2. Следственными органами б. ОГПУ широко применялась так называемая подсада в камеру обвиняемого своих агентов, задачей которых было не выведывание данных, изобличающих обвиняемого (что в некоторых случаях допустимо), а уговаривание сознаться вне зависимости от виновности и застращивание последствиями упорства.
3. Получив сознание и оговор других обвиняемых, следственные органы б. ОГПУ переставали интересоваться действительными доказательствами обвинения, мирились с противоречиями в показаниях, прекращали выяснение важных для дела обстоятельств.
4. Следственные органы б. ОГПУ не соблюдали элементарнейших правил следствия: отрицательные для обвинения показания не записывались, очные ставки устраивались формально и в формах, ничего не дающих для выяснения дела, обвиняемым не давались обвиняющие их документы и показания и т. д.
Исходя из всего этого Комиссия ПБ считает необходимым:
1. Искоренение методов.
2. Наказание.
3. Р и М»[749].
Но столь решительные выводы комиссии Куйбышева повисли в воздухе. В течение октября – ноября заключение комиссии в повестку дня Политбюро не ставилось, вероятно, потому что в ноябре Куйбышев по поручению Политбюро выехал в Среднюю Азию во главе комиссии, которой было поручено обеспечить проведение сельскохозяйственных заготовок, в особенности заготовок хлопка. А 1 декабря 1934 года в Ленинграде был убит С.М. Киров, и приемы работы ОГПУ были развернуты именно в ту сторону, которая подвергалась осуждению в выводах комиссии. Более того, когда обеспокоенный затягиванием с пересмотром его дела А.М. Маркевич подал 7 января 1935 года новое заявление, Сталин наложил на него резолюцию: «Вернуть в лагерь» [750].
Случаи фальсификации следственных дел органами безопасности прослеживались, по крайней мере, с 1928 года (а единичные случаи, возможно, и ранее). Однако в 1928–1930 годах это происходило только при молчаливом одобрении, если не с прямой санкции, высших партийных органов. Теперь же члены Политбюро столкнулись с массовой самодеятельностью следователей ОГПУ, решивших строить карьеру на фальсификации процессов против «вредителей». Такая самодеятельность была сочтена членами комиссии Куйбышева, да и самим Сталиным, недопустимой. Но… Разгоревшиеся после убийства Кирова подозрения в существовании широкого слоя потенциально опасных «элементов» привели к тому, что худшие наклонности сотрудников органов безопасности стали рассматриваться как вполне терпимые. Более того, именно такие порочные методы были фактически признаны необходимыми для выявления лиц, которые не совершили никаких преступлений, но могли бы представлять потенциальную угрозу. Включился принцип: лучше посадить десять невиновных, чем упустить одного виноватого. Поэтому следователей НКВД «спустили с поводка». А освобождение, да еще и с санкции Политбюро, свидетеля применения этих методов могло привести к нежелательной огласке.
Копия черновика заключения комиссии В.В. Куйбышева по делу Ревиса и Маркевича
Октябрь 1934
[Из открытых источников]
Вряд ли можно было ожидать от Куйбышева каких-то серьезных возражений в этом вопросе. Репрессивные меры как метод решения политических и хозяйственных проблем с рубежа 20-х и 30-х годов уже прочно вошли в практику работы членов Политбюро. Не чурался этих методов и сам Куйбышев. Выехав в Узбекистан во главе комиссии по обеспечению заготовок хлопка, он обратился к генеральному секретарю ВКП(б) и председателю СНК СССР со следующей просьбой (или, скорее, даже требованием): «В торможении заготовок хлопка играет большую роль прямой сговор байских элементов. ЦК Узбекистана с большим опозданием взялось за дело принятия широких мер борьбы и только 7/XI публикуется предание суду виновников прямого организованного байско-кулацкого сопротивления. Прошу на время моего пребывания в Узбекистане предоставить комиссии в составе Куйбышева, Икрамова, Ходжаева права Политкомиссии ЦК, т. е. право утверждения приговоров к расстрелу» [751].
Политбюро тут же решает: «На время пребывания т. Куйбышева в Узбекистане предоставить комиссии в составе т.т. Куйбышева, Икрамова и Ходжаева право давать санкцию на высшую меру наказания»[752].
Затем такие же права были предоставлены комиссиям в составе высших партийных и советских руководителей Туркменистана, Таджикистана и Киргизии во главе с Куйбышевым с примечательным добавлением: «без нрава опубликования в печати»[753].
Нет сомнений в фактах саботажа заготовок хлопка, равно как и в необходимости решительных мер против организаторов этого саботажа – затаившиеся остатки басмаческого движения пытались срывать заготовки даже в период Великой Отечественной войны.
Биография Куйбышева, изданная в 1988 году, рисует гораздо более благостную картину: «Он объезжает почти весь Узбекистан, проверяет работу более 100 колхозов тридцати районов республики. В каждом колхозе Валериан Владимирович живо интересовался всеми сторонами колхозной жизни, учетом труда сборщиков хлопка, правильностью начисления трудодней. Знакомился с работой детских яслей и школ ликбеза, смотрел, как ремонтируется к полевым работам сельскохозяйственный инвентарь, как содержится рабочий скот»[754]. Впрочем, и о борьбе с кулаками это издание тоже говорит, но в весьма обтекаемых формулировках: «В колхозе “Пахтакор” Нарпайского района было засилье кулаков, колхоз находился в глубоком прорыве. Выступив на общем собрании перед колхозниками, Куйбышев отметил, что они помогли разоблачить местных кулаков – баев. Кроме того, детально ознакомившись с постановкой учета и статистики в хозяйстве, он сумел дать такие точные указания о перестройке работы, что буквально на следующий день здесь произошел резкий перелом в организации сбора хлопка»[755]. Это почти дословное повторение воспоминаний А.И. Икрамова, первого секретаря КП Узбекистана, опубликованные 26 января 1935 года в газете «Правда». Полагаю, что не стоит ставить их под сомнение. Куйбышев действительно был весьма дотошным и внимательным руководителем, стремившимся глубоко изучать обстановку на местах, вникать во все хозяйственные детали, оказывать деловую поддержку менее квалифицированным и опытным руководителям. Но все это не должно закрывать от нас и другого Куйбышева – последовательного проводника того жесткого стиля руководства, который сложился в 30-е годы и для которого меры репрессий стали обычной практикой разрешения проблем.
Насколько эта жесткость была оправдана сложившейся обстановкой, когда действия советской власти встречали нешуточное сопротивление, выражавшееся в том числе и в актах саботажа, диверсий, террора, вооруженных выступлений? Споры об этом ведутся до настоящего времени. Но в любом случае факты свидетельствуют, что под прикрытием этого жесткого стиля и тезисов об обострении классовой борьбы происходило насаждение самого грубого произвола, расцветал карьеризм, построенный на ломке чужих судеб, и все эти явления очень скоро приобрели массовый характер. А вот это уже невозможно оправдать никакими обстоятельствами, поскольку эти явления никоим образом не помогали решать задачи развития советского общества, как бы их ни трактовать, и бороться с его врагами, а, напротив, срывали выполнение задач развития и глубоко разъедали устои этого общества, приведя его в конце концов к гибели.
Куйбышев, вместе с другими членами Политбюро, как и руководителями других рангов, твердо придерживался тех методов социалистического строительства, которые определялись Сталиным. Я далек от мысли, что эти методы были продуктом его единоличной воли. Нет, они в существенной мере определялись как объективным положением партийно-государственного аппарата в советской системе, так и его культурным уровнем. Но именно высшее партийное руководство дало применению этих методов политическую санкцию и идеологическое оправдание. Эти методы, по всей видимости, обеспечили достижение успехов в социально-экономическом развитии СССР, привели к ликвидации капиталистического и мелкобуржуазного секторов экономики и к полному преобладанию государственного сектора. Была провозглашена победа социализма. За это, не щадя своих сил, боролись партийные и государственные руководители, и в их числе Куйбышев, обеспечив торжество генеральной линии партии… Но в конечном счете эти усилия обернулись крахом СССР.
Колонны трудящихся на Красной площади во время похорон В.В. Куйбышева
Москва, 1935
[РГАКФФД. А-2912а]
Было ли у тогдашних партийных руководителей понимание, что достижение практических успехов той ценой, которую они готовы были заставить платить советское общество, не приближает их к достижению программных целей Коммунистической партии, а отдаляет от них?
Думается, проблема заключалась в том, что борьба за достижение ближайших и среднесрочных задач отодвигала в дальний угол сознания, а затем и вовсе заслоняла от них их прежние революционные убеждения. Постепенно они воспитывали в себе уверенность, что тот узкий прагматизм, которому они подчинили всю свою деятельность, это и есть необходимый путь в коммунистическое будущее. А о существе движения к коммунизму они уже предпочитали не задумываться, чтобы не погрязнуть в расслабляющих сомнениях.
Можно ли эти выводы в полной мере отнести к Валериану Владимировичу? Можно – но не в полной мере. Если такие руководители, как В.М. Молотов и Л.М. Каганович, даже на склоне лет ни на йоту не сомневались в тех шагах, которые предпринимались под руководством Сталина, то с Куйбышевым было, пожалуй, сложнее. Нет, он тоже не выказывал – а возможно, почти и не испытывал – сомнений и колебаний, действуя с полной убежденностью в правильности избранной политической линии.