{24}. Второй выпуск «временника», вышедший в начале марта 1921 года, оказался последним из-за реорганизации Лито.
Двадцать второго ноября 1920 года вместо Луначарского заведующим Литературным отделом был назначен Брюсов (заместителем стал партийный журналист Вячеслав Полонский), который уже через два дня пригласил к себе московских поэтов, чтобы выслушать их пожелания. Затем он выступил с докладом на Первой Всероссийской конференции заведующих подотделами искусств Наркомпроса (19–25 декабря), призвав к сохранению и изучению классического наследия — пусть даже с пересмотром «под углом коммунистической точки зрения» — и к «всемерной поддержке и развитию современной литературы, причем должно быть обращено главное внимание на новые искания в области словесного творчества»{25}.
Пролетарские писатели добились отстранения Брюсова от руководства Лито. 25 января 1921 года он был сменен Серафимовичем и назначен заведующим литературной секцией Отдела художественного образования Главного управления профессионального образования (Главпрофобр) Наркомпроса, позднее возглавил весь отдел, а после реформы Главпрофобра в конце 1923 года и до конца жизни заведовал Методическим отделом художественного образования. 9 февраля Серафимович распустил старую коллегию Лито и попросил утвердить новую, в которой чужих, включая Брюсова, больше не было. Луначарский смирился, хотя недолюбливал Серафимовича и стоявших за ним агрессивных и малокультурных деятелей. В том же году Лито был реорганизован в Институт художественной литературы и критики, а в марте 1922 года вошел в Литературную секцию Государственной академии художественных наук (ГАХН). Академию, целью которой было наведение мостов между властью и лояльной интеллигенцией, возглавил Коган; Брюсов стал одним из ее членов-учредителей.
Гиппиус иронизировала по поводу «обязательной дружбы» Валерия Яковлевича с наркомом. Несомненная взаимная симпатия между ними была. В большевистской среде Луначарский казался энциклопедистом и аристократом духа, эмигранты сочиняли про него злые и во многом справедливые памфлеты. До революции Брюсов едва ли стал бы дискутировать с ним. После революции прежних собеседников почти не осталось, большинство новых не радовало, а во власти вообще не с кем было поговорить — не с Лебедевым-Полянским же, которого в литературных кругах прозвали «Лебедев-Подлянский»? Троцкий и Каменев держались с писателями по-барски, а с Луначарским можно было общаться на равных. Трудно сказать, насколько искренними были похвалы Брюсова стихам и пьесам наркома (литературного таланта он, как минимум, не был лишен), но он подарил «Поэту Анатолию Васильевичу Луначарскому» сборник «В такие дни»{26}, в котором ему были адресованы многозначительные строки:
В ослеплении поднятый молот
Ты любовной рукой удержал,
И кумир Бельведерский, расколот,
Не повергнут на свой пьедестал.
Несомненно под влиянием Луначарского Брюсов в первой половине февраля 1919 года стал кандидатом в члены РКП(б), а 21 мая 1920 года был принят в члены партии решением исполнительной комиссии Хамовнического райкома г. Москвы{27}. Номер партийного билета Брюсова: 211 831 — известен по заполненной им анкете{28}.
Этот шаг он незадолго до смерти объяснял Волошину: «Я однажды в одной беседе с Анатолием Васильевичем высказал ему, что я вообще принимаю доктрину Маркса, так же как принимаю дарвинизм, конечно, со всеми поправками к нему. Этот чисто теоретический разговор Анатолий Васильевич счел нужным понять как мое желание вступить в партию и сделал туда соответствующее заявление. Об этом я узнал только получивши из партии официальное согласие на принятие меня в ее члены. Вы понимаете, что при таких обстоятельствах отказаться было для меня равносильно стать в активно враждебные отношения. Это в мои расчеты не входило. И в то же время не было ничего, что бы меня сильно удерживало от входа в партию. Таким образом я оказался записанным в члены Коммунистической партии. Но я исполнял лишь минимум того, что от меня требовалось, и бывал только на необходимейших собраниях». Нет оснований утверждать, что Валерий Яковлевич стремился в партийные ряды, но «записать» его туда не могли — заявление о вступлении он написал собственноручно. Партийные документы Брюсова никогда не публиковались; их местонахождение неизвестно, за исключением билета члена фракции РКП(б) Моссовета, выданного 30 декабря 1922 года{29}. А они прояснили бы, например, отношения с органами партийного контроля, о которых он говорил Волошину: «Три раза я уже подвергался чистке и три раза меня восстанавливали снова в правах без всяких ходатайств с моей стороны. В настоящее время партийный билет у меня снова отобран, и я вовсе не уверен, буду ли я восстановлен на этот раз»{30}. Посмертно Брюсов все же остался членом РКП(б), что зафиксировано на мемориальной доске, висящей с октября 1939 года на стене его последнего московского дома.
Вступление в партию окончательно оттолкнуло от Валерия Яковлевича многих бывших друзей и соратников. Гиппиус придумала его несуществующую книжку «Почему я стал коммунистом». «Только читал лекции на эту тему», — поправил ее Ходасевич, но и такие лекции нам неизвестны. 24 марта 1919 года он сообщил Садовскому: «Валерий записался в партию коммунистов, ибо это весьма своевременно. Ведь при Николае II-м он был монархистом. Бальмонт аттестует его кратко и выразительно: подлец. Это не верно: он не подлец, а первый ученик. Впрочем, у нас в гимназии таких били без различия оттенков»{31}.
Как складывались отношения Брюсова с новой властью? Как власть относилась к Брюсову? Он был знаком со многими вождями, но отношения с ними, за исключением Луначарского, не задались.
Двенадцатого марта 1923 года Валерий Яковлевич написал стихотворение «Диадохи»:
Искали царств, дробили грады,
Бросая здесь, там зиждя трон;
Битв смена — путь их; им награды —
Груз диадем, цепь из корон.
Народ? он — ставка. На кон брошен,
Да ждет, чья кость решит игру!
Как сметь судить? кто в споре спрошен?
Рок тысяч — у царя в шатру!..
О чем оно? Только ли об исторических диадохах — двенадцати сподвижниках Александра Македонского, разделивших между собой империю после его смерти? Или здесь скрыт какой-то иной смысл?
Есть основания думать, что «Диадохи» — непосредственный отклик на резкое — точнее, как показали события, роковое — ухудшение состояния здоровья Ленина, наступившее 6 марта 1923 года и закончившееся параличом правой части тела и потерей речи 10 марта, а также раздумья о том, что последует за уходом вождя. Чем мотивировано такое предположение?
Брюсов и раньше не раз откликался на актуальные события в форме исторических аналогий, особенно когда говорить прямо было опасно, а то и невозможно. Случай с болезнью Ленина именно таков. В пользу нашего вывода говорит и брюсовское восприятие большевистской революции в масштабе «от Перикла до Ленина», а самого Владимира Ильича, в послереволюционные годы, как одного из творцов мировой истории, одного из «любимцев веков», которых Брюсов не оценивал в этических категориях. Саму ситуацию — император умирает в окружении наследников — он уже описал в стихотворении «Смерть Александра» (1911). В «Диадохах» появился новый важный мотив: «„Достойнейший“ не встал». В примечании автор пояснил: «„Достойнейшему“, по преданию, завещал Александр свою империю». Одного «достойнейшего» не нашлось, и империю пришлось разделить. Это похоже на положение, сложившееся в высшем советском руководстве осенью 1922 года, с началом болезни Ленина. Только большевистские «диадохи», ведя борьбу за звание «достойнейшего» преемника вождя, делили не саму империю, а власть в ней.
Имена «диадохов» были у всех на слуху. Ленин сам назвал их: Сталин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин, Пятаков — в «Письме к съезду», посвященном определению «достойнейшего», которого вождь так и не нашел. Знал ли об этом Брюсов? Как член партии и ответственный работник он был обязан или, по крайней мере, имел возможность читать все партийные документы, в том числе распространявшиеся под грифом «только для членов РКП(б)». К партийной рутине он относился серьезно, но без догматизма. «Однажды я зашел к нему в кабинет в Наркомпросе, — вспоминал Шершеневич. — Он, сдвинув брови, внимательно штудировал постановление последнего партийного съезда. Ему нужно было делать доклад. Я принес в подарок последний сборник имажинистов. Брюсов немедленно отложил в сторону брошюру и начал читать стихи»{32}. У него не было недостатка в информации о происходящем, — хотя бы через Луначарского, человека не столь влиятельного, но осведомленного.
Итак, «диадохи».
Председатель Реввоенсовета и народный комиссар по военным и морским делам Лев Троцкий был известен как человек, не чуждый литературе, много писавший о ней и водивший дружбу с писателями, причем не только пролетарскими. О личном знакомстве свидетельствует дарственная надпись: «Т. Брюсову от автора. Л. Троцкий. 4/IV 1922» на книге «Между империализмом и революцией. Основные вопросы революции на частном примере Грузии» (1922). Титульный лист с инскриптом был сохранен Иоанной Матвеевной, видимо, уничтожившей опасную книгу, однако до 1992 года находился на специальном хранении{33}