В эти дни, где-то 9 мая, нам казалось, что четвертый блок перестал дышать, гореть, жить, – он внешне был спокойным, и мы хотели в день Победы вечером отпраздновать этот день. Но, к сожалению, именно в этот день было обнаружено небольшое, но ярко светящееся малиновое пятно внутри блока, что говорило о том, что там еще высокая температура. Трудно было определить, горят ли это парашюты, на которых сбрасывались свинец, и другие материалы; на мой взгляд, на это было очень непохоже, – скорее всего, это была раскаленная масса песка, глины и всего, что было набросано. Праздник был испорчен, и было принято решение дополнительно ввести 80 тонн свинца в жерло реактора, что и было сделано. После этого свечение прекратилось, и мы отпраздновали день Победы в более спокойной обстановке 10 мая. Не могу не отметить, какую большую роль играл там маршал Аганов со своими инженерными войсками, потому что сплошь и рядом возникали задачи. Для того, чтобы пройти к той или иной отметке, протащить тот или иной шланг, нужно было пробивать отверстие, при этом каждый раз, когда решалась задача, скажем, пробивать это отверстие с помощью военно-инженерных средств – стрелять, например, из пушек соответствующего калибра, – то каждый раз возникала опасность, не рухнет ли оставшаяся конструкция. Нужно было сделать соответствующие оценки, прикидки, и всю эту работу маршал Аганов и его подчиненные вели предельно четко, предельно организованно, собранно и очень точно.
Уже тогда, в эти тяжелые дни, у нас было, что может показаться парадоксальным, приподнятое настроение. Оно было связано не с тем, что присутствуем при ликвидации такого трагического события. Трагизм был основным фоном, на котором все происходило. Но некоторую приподнятость создавало то, как работали люди, как быстро откликались на наши просьбы, как быстро просчитывались различные инженерные варианты, а мы уже там, на месте, стали просчитывать первые варианты сооружения купола над разрушенным блоком. Впоследствии эта работа была поручена заместителю Председателя Совета Министров Баталину, который взял руководство проектными работами в свои руки; впоследствии само сооружение было поручено Министерству среднего машиностроения. Где-то 9–10 мая после телефонного разговора с М. С. Горбачевым, который просил меня лично дать ему некоторую хронологию событий, описания того, что происходит, поскольку он готовился к выступлению по ЦТ, я приступил к написанию соответствующей записки, где изложил все, что к тому времени мне было известно: как развивались события, каким образом произошло разрушение 4-го блока, какие работы уже сделаны, какой большой объем работ предстоит сделать. Эту записку я показал Е. П. Велихову и И. С. Силаеву, который внес ряд важных замечаний. После чего мы втроем эту записку подписали и отправили М. С. Горбачеву. Она была им частично использована в сто выступлении.
Общение с М. С. Горбачевым. И. С. Силаев и поощрение за особо опасные работы
Кстати, о разговорах с М. С. Горбачевым. Трижды мне приходилось вести их с ним по телефону из Чернобыля. Все носило довольно странный характер. Он звонил, конечно, Председателю Правительственной комиссии т. Силаеву И. С., может быть, он звонил Щербине и с ним разговаривал, но это было вне моего присутствия. Иван Степанович давал ему свою информацию, а затем, когда дело шло о детальных, специфических, профессиональных вопросах, он спрашивал: кому дать трубку? В первом разговоре он сказал – Легасову дать трубку. Я стал с ним разговаривать. 3–4 мин. М.С. спрашивал, что делается, что его волнует это: уже имя Горбачева начинают во всем мире трепать в связи с этой аварией, поднялся массовый психоз в мире; какое же истинное положение? В ответ на это я ему обрисовал положение – а дело было 6 мая, основные выбросы из разрушенном блоке прекращены, – что в настоящие время ситуация контролируема, масштабы загрязнений и зоны, прилегающей к ЧАЭС, и всего мира в целом нам более или менее понятны. Нам было ясно, что пострадавших от лучевого поражения, кроме тех, кто работал на ЧАЭС, ожидать маловероятно, контроль за населением ведется тщательный, что если будут в странах, на которые попали некоторые радиоактивные выпадения в результате аварии, приняты правильные информационные и санитарные меры, то никаких реальных последствии для здоровья людей не будет. Я не знал, что в это время к таким же выводам пришла сессия международной Всемирной организации по здравоохранению, специально собранная по этому вопросу: она также пришла к выводу, что угрозы населению Западной Европы и других стран происшедшая авария не несет. Рассказал о конкретной обстановке: где тяжелые участки, связанные с большим уровнем загрязнения, где обстановка более благоприятная, как идут работы. Он удовлетворился этим разговором. На следующий день во время нашего нахождения у И. С. Силаева повторно раздался звонок М. С. Горбачева, и на этот раз он просил чтобы трубку взял Е. П. Велихов. Его он стал спрашивать о причинах происшедшей аварии. Е.П. стал давать пояснения и сказал, что лучше об этом расскажет Валерий Алексеевич. Трубка была передана мне, и я, может быть, излишне детально, передал причины происшедшей аварии. В этот момент Михаил Сергеевич просил написать ему личное письмо, что и как происходило. Я тут же сел за написание письма; после некоторой редакции И. С. Силаевым оно ушло в ту же ночь на имя М. С. Горбачева за подписью Силаева, Велихова и моей.
И. С. Силаев в составе своей смены наибольшее внимание в процессе работы уделял строительным работам: организации бетонных заводов, или организации подвоза бетона, т. к. ясно было, что нужно было площадку вокруг 4-го блока максимально бетонировать. Именно И. С. Силаев ввел систему материального поощрения за проведение наиболее опасных работ, а наиболее опасными работами было определение, находится или не находится вода в нижнем и верхнем барботерах – помещениях, находившихся под реакторным залом. Мы еще боялись того, что часть расплавленного топлива туда попадет, и возможно мощное парообразование, которое вынесет дополнительную активность наружу. Нужно было знать, свободны ли эти барботеры, оставлять ли их пустыми, может быть, залить их бетоном, и т. д. Подойти к этим барботерам было довольно трудно, потому что рядом расположенные коридоры были заполнены водой с того момента, когда реактор пытались охлаждать водой. Уровень активности воды был высокий: до кюри на литр в отдельных точках. Включили откачные устройства, скачивали воду, и все-таки задвижку, которую нужно было открыть и с помощью которой можно было в то время понять, есть ли в барботере вода, удалось одолеть одному из работников станции в очень непростых условиях. И вечером его Иван Степанович торжественно поблагодарил и вручил пакет с 1000 рублей. Он получил на это соответствующее разрешение. И я увидел лицо человека, который был, с одной стороны, очень горд, что ему удалось эту непростую работу в непростых условиях выполнить, а с другой стороны, видно, как он этот пакет с деньгами мял: не как награду, в общем-то говоря. Ему и отказаться от этих денег было неудобно, и в тоже время сама денежная форма награды как-то его не очень радовала. Потому что действительно, в тот период времени особенно, люди там боролись с аварией, старались выложиться, сделать все что можно, не думая ни о каких там поощрениях материальных или моральных. Все работали единым коллективом, стараясь найти наиболее правильные решения.Несоответствие элементов станции чертежам
В этот период времени страшно было смотреть на главного инженера проекта этой станции из Гидропроекта Конвиза, потому что он, по-моему, не спал ни минуты. Естественно, для того чтобы искать подходы, проходы к различным помещениям, все время обращались либо к его чертежам, либо к его памяти, к его опыту. Вот здесь я должен вспомнить много досадных эпизодов. Потому что смотришь, скажем, на чертежи – должен быть свободный коридор. По этому коридору начинаешь движение – оказывается, коридор перегорожен какой-то стенкой. Стенкой, видимо, возникшей, созданной по каким-то инженерным соображениям после завершен проекта. Ее не должно быть в проекте, а она существует и не отражена ни в каких чертежах. Возникли обратные ситуации когда в соответствии с чертежами должна быть глухая стена, а на самом деле там был дверной проем. С этим мы тоже сталкивались. Особенно трудно приходилось шахтерам. Потому что, оказалось, на территории станции огромное количество труб и плит были захоронены в земле. И поэтому когда они осуществляли свои работы щитовой проходкой или иным способом, рассматривая чертежи подземных коммуникаций, казалось, что для них проход был свободен, но, начиная практическую работу, они сплошь и рядом наталкивались на препятствия, никак не отраженные в рабочих чертежах. Вот этого, в огромном количестве встречающегося, несоответствия между документальной частью, которая находилась на станции, и фактическим положением дел на различных отметках станции, в подземных сооружениях, было много, – и все это, конечно, произвело впечатление огромного невнимания, огромной неряшливости в ведении такого документального хозяйства, которое должно было бы точно и на каждый момент времени описывать состояние и строительных конструкций, и проходок, и электрических коммуникаций. Вот таких неряшливых элементов встречалось, к сожалению, достаточно много.
В штабе УС-605. Совещание по организации работ у основания вентиляционной трубы. Фото А. Г. Ахламова.
При этом хотелось бы обратить внимание на то обстоятельство, что хотя такие факты, конечно, и в обыденной-то жизни раздражают, – но в тот момент времени настолько целеустремленными были действия людей, настолько быстрее хотелось каждому закончить свой собственный участок работы, что вот все эти многочисленные факты неряшливости как-то не вызывали особого крика, шума, и все это отступало на второй план относительно желания как можно быстрее справиться с задачей. Количество людей, прибывающих на площадку, все время увеличивалось потому, что каждая из групп требовала себе новых помощников, приезжающих либо с приборами, либо с документами, либо с инструментами, которые требовались для исполнения операции.