свободу творчества. […] Если редакция „Факелов“ возводит эстетическую неразборчивость в принцип, мое сотрудничество невозможно. Если же помещение произведений антихудожественных произошло случайно или в силу того, что редакция иначе, чем я, оценивала их художественное значение, — я, конечно, готов и рад появиться на одних страницах с Вяч. Ивановым, с Вами, с Ф. Сологубом»{13}.
Летом 1906 года Брюсов с Иоанной Матвеевной отдыхал в Швеции: изучал шведский язык и писал стихи, среди которых особое место занимает «Карл XII. Памятник в Стокгольме»:
Ты в древних сагах был предсказан,
Последний викинг, вождь-герой!
Мечтой веков миропомазан
За Север на смертельный бой!
Ты принял беспощадный вызов,
Поверив в помощь тайных сил,
Свой подвиг, сана не унизив,
Как Рыцарь Полюса свершил.
И пусть, обманут зовом славы,
Ты дерзко жребии метал,
Пусть на пустых полях Полтавы
Судьбу столетий проиграл, —
Но сны заветные народа
В тебе свой образ обрели,
Сны духовидца, морехода,
Завоевателя земли!
Стоишь ты, призрак древней саги,
В своей столице над толпой
И вдохновенным взмахом шпаги,
Как прежде, манишь за собой.
Мне, гостю с вражьего Востока,
Склониться пред тобой дозволь,
Игрок безумный в кости Рока,
Венчанный Полюсом король!
При первой публикации в «Весах» оно входило в пейзажный цикл «В Швеции», но в сборнике «Все напевы» переместилось в раздел «Приветствия», заняв место рядом со стихотворением «Медному всаднику». Брюсов не просто отдал дань политическому врагу России, не просто дал новую оценку тому, кого принято считать авантюристом и неудачником. Он создал мифологический образ Рыцаря Полюса, вневременной облик человека Традиции.
В это время Чулков выпустил брошюру «О мистическом анархизме» с предисловием Иванова «О неприятии мира» и прислал ее Брюсову. Новый отзыв «Аврелия» (1906. № 8) был гораздо более резким: «На страницах г. Георгия Чулкова неопределенные ценности, о сокровенном существовании которых заявлял г. Вяч. Иванов, разменены на медные пятачки газетных фельетонов, и после этого гг. „мистические анархисты“ не могут не признать себя банкротами». Публикации предшествовало откровенное письмо Чулкову: «Я люблю Вас, очень люблю. Этим я хочу сказать, что как человек, как личность Вы мне очень нравитесь. […] Но — странное дело: все, что Вы пишете, мне большей частью бывает не по сердцу. И как писателя я Вас скорее не люблю. Из этого возникает моя „несправедливость“ как критика. […] Боясь быть лицеприятным, я впадаю в другую крайность — я отношусь к Вашим вещам строже, враждебнее, чем отнесся бы, будь Вы моим личным врагом. […] Постараюсь всячески избегнуть этого, разбирая Вашу последнюю книгу. Но в моих отношениях к ней есть все то же непобедимое противоречие. Совершенно определенная дружественность к Вам как к Георгию Чулкову, которого я знаю, как к цельной личности и в этом смысле как „к зачинателю `Факелов`“ борется во мне со столь же определенной враждебностью и к высказываемым Вами идеям, и к той форме, в которой Вы их высказываете. […] Лично мне хочется быть вместе с Вами и вместе с Вяч. Ивановым. Но я решительно не разделяю взглядов, высказанных в книге о неприятии мира и о мистическом анархизме. С этими взглядами, поскольку я критик, я буду бороться»{14}. 17 октября Брюсов писал Иванову: «В проповеди, затеянной тобой с Георгием Ивановичем, мне видится нечто глубоко гибельное для того движения в литературе, которому я служу. […] Я прямо вменяю себе в долг всеми средствами, вплоть до насмешки, бороться с „мистическим анархизмом“ и твоим „неприятием мира“»{15}.
Отношения Брюсова с Чулковым стали натянутыми, но порвались только в апреле 1907 года после резкой рецензии на «Земную ось». Объяснения автора: «Надеюсь, что мой отзыв о Вас как о писателе Вы не истолкуете как акт, враждебный Вам как человеку. Наоборот: невысоко ценя Ваши рассказы, я очень люблю Вас как человека»{16}, — не удовлетворили Брюсова, хотя Георгий Иванович только вернул ему — всерьез или иронически — его собственные слова.
Одновременно у «Весов» разгорелась полемика с «Золотым руном»{17}. «Товарищ Герман» взбесил Соколова, ополчившегося на «не совсем приличные намеки» («купечество» издателя) и «ноту оскорбленного монополизма»{18}. Новый злой фельетон под той же маской написал Брюсов, продолжавший, тем не менее, сотрудничать в «Руне» до конца 1906 года и периодически читавший там похвалы себе как поэту. «Г. Сергей Кречетов, — говорилось в фельетоне, — наговаривает столько забавных нелепостей, что его патетический ответ не может возбудить ничего, кроме взрывов здорового смеха. […] Обидно, однако, что в журнале, считающем в числе своих сотрудников наших лучших стилистов, редакционные ответы пишутся языком г. Сергея Кречетова!» (1906. № 5). Добил противника памфлет Брюсова «Вопросы» — на сей раз без подписи — где «Золотое руно» было названо «судном без капитана и кормчего» (1906. № 6). Особенно неприятно прозвучали утверждения, что журнал Рябушинского экономит на иллюстрациях.
Соколов снова дал отповедь «товарищу Герману», но она осталась в архиве: дни его как редактора литературного отдела были сочтены. Если Брюсова раздражал «начальственный голос» «тишайшего», по общему мнению, Полякова, то Рябушинский, как он сам говорил, «привык командовать служащими». Ради возможности редактировать журнал богаче, чем у ненавистного Брюсова, Соколов терпел, хотя его хватило лишь на полгода. 4 июля он направил издателю пространное заявление об уходе, разослав копии многим литераторам: «Авторитет знания, опыта и утонченного вкуса Вы подменили грубым авторитетом денежной силы, которой подчинить Вы считали возможным все. […] Не любя Искусства истинной любовью, смотря на него, как на забаву, как на свою личную прихоть, Вы и не уважали Искусства»{19}. Расчет на уход именитых сотрудников не оправдался: литературная братия посмеивалась над Рябушинским, однако и Кречетов мало у кого вызывал симпатию. «Купчик» не растерялся и уже на следующий день обратился за советом к Брюсову.
Валерий Яковлевич не торопился в Москву из Швеции, но не отказался от заманчивого предложения. Зная «ндрав» Рябушинского, он ограничился советами, а на постоянную работу порекомендовал своего приятеля Курсинского. На полгода «Золотое руно» стало союзником «Весов». Правда, уже в марте 1907 года Курсинский со скандалом ушел оттуда, не выдержав обращения издателя, который «сначала прекратил со мною всякие совещания о делах, касающихся журнала, затем прекратил всякие разговоры вообще, словно совершенно не замечал моего присутствия в редакции, и, наконец, довел свою невнимательность ко мне до явно оскорбительного отношения, выражавшегося в том, что 15 марта, уходя из редакции и прощаясь с присутствующими, обошел меня и не подал мне руки»{20}. Редакция «Весов» откликнулась на его просьбу об организации третейского суда и вынудила Рябушинского принести извинения. Тем не менее суд не состоялся, и причитавшихся ему денег Курсинский не получил. «Купчик» цинично заявил: «Неужели я не могу отказать своей кухарке без того, чтобы в это дело не вмешались „Весы“?»{21}. Он пригласил Белого возглавить литературный отдел, но тот решительно отказался. Брюсов дал несколько прощальных залпов по «Руну», которое отныне для него было потеряно навсегда. Новый секретарь редакции Генрих Тастевен и приглашенный на роль ведущего критика Блок в союзе с Ивановым и Чулковым решили придать «Золотому руну» собственное лицо. Это лицо было антивесовским и антибрюсовским, хотя Блок прислал Валерию Яковлевичу «Нечаянную радость» с надписью: «Венценосному певцу безмерных глубин и снежных высот […] внимательный и всегда преданный ученик»{22}.
На другом фланге в бой вступил «Перевал» (Брюсов немедленно окрестил его «Провалом») — «журнал свободной мысли», издававшийся с ноября 1906 года Соколовым на деньги мецената Владимира Линденбаума{23}. Соколов бравировал радикализмом (сборник его стихов «Алая книга» был изъят из продажи по приказу московского генерал-губернатора) и решил придать журналу «направление». Задуманный как орган «Грифа», «Перевал» собрал всех отвергнутых «Весами», включая Криницкого, Ходасевича и Петровскую, но первым делом издатель хотел поквитаться с Рябушинским и его «зловонной лавочкой». Особое место в журнале занял Белый, привлеченный возможностью публиковать большие теоретические и публицистические работы. В то же время он выступал как представитель «весовской» группы, по мере сил уравновешивая и смягчая враждебность «перевальцев» к ней{24}.
Брюсов тоже получил приглашение в новый журнал, но уклонился от сотрудничества, ссылаясь на занятость в «Весах» и в «Руне», «в которое между прочим я был введен лично Вами», как он не без иронии напомнил Соколову. Надежды на дипломатические отношения были похоронены рецензией Чулкова («перевальцы» критиковали «мистических анархистов», но «враг моего врага — мой друг») на сборник рассказов Брюсова «Земная ось»: «Несмотря на художественное бессилие этой книги, она представляет значительный интерес. […] Подобно тому, как кассовая книга разорившегося банкирского дома своими мертвыми цифрами говорит сердцу о тайной драме, о крушении какой-то большой нелепой постройки, созидавшейся годами, так и „Земная ось“ напоминает нам о крушении некоторого миросозерцания. […] Это миросозерцание определяется как ложный индивидуализм, т. е. такой „индивидуализм“, который по своей религиозно-философской слепоте мечтает утвердить себя вне общественности. Отсюда — бескровность, бездушие и реакционность того „искусства“, которое связывает себя с этим внешнепонятым индивидуализмом»