[678]. В совхозах проблемы создало еще и слепое копирование методов американских «зерновых фабрик». На этом копировании, несмотря на обоснованные возражения[679], настаивал на апрельском пленуме ЦК ВКП(б) в 1928 году И.В. Сталин[680]. Не были приняты во внимание и возражения, высказанные учеными на Совещании специалистов по вопросу об организации крупных советских хозяйств (зерновых фабрик) 16 мая 1928 года[681]. Теперь же приходилось пожинать плоды этой непродуманной политики, пытаясь как-то обеспечить заготовки при упавшем уровне производства хлеба.
Противоречивые меры принимаются и по отношению к Северному Кавказу:
«Ввиду резко-неблагоприятных условий урожая на Северном Кавказе, сократить план хлебозаготовок по Северному Кавказу на 37 млн. пудов, из коих 10 млн. по совхозам всех систем, 27 – по колхозно-крестьянскому сектору.
Выписки посланы: т.т. Куйбышеву, Чернову, Шеболдаеву»[682].
Снижая план хлебозаготовок по Северному Кавказу, Политбюро в то же время принимает меры для исполнения этого плана – меры, как водится, нацелены на слом «кулацкого саботажа». Да и подбор направляемых туда работников говорит о многом:
«а) Направить на Северный Кавказ кроме т. Кагановича, Чернова, Юркина дополнительно т.т. Микояна, Гамарника, Шкирятова, Ягоду и Косарева.
б) Поручить всей группе товарищей совместно с крайкомом выработать меры по усилению хлебозаготовок по Северному Кавказу, особенно – на Кубани, и безусловному выполнению плана озимого сева.
в) Основная задача означенной группы товарищей – выработать и провести меры по слому саботажа сева и хлебозаготовок, организованного контрреволюционными кулацкими элементами на Кубани»[683].
Эта комиссия во главе с Л.М. Кагановичем действовала весьма крутыми мерами. Не знаю, как было с кулацким саботажем, но колхозы, не выполнявшие план, заносились на «черную доску» (то есть лишались завоза любых товаров), а коммунисты, которых считали ответственными за срыв поставок хлеба, исключались из партии и снимались с работы. В некоторых районах под исключение попало до половины состава сельских парторганизаций.
Уже в ходе уборочной Политбюро еще раз решает снизить план хлебозаготовок на Украине:
«1. Согласиться с предложением т. Молотова и ЦК КП(б)У о дополнительном снижении плана хлебозаготовок по Украине на 70 млн. пудов… <…>
Выписки посланы:
Куйбышеву, Молотову, ЦК КП(б)У – шифром»[684].
По данным вопросам Куйбышев выступает лишь как адресат, которому направляются эти решения. И это понятно – ведь все шаги по снижению хлебозаготовок должны быть учтены в проектировках Госплана и в работе Наркомснаба. Падение хлебозаготовок, однако, приняло такой масштаб, что уже и самый крутой административный нажим не помогал. Пришлось искать другие возможности поправить положение дел с продовольственным снабжением населения:
«Решение – особая папка.
Сократить экспорт хлеба из урожая 1932 г. с 165 млн. до 150 млн. пудов.
Выписки посланы:
Куйбышеву, Розенгольцу, Чернову»[685].
Недовольство партийной верхушки создавшимися проблемами обратилось при этом на тех, кто предоставлял сведения о реальном положении вещей. Конечно, давно прошло время, когда гонцам, приносившим плохие вести, рубили головы, но окрик в адрес тех, кто давал неудобные цифры, последовал внушительный. Косвенно это недовольство задевало и Куйбышева, потому что объекты недовольства служили в его ведомстве. 13 ноября 1932 года при обсуждении на Политбюро вопроса о валовом соборе зерна и урожайности раздражение партийной верхушки вылилось в следующее постановление:
«а) Выработать меры наказания для руководителей ЦУНХУ, которые без ведома СНК опубликовали цифры об урожайности и тем развязали вакханалию воровства и надувательства со стороны антиобщественных элементов колхозов, отдельных совхозов и индивидуальных крестьян»[686].
Таком образом, в лице ЦУНХУ были найдены ответственные за то, что колхозники и единоличники не желали лишаться последнего зерна в голодные годы. Одним лишь решением Политбюро от 13 ноября дело не ограничилось – руководители ЦУНХУ продолжали вызывать начальственный гнев своими неудобными цифрами. Поэтому в декабре выходит развернутое постановление Политбюро по этому поводу, перечисляющее обвинения в адрес ЦУНХУ:
«1. ЦК констатирует, что ЦУНХУ допустило в своей работе ряд грубейших политических ошибок, выразившихся в следующем:
а) ЦУНХУ представило неправильные тенденциозно-преуменьшенные цифры о рабочем питании при полном игнорировании широко развернувшегося за последние годы общественного питания;
б) ЦУНХУ опубликовало в бюллетене ЦУНХУ совершенно тенденциозные преуменьшенные данные об урожайности 1932 года, оказав тем самым помощь кулацким антисоветским элементам в их борьбе против выполнения плана хлебозаготовок и развязав вакханалию воровства и надувательства со стороны антиобщественных элементов колхозов, отдельных совхозов и индивидуальных крестьян;
в) ЦУНХУ издало ошибочную брошюру с тенденциозными цифрами об итогах пятилетки»[687].
Деятельности ЦУНХУ была дана политическая оценка – руководителей ЦУНХУ обвинили в том, что они потворствовали буржуазным тенденциям в своем аппарате. Поэтому последовали организационные выводы: начальнику ЦУНХУ Н. Осинскому (В.В. Оболенскому) был объявлен строгий выговор, строгие выговоры получил еще ряд ответственных работников, а заместитель Осинского Минаев, кроме выговора, был еще и снят с работы. Но и этим дело не ограничилось:
«5. Поручить т.т. Межлауку, Антипову и Ежову в месячный срок проверить личный состав всего аппарата ЦУНХУ СССР, РСФСР и УССР и очистить его от чуждых советской власти элементов»[688]. В какой-то мере это был упрек и Куйбышеву (которому можно было попенять на плохой контроль за своими кадрами), поскольку ЦУНХУ было управлением, входившим в состав Госплана СССР.
Однако реальное положение дел невозможно было исправить одними лишь окриками и выговорами. С урожаем дело действительно обстояло очень плохо. Комиссия Кагановича, осуществлявшая жесткий административный нажим для обеспечения хлебозаготовок на Северном Кавказе, в конце концов вынуждена была считаться с объективными фактами и с позицией краевой партийной организации:
Валериан Владимирович Куйбышев
1930-е
[РГАКФФД. 4-7912]
«Решение – особая папка.
Принять предложение т. Кагановича и Севкавкрайкома о дополнительном снижении плана хлебозаготовок по Северному Кавказу на 22 млн пудов, из коих: 10 млн пудов по совхозному сектору (в том числе 8 млн пуд. по Зернотресту) и 12 млн пуд. по крестьянскому сектору.
Выписки посланы:
Кагановичу, Шеболдаеву, Куйбышеву, Зыкову»[689].
Сложившаяся в стране ситуация, будучи следствием грубых провалов в экономической политике, неизбежно вела к оппозиционным выступлениям. Причем, в отличие от прежних лет, в 1930–1932 годах эти выступления были организованы теми, кто ранее считался верными сторонниками курса партийного большинства во главе со Сталиным (группа Сырцова – Шацкина – Ломинадзе, «Союз марксистов-ленинцев» Мартемьяна Рютина). В конце 1932 года еще одна такая оппозиционная группа была раскрыта по доносу одного из ее участников. Во главе ее стояли партийно-хозяйственные работники далеко не низкого ранга – Н.Б. Эйсмонт и В.Н. Толмачев были старыми коммунистами, входившими в Совнарком РСФСР, А.П. Смирнов – член ЦК ВКП(б) и кандидат в члены Оргбюро ЦК (был участником «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», затем работал секретарем ЦК и председателем Крестьянского Интернационала). Но в данном случае интересна не история оппозиций в ВКП(б) сама по себе, а то, как свое отношение к этой оппозиционной группе проявил Куйбышев.
Судя по его прежнему неприятию любых оппозиционных выступлений против правящей верхушки, он, разумеется, должен был занять – и занял – непримиримую позицию. Но любопытно взглянуть, каким именно образом он выступил с осуждением оппозиционеров. На объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК 27 ноября 1932 года, посвященном разбирательству с этими новыми оппозиционерами, Куйбышев не смог пройти мимо слов Эйсмонта о второй пятилетке:
«Смотрите, он говорит: “Я по-старому считаю, что если бы не было в прошлом ряда ошибок как в области промышленности, так и сельского хозяйства, мы бы не имели тех трудностей, которые имеем сейчас, и хотя последнее решение ЦК о второй пятилетке, по-моему, исправит положение [выделено в подлиннике. – А. К.], это можно было и нужно было бы сделать немного раньше”. Эйсмонт считает; что Центральный Комитет теперь одумался и в своем постановлении о второй пятилетке он подходит к исправлению своих ошибок»[690].
Что мог ответить Куйбышев на эти слова Эйсмонта? Что ошибок не было? Или что ЦК не одумался и ошибок не исправляет? Ни того, ни другого Куйбышев сказать не мог. Об ошибках, хотя и скупо, но говорилось в официальных документах и в выступлениях на партийных форумах, в том числе и Куйбышевым. Так что не признавать их наличие было бы глупо. Отрицать, что ЦК выявленные ошибки исправляет, было бы еще глупее. Но ведь слова оппозиционера надо как-то если не опровергнуть, то осудить!
И Куйбышев разражается трескучими лозунгами, которые, однако, никак не могут поставить под сомнение слова Эйсмонта. Впрочем, собравшиеся на это заседание вовсе и не собирались вступать с оппозиционерами в полемику и доказывать их неправоту. Их надо было заклеймить, а заодно продемонстрировать собственную полную лояльность «генеральной линии». Тем более что председателю Госплана надо было как-то отреагировать на реплику Кагановича (относительно слов Эйсмонта, приведенных Куйбышевым): «Это он заигрывает с Госпланом». От такого «заигрывания» надо было срочно отмежеваться, что Куйбышев и проделал: