стоявший в порядке дня Политбюро и ЦК, и самостоятельно разрешала ряд вопросов, вовсе не вносившихся в Политбюро. Во фракционном порядке она распределяла силы и связывала своих членов внутрифракционной дисциплиной. В работах семерки принимали участие, наряду с т. Куйбышевым, те самые руководители ЦКК, как т. Ярославский, т. Янсон и др., которые ведут беспощадную борьбу против “фракций” и “группировок”.
Подобная же фракционная верхушка существует, несомненно, и после XIV съезда. В Москве, Ленинграде, Харькове и др. крупных центрах происходят секретные собрания, организуемые частью верхушки партаппарата, несмотря на то что весь официальный аппарат находится в ее руках. Эти секретные собрания по особым спискам являются чисто фракционными собраниями. На них читаются секретные документы, за простую передачу которых всякий, не принадлежащий к этой фракции, исключается из партии.
Утверждение, будто “большинство” не может быть фракцией, явно бессмысленно. Истолкование и применение решений съезда должно совершаться в рамках нормальных партийных органов, а не путем предрешения всех вопросов правящей фракцией за кулисами нормальных учреждений. В правящей фракции есть свое меньшинство, которое ставит фракционную дисциплину выше партийной. Задача всей этой фракционной механики состоит в том, чтобы не дать возможности партии нормальным уставным путем внести изменения в состав и политику партаппарата. С каждым днем эта фракционная организация все больше угрожает единству партии. <…>
Ив. БАКАЕВ, Г. ПЯТАКОВ, Г. ЛИЗДИН, И. АВДЕЕВ, М. ЛАШЕВИЧ, Г. ЗИНОВЬЕВ, Н. МУРАЛОВ, Н. КРУПСКАЯ, А. ПЕТЕРСОН, Л. ТРОЦКИЙ, К. СОЛОВЬЕВ, Л. КАМЕНЕВ, Г. ЕВДОКИМОВ» [374].
На пленуме разгорелась дискуссия, полная взаимных обвинений, для которых нередко использовалась апелляция к разногласиям с В.И. Лениным, имевшимся у того или иного политического деятеля. Оппозиция сосредоточила свой огонь на Сталине, вынудив того зачитать на заседании 22 июля документы Ленина: «Письмо к съезду», где предлагалось перемещение Сталина с поста генерального секретаря, письмо «О национальностях или об “автономизации”», письмо Троцкому и телеграмму Буду Мдивани, где подвергалась критике позиция Сталина по национальному вопросу[375]. Однако собравшимся на пленуме членам ЦК и ЦКК эти документы уже были знакомы, и вряд их прочтение могло поколебать позицию большинства. Да и Сталин знал, чем ответить. Прочитав документы с критикой в свой адрес, он спросил: «Еще что прочесть?»[376].
В руках у Сталина было ленинское «Письмо к членам партии большевиков», датированное октябрем 1917 года, когда Каменев опубликовал в газете «Новая жизнь» заметку, где от своего лица и от имени Зиновьева высказывался против подготовки партией вооруженного восстания. Несмотря на протесты Каменева, Сталин зачитал письмо, в котором Ленин требовал исключения Зиновьева и Каменева из партии за штрейкбрехерский поступок