В. М.). От него мы ждем, для одного из №№ „Весов“ — Александрийских стихов, ибо прозы он, кажется, не пишет. (А что если бы он попытался написать что-либо о музыке?)»{4}. Ровно через месяц Кузмин, с которым Брюсов познакомился 18 января 1906 года на «Башне» Иванова, выслал ему «Александрийские песни», «чтобы Вы сами могли сделать выбор годного, что, равно как и перестановку их, предоставляю на полнейшее Ваше усмотрение»{5}. Стихи появились в июльской книжке, а ноябрьская была полностью отдана под повесть Кузмина «Крылья», для чего потребовалась известная смелость, а не только вера в талант автора.
Стихов было много, но Брюсов решил придерживаться «новопутейского» принципа публикации больших авторских подборок-циклов (как правило, одна в номере), периодически делая общую для молодых. «Вы понимаете преимущества этого, скажу, „метода“, — писал он в конце апреля Верховскому. — 10–12 стихотворений, собранных в одной книжке, могут более или менее полно охарактеризовать поэта или известный период его творчества, тогда как стихотворение, стоящее одиноко, особенно автора еще малоизвестного, не говорит читателю почти ничего. Но благодаря такому решению, мы можем предоставить страницы „Весов“ лишь очень небольшому числу поэтов. Книжки 1–4, как Вы видите, были посвящены К. Бальмонту, Вяч. Иванову и З. Гиппиус (сдвоенный № 3/4 — В. М.). Дальнейшие обещаны: А. Блоку, А. Белому, Ф. Сологубу, Ю. Балтрушайтису, М. Волошину, М. Кузмину и мне. Одна книжка будет „сборная“, но, во-первых, в ней предполагается приютить лишь совсем начинающих поэтов (как В. Пяст, Городецкий), а во-вторых, каждый из них будет представлен не более как двумя, много тремя стихотворениями». Однако «наше желание предоставлять каждый № лишь одному поэту вызвало множество нареканий, — говорилось в следующем письме. — Никто не хотел ждать очереди, как у театральной кассы». С 1907 года «мы уничтожаем, — извещал Брюсов Верховского 12 октября, — столь стеснительный (хотя и имеющий различные преимущества) обычай — печатать стихи целыми циклами, и это даст нам возможность гораздо чаще предоставлять страницы „Весов“ различным поэтам»{6}.
«Он вел полемику, — вспоминал Ходасевич, — заключал союзы, объявлял войны, соединял и разъединял, мирил и ссорил. Управляя многими явными и тайными нитями, чувствовал себя капитаном некоего литературного корабля и дело свое делал с великой бдительностью. К властвованию, кроме природной склонности, толкало его и сознание ответственности за судьбу судна». Не Белый ли подсказал ему это сравнение? В «берлинской редакции» «Начала века» читаем: «Шесть лет представляли собою „Весы“ миноносец, с неудержимой отвагой и злостью нападавший на броненосцы тяжелого „Мира Божьего“, „Вестника Европы“, „Образования“, „Русской мысли“, „[Русского] богатства“, на крейсеры — иль газеты. […] Конечно же, капитан — В. Я. Брюсов, С. А. Поляков — ну, конечно же, старший механик; М. Ф. Ликиардопуло — рулевой; Ю. К. Балтрушайтис — стоящий на вахте; я, Эллис, С. М. Соловьев, Садовской — артиллерийская часть». Сравнение понравилось автору, который повторил его еще в двух книгах{7}.
Вскоре у «Весов» появились потенциальные соперники. В январе 1905 года художник Николай Тароватый начал выпускать журнал «Искусство», задуманный ни много ни мало как продолжение «Мира искусства». Он делался силами молодых модернистов без имени и репутации: Ходасевича, Пантюхова, Гофмана (Брюсов выругал в «Весах» его дебютный сборник «Книга вступлений») — и продержался меньше года. Гибнущий журнал подхватил энергичный Соколов, но спасти не смог. Зато сумел убедить миллионера Николая Рябушинского, баловавшегося живописью и литературой, выпускать с января 1906 года ежемесячник «Золотое руно». «Рябушинский сделал все, чтобы привлечь в свой журнал лучшие символистские и околосимволистские литературные силы. […] В издание были вложены огромные средства. Оформление отличалось вызывающей дороговизной исполнения. Ориентация изначально была задана на самые громкие, самые престижные в своем роде имена. […] По объему и уровню литературного отдела номера „Золотого руна“ не уступали выпускам „Весов“»{8}.
В декабре 1905 года Соколов познакомил Брюсова с Рябушинским. Какое впечатление произвел на него меценат, мы не знаем, но отзывы петербуржцев о нем были единодушно презрительными — при согласии работать за высокие гонорары. «Казалось, точно он нарочно представляется до карикатуры типичным купчиком-голубчиком из пьес Островского», — вспоминал Александр Бенуа, которого Рябушинский, вознамерившийся «продолжать дело Дягилева», хотел привлечь к руководству «Золотым руном» в качестве аутентичного «мирискусника». Бенуа отказался{9}. Брюсов поначалу согласился и 31 января на банкете в честь выхода первого номера журнала произнес примечательную речь:
«Тринадцать лет тому назад, осенью 1893 года я работал над изданием тоненькой, крохотной книжки, носившей бессильное и дерзкое название „Русские символисты“. Бессильным это заглавие назвал я потому, что оно бескрасочно, ничего не говорит само по себе, ссылается на что-то чужое. Но оно было и дерзким, потому что открыто выставляло своих авторов защитниками того движения в литературе, которое у нас до того времени подвергалось только самым ожесточенным нападкам и насмешкам, если не считать очень двусмысленной защиты его на страницах „Северного вестника“. Началась борьба, сначала незаметная, потом замеченная лишь для того, чтобы тоже подвергнуться всякого рода нападкам. И длилась она 13 лет, все разрастаясь, захватывая все более обширные пространства, привлекая все более значительное число сторонников. Сегодня, наконец, я присутствую при спуске в воду только что оснащенного, богато убранного, роскошного корабля Арго, который Язон вручает именно нам, столь разным по своим убеждениям политическим, философским и религиозным, но объединенным именно под знаменем нового искусства. И видя перед собой это чудо строительного искусства, его золотые паруса, его красивые флаги, я сознаю, наконец, что борьба, в которой я имел честь участвовать вместе со своими сотоварищами, была не бесплодной, была не безнадежной. Но, вступая на борт этого корабля, я задаю себе вопрос: куда же поведет нас наш кормщик. За каким Золотым Руном едем мы. Если за тем, за которым 13 лет назад выехали мы в утлой лодочке, — то оно уже вырвано в Колхиде у злого дракона, уже стало достоянием родной страны. Неужели же задача нового Арго только развозить по гаваням и пристаням пряди золотого руна и распределять его по рукам. Неужели дело нового издания только распространять идеи, высказанные раньше другими? О, тогда ваш Арго будет не крылатым кораблем — а громадным склепом, мраморным саркофагом, которому, как пергамским гробницам, будут удивляться в музеях, но в котором будет пышно погребена новая поэзия. Я поднимаю бокал за то, чтобы этого не было, я подымаю бокал против всех, кто хочет отдыхать, торжествуя победу, и за всех, кто хочет новой борьбы, во имя новых идеалов в искусстве, кто ждет новых неудач и новых посмеяний»{10}.
Формулы ритуальной вежливости еле-еле прикрыли напоминание о своем первенстве и вызов на «бой во имя новой воли» — подобный стихотворению «Близким», отданному в «Факелы». Новый Арго нес на борту ведущих писателей и художников модернизма, но Брюсов сомневался в талантах кормщиков и их способности к оригинальному творчеству. Концовку речи он использовал в первой же своей статье о «Золотом руне», а в февральском номере «Весов» поместил язвительный фельетон Гиппиус за подписью «Товарищ Герман» (подлинное имя автора хранилось в тайне), обвинявший новый журнал в неоригинальности и бескультурье.
Что касается второго конкурента — «Факелов», то в них Брюсова отталкивали политическая ангажированность и литературная всеядность: Чулков ставил идейность выше художественности, а в погоне за именами привлек в альманах Андреева и Бунина. Критике первой книги «Факелов», вышедшей в апреле 1906 года, Валерий Яковлевич посвятил обстоятельную статью в «Весах» (1906. № 5) под прозрачным псевдонимом «Аврелий». Главный упрек заключался в том, что доктрина «мистического анархизма», провозглашенная как альтернатива «символизму, выращенному в оранжереях мещанской культуры» и «жалкому декадентству», нежизнеспособна: «Формула „Я мира не приемлю“ выбрасывает за борт весь материал художественного творчества: весь мир», — и не поддержана никакими творческими достижениями. 24 апреля Брюсов писал Блоку, у которого, наконец-то, оценивший его «Скорпион» купил новую книгу стихов «Нечаянная радость»: «Перечел Ваш „Балаганчик“. Прекрасно, хорошо совсем. […] Все остальное в „Факелах“ (в том числе стихи мои и Б. Н.) — дрянь, вещи, которые к искусству причислить нельзя никак. И никакого „мистического“ анархизма не оказалось, а — просто тенденциозная беллетристика, во вкусе „Русского богатства“. И эту старую, пережеванную муку нам выдают за истинный хлеб, которым должно будто бы заменить очерствелый символизм! И эти „факельщики“, подлинные реакционеры в искусстве, воображают себя прогрессистами и новаторами! Стыдно»{11}. В том же духе он написал Чулкову, но на их отношениях это пока не сказалось.
За «Факелы» вступился Иванов (1906. № 6). «Аврелий» ответил личным письмом, разъяснив причины своего участия в критикуемом альманахе{12}, но дальнейшее сотрудничество с ним оказалось под вопросом. Назвав присутствие Чулкова в «Весах» «очень желательным», Брюсов отверг его рецензию на Х сборник «Знания» с похвалами пьесе Андреева «К звездам»: «Эти сцены — мертворожденные, ходульные, шаблонные, доказывающие — повидимому однажды навсегда, что Андрееву не следует браться за писание драм, как и стихов», — и фактически отказался от участия в альманахе: «В „Факелах“ помещались создания искусства или нет? Если да, то там не место вещам, оскорбляющим художественное чувство. […] Если нет, если „Факелы“ хотят только под флагом искусства вести проповедь революции, там не место „декадентам“, которые прежде всего отстаивали и будут отстаивать