буквально за несколько кусков хлеба»{25}. Брюсова это не коснулось — обязательств перед Гржебиным у него не было. Несколько лет тот уверял, что выпустит собрание сочинений Валерия Яковлевича, но сотрудничество ограничилось изданием сборника «Миг» в 1922 году.
Общение с Горьким принесло неожиданные плоды. Весной 1915 года к Алексею Максимовичу обратились представители созданного в начале войны Московского армянского комитета («Парус» готовил «Сборник армянской литературы») с просьбой указать подходящего редактора для большой антологии армянской поэзии, перевод и издание которой они были готовы финансировать. Горький назвал Бунина и Брюсова, особо рекомендовав второго. 26 июня Карен (Герасим) Микаэлян, Александр Цатурян и Погос (Павел) Макинцян обратились к Валерию Яковлевичу. Искренне удивленный, тот ответил отказом, сославшись на полное незнание предмета — и, в глубине души, не понимая, зачем это ему нужно. Гости настаивали, и он согласился просмотреть приготовленные материалы (переводы на русский и французский языки, подстрочники, книги по истории и литературе Армении), попросив не торопить его с ответом.
При следующей встрече Брюсов буквально заключил гостей в объятия, объявив, что согласен. 2 июля он начал заниматься с Макинцяном армянским языком и вскоре приступил к отбору текстов и переводчиков для задуманной антологии. Итогом стала «Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней» под его редакцией, увидевшая свет в конце августа 1916 года{26}. В предисловии редактор объяснил, почему взялся за работу: «Побудить к этому могло лишь одно: то, что в изучении Армении я нашел неиссякаемый источник высших, духовных радостей, что как историк, как человек науки я увидел в истории Армении — целый, самобытный мир, в котором тысячи интереснейших, сложнейших вопросов будили научное любопытство, а как поэт, как художник я увидел в поэзии Армении — такой же самобытный мир красоты». История книги подробнейшим образом исследована армянскими учеными{27}, вклад которых в изучение жизни и творчества Брюсова и особенно в сохранение памяти о нем можно оценить только в превосходной степени, а перечисление их работ заняло бы много страниц. Суммируем главное.
В этом проекте Брюсов в полной мере проявил себя как организатор, переводчик, редактор, составитель, исследователь и популяризатор. Критически пересмотрев имевшиеся переводы, он пришел к выводу, что практически все надо делать заново, и привлек к работе лучших русских переводчиков: Балтрушайтиса, Бальмонта, Блока, Бунина, Верховского, Вяч. Иванова, Сологуба, Ходасевича — а также молодых литераторов: Ашукина, Сырейщикову, Шервинского. Он просил, уговаривал, подсказывал, ободрял, торопил. Все работали с подстрочниками, и только Брюсов за несколько месяцев интенсивных занятий овладел армянским настолько, что мог читать, писать и вести несложный разговор, а для перевода требовал не только подстрочник, но и оригинал. Знание языка и постоянные консультации с Микаэляном и Макинцяном позволили тщательно отредактировать переводы и добиться общего высокого уровня, хотя отдельные неудачи были неизбежны. Книгу Брюсов выстроил как единое целое, создав эталон антологии национальной поэзии, а его собственные переводы были признаны образцовыми, прежде всего самими армянами. Вступительную статью он тоже взял на себя и создал первый в России концептуальный, сжатый и в то же время информативный очерк истории армянской поэзии, переведенный в 1923 году на армянский язык. Хорошая работа была хорошо вознаграждена — в общей сложности он получил более трех тысяч рублей.
Не ограничившись поэзией, Брюсов изучал историю Армении. Увидев в ней точку соприкосновения цивилизаций Запада и Востока, он считал примирение, а затем синтез двух культурных миров исторической миссией армянского народа:
Да! Вы поставлены на грани
Двух разных спорящих миров…
… Вновь твоя живая лира,
Над камнями истлевших плит,
Два чуждых, два враждебных мира
В напеве высшем съединит!
Это важный момент в эволюции брюсовской историософии. Итогом стала «Летопись исторических судеб армянского народа» — первая обобщающая работа на данную тему на русском языке — законченная осенью 1916 года и выпущенная Московским армянским комитетом в 1918 году{28}.
Брюсов понимал, что предпринятый под его руководством труд «впервые открывает русским читателям целый мир — мир древней армянской поэзии, представляющий, на мой взгляд, огромный художественный интерес», как он писал Измайлову 18 октября 1916 года, прося о рецензии{29}. Никакая «инородческая» антология, включая издания Горького, не получила такого резонанса и не имела такого научного и культурного значения, как «Поэзия Армении». Геноцид армян в Османской империи в апреле 1915 года вызвал сочувствие в России, но там слишком мало знали об Армении, чтобы в полной мере понять и оценить трагедию. Обращение Московского армянского комитета к Горькому и Брюсову диктовалось стремлением не только донести до русского общества правду о случившемся, но и рассказать ему об армянах и их древней, богатой традициями христианской культуре. Эта цель была достигнута в полной мере.
Пятнадцатого октября 1915 года Брюсов читал в «Эстетике» лекцию об армянской поэзии: «Сегодня перед нами открываются доселе закрытые для нас двери прекрасного цветущего сада». Кроме него переводы читали Балтрушайтис, Бальмонт, Верховский и Вяч. Иванов. Кавказское общество армянских писателей пригласило повторить лекцию в Закавказье. 8 января 1916 года Валерий Яковлевич выступал в Баку, 13 и 22 января в Тифлисе, 18 января в Эривани (дважды в один день) — везде с исключительным успехом (за ним даже следила полиция) — «читал лекции армянам, поучая их красотам и богатствам их родной поэзии»{30}. 17 января в Эчмиадзине его принял и благословил католикос всех армян Кеворк V. Брюсов познакомился и подружился с ведущими армянскими поэтами, которых знал по стихам, — Иоаннесом Иоаннисяном, Ованесом Туманяном, Вааном Терьяном. Поездка дала ему новый творческий импульс: он написал цикл стихов «В Армении» (символично, что туда попали впечатления от Тифлиса и Баку) и с удвоенной энергией принялся за окончание работы над антологией.
«Поэзия Армении» была встречена единодушным одобрением и признана большим вкладом в русскую литературу. Ученый-арабист Игнатий Крачковский писал Брюсову: «Ни в России, ни в Европе (насколько я знаю) ни одна восточная поэзия не представлена в таком образцовом издании, литературно-изящном и в то же время научно-добросовестном». Однако строгий редактор не останавливался на достигнутом. «Многое в нем, — писал он о сборнике 20 ноября 1916 года Иоаннисяну, — не так хорошо, как того хотелось бы; многого недостает, кое-что и неверно, но силы человеческие ограничены. С чистой совестью могу сказать, что я сделал, что мог. Постараюсь позже сделать лучше и более достойное Вашей прекрасной родины, с которой сживаюсь все теснее». Брюсов не бросал слов на ветер. Через несколько месяцев после выхода книги он задумал второе издание: пересмотрел композицию и внес правку в свой очерк, уточнил факты и оценки (исправления учтены во втором издании, вышедшем в Ереване в 1966 году). 15 февраля 1917 года составил записку об издании прозаической антологии «Айастан» и подал ее в Московский армянский комитет. Из-за начавшейся революции оба проекта не осуществились{31}.
Семнадцатого января 1917 года Брюсов приехал в Баку для чтения лекций «Эмиль Верхарн и героическая Бельгия», «Учители учителей» и «Общественные воззрения в поэзии Пушкина». В газетах много писалось о «Поэзии Армении», которую закавказская интеллигенция уже прочитала. Здесь же состоялось его примирение с Игорем Северянином.
Брюсова упрекали в заигрывании с футуристами. Чтивший субординацию, но не делавший из нее культа, он весной 1911 года послал Северянину, с которым не был знаком, письмо и свои книги с дарственными надписями. «Не знаю, любите ли Вы мои стихи, — писал Валерий Яковлевич, — но Ваши мне положительно нравятся. Все мы подражаем друг другу; молодые старикам, а старики — молодежи, и это вполне естественно». «В письме ко мне Брюсова и в посылке им своих книг таилось для меня нечто чудесное, сказочному сну подобное, — вспоминал Северянин, приведя эту цитату, — юному, начинающему, почти никому не известному поэту пишет совершенно исключительное по любезности письмо и шлет свои книги поэт, достигший вершины славы»{32}. Брюсов посвятил молодому собрату несколько стихотворений, похвалил его первую большую книгу «Громокипящий кубок» и пригласил выступить в «Эстетике».
Поэты оставались добрыми знакомыми, пока не появился критический отзыв Брюсова о «Златолире», составленной из старых стихов, которые Северянин не включил в первую книгу. Игорь Васильевич обиделся и обвинил критика в… зависти:
Вы, чьи стихи как бронзольвы,
Вы поступаете бесславно.
Валерий Яковлевич! Вы —
Завистник, выраженный явно.
«В ту пору я не мог поступить иначе, — оправдывался позже Северянин, — больше всего опасаясь, что мое молчание могло бы быть истолковано как боязнь перед „авторитетом“». Брюсов рассердился и ответил, но не в статье о поэзии Северянина — выдержанной и объективной, хотя и строгой, — а в примечании к ней: «Любопытно, в чем бы я мог „завидовать“ Игорю Северянину. Мне было бы стыдно, если бы я оказался автором „Ананасов [в шампанском]“, и мне было бы обидно, если бы я сделался объектом эстрадных успехов, выпавших на долю Игоря Северянина». Статья вошла в выпущенный с рекламными целями сборник «Критика о творчестве Игоря Северянина», но личные отношения между поэтами порвались.