О своей роли в ликвидации Ченобыльской катастрофы Легасов рассказывает в воспоминаниях. Здесь следует упомянуть, что именно Легасов на конференции экспертов МАГАТЭ в Вене 25 – 29 августа 1986 года в качестве главы советской делегации выступил с пятичасовым докладом о причинах Чернобыльской аварии и ее последствиях.
Несмотря на свои заслуги при ликвидации последствий аварии был лично вычеркнут М.С. Горачевым из готового указа о присвоении звания Героя Советского Союза участникам строительства проекта «Укрытие» (саркофага для взорвавшегося реактора). В институте им. Курчатова В.А. Легасов оказался во враждебном окружении и незадолго до гибели на выборах в научный совет института получил 100 голосов за избрание и 129 голосов – против. 26 апреля 1988 года Легасов представил на заседании Академии наук план создания совета по борьбе с застоем в советской науке, план был отвергнут. Облучение во время ликвидации аварии, депрессия, потрясение от неприязни со стороны коллег – все это стало причиной самоубийства Валерия Легасова 27 апреля 1988 года.
Звание Героя Российской Федерации было присвоено В.А. Легасову в 1996 г. посмертно.
Справка составлена по изданиям: Легасова М.М. Академик Валерий Алексеевич Легасов. М.: Издательский дом «Спектр», 2010. 400 с.; Губарев В.С. Страсти по Чернобылю. М.: Алгоритм, 2011. С. 177–190.
В.А. Легасов. Мой долг – рассказать об этом
Никогда в жизни я не думал, что мне придется, только что пережив свое 50-летие, обратиться к мемуарам. Но произошли события такого масштаба с вовлечением в них такого качества людей с противоречивыми интересами, и столько появилось различных толкований того, что произошло и как произошло, что, наверное, в какой-то степени мой долг рассказать о том, что я знаю, как понимаю, как видел происходившие события.
1
Сообщение об аварии. Правительственная комиссия
26 апреля 1986 года. Была суббота, прекрасный день. Я раздумывал, не поехать ли мне в университет на свою кафедру (суббота – обычный мой день для кафедры), или поехать на партийно-хозяйственный актив, намеченный на 10 утра в Министерстве, которому принадлежит Институт атомной энергии им. И.В. Курчатова, а может быть, на все наплевать и отправиться с Маргаритой Михайловной, моей женой и другом, отдохнуть куда-нибудь. Естественно, по складу своего характера, по многолетней воспитанной привычке я вызвал машину и поехал на партийно-хозяйственный актив.
Перед его началом я услышал, что на Чернобыльской атомной станции произошла какая-то авария. Сообщил мне об этом начальник 16-го Главного управления Министерства Николай Иванович Ермаков. Именно в подчинении этого главка находился наш Институт. Сообщил он мне об этом достаточно спокойно, хотя и с досадой.
Начался доклад министра Ефима Павловича Славского. Доклад был, честно говоря, стандартным. Мы уже все привыкли к тому, что у нас в Ведомстве все замечательно и прекрасно, все показатели хороши: самые хорошие совхозы, самые хорошие предприятия, все плановые задания мы выполняем. Все носило характер победных реляций. В отдельных точках, которые того заслужили, он останавливался и ругал кого-нибудь из руководителей, специалистов – либо за высокий травматизм, либо за финансовое упущение, либо за технически неточно проведенную операцию.
Так и в этот раз, воспевая гимн атомной энергетике, большим успехам, которые были достигнуты, он скороговоркой сказал, что сейчас, правда, в Чернобыле произошла какая-то авария (Чернобыльская станция принадлежала соседнему министерству – Министерству энергетики и электростанций): «Вот они там что-то натворили, какая-то авария, но она не остановит путь развития атомной энергетики…» – дальше традиционный доклад, длившийся в общем 2 часа.
Около 12 часов был объявлен перерыв. Я поднялся на третий этаж, в комнату ученого секретаря Николая Сергеевича Бабаева для того чтобы обсудить в перерыве основные позиции доклада. В комнату заглянул Александр Григорьевич Мешков, первый заместитель Министра, и сообщил, что создана Правительственная комиссия, и что я включен в ее состав. Правительственная комиссия должна собраться в аэропорту Внуково к 4 часам дня.
Немедленно я покинул актив, сел в машину и уехал к себе в Институт. Я пытался найти там кого-нибудь из реакторщиков. С большим трудом мне удалось разыскать начальника отдела, который разрабатывал и вел станции с реактором РБМК – именно такой реактор был установлен на Чернобыльской атомной станции, – Александра Константиновича Калугина. Он уже знал об аварии и сообщил мне, что со станции ночью пришел тревожный сигнал, шифрованный по заведенному в атомной энергетике порядку, когда при отклонениях от нормы станция информирует то министерство, к которому она принадлежит. В данном случае поступил сигнал «один, два, три, четыре», что означало: на станции возникла ситуация с ядерной, радиационной, пожарной и взрывной опасностью, т. е. присутствовали все виды опасности. А.К. Калугин сказал, что заранее определенная соответствующими приказами команда, которая должна при аварийной ситуации немедленно собираться и, либо оставаясь на месте, руководить действиями персонала на объекте, либо вылетать на место происшествия, была ночью собрана и вылетела. Но пока она летела, со станции начали поступать сведения о том, что реактор, а это был реактор 4-го блока Чернобыльской станции, в общем-то, управляем, операторы пытаются вести его охлаждение. Правда, было уже известно, что два человека скончались, один из них погиб под блоками разрушившегося сооружения, второй – от химических ожогов, т. е. от пожара, а о лучевых поражениях ничего не сообщалось.
Забрав у Калугина все необходимые технические документы, получив некое представление о структуре станции и возможных неприятностях, которые там могут быть, я заскочил домой. К этому времени жена срочно вернулась с работы, я ей кратко бросил, что уезжаю в командировку, ситуация мне непонятна, на сколько я еду и что там – я не знаю, и выехал во Внуково.
В аэропорту я узнал, что руководителем Правительственной комиссии утвержден заместитель Председателя Совета Министров СССР Борис Евдокимович Щербина – председатель Бюро по топливно-энергетическому комплексу. Он в это время уже вылетел в Москву из одного из регионов страны, где проводил партийно-хозяйственный актив. При его появлении мы должны были загрузиться в уже подготовленный самолет и вылететь в Киев, а оттуда на машинах отправиться к месту происшествия.
В состав первой Правительственной комиссии – я сейчас говорю это по памяти – были включены, кроме Б.Е. Щербины, министр энергетики А.И. Майорец, зам. министра здравоохранения Е.И. Воробьев, который тоже прибыл из другого региона Советского Союза во Внуково, давний сотрудник нашего Института, член-корреспондент АН СССР, зам. председателя Госатомэнергонадзора В.А. Сидоренко, заместитель Генерального Прокурора СССР О.В. Сорока, руководитель одного из подразделений Комитета государственной безопасности Ф.А. Щербак. Кроме того, в состав Правительственной комиссии были включены заместитель Председателя Совета Министров Украины Николаев и председатель Киевского облисполкома Иван Плющ.
В полете разговоры были тревожные. Я рассказал Борису Евдокимовичу об аварии на Три-Майл-Айленд, которая произошла в США в 1979 году. Скорее всего, причины, приведшие к той аварии, не имели никакого отношения к событиям в Чернобыле из-за принципиальной разницы в конструкции аппаратов. В этих обсуждениях, догадках прошел часовой полет.
В Киеве, когда мы вышли из самолета, первое, что бросилось в глаза – большая кавалькада черных правительственных автомобилей и тревожная толпа руководителей Украины, которую возглавлял Председатель Совета Министров Украины Александр Петрович Ляшко. Точной информацией они не располагали, но говорили, что дела плохие. Мы быстро погрузились в автомобили (я оказался в автомобиле с Плющом) и поехали на атомную станцию.
Чернобыль – Припять. Начало работы Правительственной комиссии
Расположена она в 140 километрах от Киева. Дорога не была насыщена жаркими спорами и обсуждениями. Информации было мало, готовились мы к какой-то необычной работе, поэтому разговор носил отрывочный характер, с длинными паузами. Было желание быстрее попасть на место, понять, что на самом деле произошло и какого масштаба события, с которыми мы должны встретиться. Вспоминая сейчас эту дорогу, я должен сказать, что мне тогда и в голову не приходило, что мы двигаемся навстречу событию планетарного масштаба, событию, которое, видимо, войдет навечно в историю человечества, как извержение знаменитых вулканов, гибель людей в Помпее или что-нибудь близкое к этому.
Через несколько часов мы достигли города Чернобыля. Хотя атомная станция называется Чернобыльской, расположена она в 18 км от этого районного города, очень приятного, сельского. Такое впечатление он на нас и произвел. Там было тихо, спокойно, шла обыденная жизнь. Свернули на дорогу к г. Припять. Припять – это уже город энергетиков, в котором жили строители и работники Чернобыльской атомной станции. О самой станции, истории ее сооружения, эксплуатации я расскажу чуть позже, чтобы не прерывать хронологию событий.
В Припяти уже чувствовалась тревога. Мы сразу подъехали к зданию городского Комитета партии, расположенному на центральной площади города. Здесь нас встретили руководители местных органов. Было доложено, что на 4-ом блоке Чернобыльской атомной электростанции во время проведения внештатного испытания работы турбоагрегата в режиме свободного выбега произошло последовательно два взрыва, здание реакторного помещения разрушено, и заметное количество персонала, масштаба сотен человек, получили лучевое поражение. Доложили также, что два человека погибли, остальные находятся в больницах города, что радиационная обстановка на 4-ом блоке довольно сложная. Радиационная обстановка в г. Припяти отличалась существенно от нормальной, но не представляла еще большой опасности для людей, находящихся там.
Правительственная комиссия, заседание которой очень энергично, в присущей ему манере провел Б.Е. Щербина, сразу распределила всех членов Правительственной комиссии по группам, каждая из которых должна была решать свою задачу.
Первая группа, которой было поручено руководить А.Г. Мешкову, должна была начать определение причин происшедшей аварии. Вторая группа во главе с А.А. Абагяном, который не был членом Правительственной комиссии, но прибыл по вызову, должна была организовать все дозиметрические измерения в районе станции, Припяти и близлежащих районов. Дальше – служба Гражданской обороны (а в это время уже появился генерал Иванов, возглавлявший службу Гражданской обороны того времени) должна была начать подготовительные меры к возможной эвакуации населения и первостепенным дезактивационным работам. Генерал Бердов, один из руководителей Министерства внутренних дел республики, должен был действовать с точки зрения определения порядка нахождения в этой пораженной зоне людей.
Сразу же после первого заседания все группы начали действовать. Сам я возглавил группу, целью которой была выработка мероприятий, направленных на локализацию происшедшей аварии. Группе Е.И. Воробьева было поручено заняться больными и всем комплексом медицинских мероприятий.
Когда мы подъезжали к г. Припяти, поразило небо. Уже километров за 8–10 до станции было видно над ней малиновое зарево. Известно, что атомная станция с ее сооружениями, трубами, из которых видимым образом ничего не вытекает, представляет собой сооружение очень чистое, аккуратное. А тут вдруг – как металлургический завод или крупное химическое предприятие, над которым огромное, малиновое в полнеба зарево.
Обстановка на атомной станции. Состояние реактора
Сразу было видно, что руководство самой станции и руководство Минэнерго, которое там присутствовало, в общем, вели себя противоречиво. С одной стороны, большая часть персонала, руководители станции, руководство Минэнерго действовали смело. Операторы 1 и 2 блока не покидали свои посты, не покидали свои посты и работающие на 3-ем блоке, а он был в том же здании, что и 4-ый, в готовности были различные службы, была возможность найти любого человека, была возможность дать любое поручение, и они выполнялись. Но какие давать команды, какие поручения, как точно определить ситуацию по приезда Правительственной комиссии – а она прибыла 26 апреля в 8 часов вечера, – осознанного плана не было. Все это пришлось делать Правительственной комиссии.
Прежде всего была дана команда на остановку реактора 3-го блока и его расхолаживание. Первый и второй блоки продолжали работать несмотря на то, что их внутренние помещения имели уже достаточно высокие уровни радиационных загрязнений, уровни, измеряющиеся десятками, в отдельных точках – сотнями миллирентген/час. Внутреннее загрязнение 1 и 2-го блоков произошло за счет приточной вентиляции, которая не была сразу же отключена в момент аварии, и загрязненный на площадке ЧАЭС воздух через приточную вентиляцию попал в помещения 1-го и 2-го блоков.
Затем была дана команда немедленно приступить к остановке и расхолаживанию первого и второго блоков. Эту команду дал Мешков, а не руководство станции и не представители Минэнерго. Команда начала немедленно выполняться.
Б.Е. Щербина немедленно вызвал химвойска, которые довольно оперативно прибыли во главе с генералом Пикаловым, и вертолетные части, расположенные неподалеку, в г. Чернигове. Группа вертолетчиков прибыла во главе с генералом Антошкиным, начальником штаба соответствующего подразделения ВВС. Начались облеты, внешние осмотры состояния 4-го блока. В первом же полете было видно, что реактор полностью разрушен, верхняя плита, герметизирующая реакторный отсек, находилась почти в строго вертикальном положении, но под некоторым углом. Видно было, что она была вскрыта, а для этого нужны довольно приличные усилия. Верхняя часть реакторного зала полностью разрушена, на крышах машинного зала, на площадке территории валялись графитовые блоки, либо целиковые, либо разрушенные, виднелись крупные элементы тепловыделяющих сборок. По характеру разрушений мне было ясно, что произошел объемный взрыв, и мощность его – порядка, как я мог оценить по опыту из других работ, от 3 до 4 тонн тринитротолуола. Из жерла реактора постоянно истекал белый в несколько сот метров высотой столб продуктов горения, видимо, графита, а внутри реакторного пространства было видно отдельными крупными пятнами мощное малиновое свечение. При этом однозначно сказать, что причиной этого свечения являются раскаленные графитовые блоки, оставшиеся на месте, или горение графита, было трудно, потому что графит горит, равномерно выделяя белесые продукты химической реакции – сумму оксидов углерода, а цвет, который отражался в небе – это была температура раскаленного графита. Довольно быстро были определены мощности излучения в различных точках в вертикальных и горизонтальных плоскостях. Было видно, что активности вышло наружу из 4-го блока достаточно много, но первое, что нас всех волновало, был вопрос о том, работает или не работает реактор или часть его, т. е. продолжается ли процесс наработки короткоживущих радиоактивных изотопов.
Первая попытка выяснения этого была предпринята военными. В специализированных бронетранспортерах, принадлежащих химвойскам, вмонтированы датчики, которые имеют и гамма- и нейтронные измерительные каналы. Первые же измерения нейтронным каналом показали, что якобы существуют мощные нейтронные излучения. Это могло означать, что реактор работает, и мне пришлось на этом бронетранспортере подойти к реактору, разобраться и убедиться в том, что в условиях очень мощных гамма-полей, которые существуют на объекте, нейтронный канал как нейтронный канал измерения, конечно, не работает, ибо он чувствует мощные гамма-поля, а не нейтроны. Поэтому наиболее достоверная информация о состоянии реактора могла быть получена по соотношению коротко- и относительно долго живущих изотопов иода. За основу взяли соотношение иода 134 и 131-го, и путем радиохимических измерений довольно быстро убедились, что наработки короткоживущих изотопов иода не происходит, и, следовательно, реактор не работает и находится в подкритическом состоянии. Впоследствии на протяжении нескольких суток многократно повторенный соответствующий анализ газовых компонент показывал отсутствие летучих короткоживущих изотопов, и это было для нас основным свидетельством подкритичности той топливной массы, которая осталась после разрушения реактора.
Тушение пожара. Локализация аварии
К вечеру 26 апреля все возможные способы залива активной зоны были испробованы, но они ничего не давали, кроме высокого парообразования и распространения воды по различным транспортным коридорам на соседние блоки.
Пожарные в первую же ночь ликвидировали очаги пожара в машинном зале, и сделали это очень оперативно и точно. Иногда думают, что часть пожарных получила высокие дозы облучения потому, что они стояли на определенных точках как наблюдатели, ожидая, не возникнут ли новые очаги пожаров. Это не так, потому что в машинном зале находилось много масла, водород в генераторах, много источников, которые могли вызвать не только пожары, но и взрывные процессы, которые могли бы привести к разрушению 3-го блока. Поэтому действия пожарных в этих конкретных условиях были не только героическими, но и правильными, грамотными и эффективными, т. к. они обеспечивали первые точные мероприятия по локализации возможного распространения аварии.
Следующий вопрос возник, когда стало ясно, что из кратера 4-го разрушенного блока выносится довольно мощный поток аэрозольной газовой радиоактивности. Ясно было, что горит графит, и каждая частица графита несла на себе достаточно большое количество радиоактивных источников. Встала сложная задача. Обычно скорость горения графита составляет где-то тонну в час. В 4-ом блоке было заложено около 2,5 тыс. тонн графита. Следовательно, эта масса могла бы гореть примерно 240 часов, вынося с продуктами своего горения радиоактивность, распространяя ее на большие территории. При этом температура внутри разрушенного блока скорее всего была бы ограничена температурой горения графита – чуть выше 1500, и выше бы не поднималась, установилось бы некоторое равновесие. Следовательно, топливо – таблетки диоксида урана – могло бы не расплавиться и не давать дополнительного источника радиоактивных частиц. Но этот многодневный вынос с продуктами горения, конечно, привел бы к тому, что огромные территории оказались бы интенсивно зараженными различными радионуклидами.
Поскольку радиационная обстановка позволяла делать эффективные действия только с воздуха и с высоты не менее 200 м над реактором, то соответствующей техники, которая могла бы традиционно, с помощью воды, пены и других средств прекратить горение графита, не было, надо было искать нетрадиционные решения. Мы начали об этом думать. Наши размышления сопровождались постоянными консультациями с Москвой, где у аппарата ВЧ постоянно находился А.П. Александров, ряд сотрудников Института атомной энергии, сотрудники Министерства энергетики. И каждая служба держала соответствующую связь со своими московскими организациями. Уже на следующий день пошли различные телеграммы, предложения из-за рубежа, с разными вариантами воздействия на горящий графит с помощью различных смесей.
Логика принятия решений была такая. Прежде всего надо было ввести столько, сколько можно, боросодержащих компонент, которые при любых перемещениях топливной массы, при любых неожиданных ситуациях обеспечивали бы нахождение в кратере разрушенного реактора достаточно большого количества эффективных поглотителей нейтронов. К счастью, на складе оказалось незагрязненным достаточно большое количество – 40 тонн – карбида бора, который и был прежде всего заброшен с вертолетов в жерло разрушенного реактора. Таким образом, первая задача – задача введения нейтронного поглотителя в максимально большом количестве – была выполнена быстро и оперативно.
Вторая задача была связана с введением средств, которые стабилизировали бы температуру, заставляя энергию, выделяющуюся при распаде мощной топливной массы, затрачиваться на фазовые переходы. Первая мысль, которая мне пришла в голову – забросать максимальное количество железной дроби. На станции ее было достаточное количество, добавляется она обычно в строительный бетон, чтобы сделать его тяжелым. Но оказалось, что склад, на котором хранилась эта железная дробь, был накрыт проходящим первичным облаком взрыва, и работать с сильно зараженной дробью было практически невозможно. После обсуждений и многочисленных консультаций в качестве стабилизаторов температуры были выбраны две компоненты – свинец и доломит. Первый – достаточно легкоплавкий металл, который обладает некоторой способностью экстрагировать радиоактивные элементы и, застывая, создавать защитный экран от гамма-излучения. Оставалось опасность, что если температуры более высокие (1600–1700°), то заметная часть свинца может испаряться, и тогда в дополнение к радиоактивному загрязнению могут прибавиться свинцовые загрязнения местности, и эффективной роли этот компонент не сыграет. Поэтому группа из Донецка, принадлежавшая Министерству энергетики Украины, располагавшая тепловизорами шведской фирмы, начала постоянные облеты 4-го блока, фиксируя температуру поверхностей. Задача была непростая, потому что датчики в этих тепловизорах служили полупроводниками, и нужно было ухитряться правильно интерпретировать результаты, имея в виду, что мощные гамма-излучения, попадающие на полупроводники, существенно искажали результаты измерений. Поэтому я предложил тепловизорные измерения температуры различных точек 4-го блока дополнить прямыми термопарными измерениями. Эту операцию осуществлял Е.П. Рязанцев вместе с вертолетчиками, опуская термопары на длинных фалах. Это тоже была непростая работа.
Поскольку продолжалось горение графита, то мною было предложено осуществлять в различных точках воздухозабор, и мы отправляли в Киев на анализ содержания СО, СО2, их соотношения, по которым с не очень высокой точностью, но можно было судить о максимальных температурах в разрушенном 4-ом блоке.
Совокупность всех данных привела к заключению, что в зоне реактора существуют небольшие области высокой температуры (максимальная составляет 1000°), но в основном поверхности проявляли себя как области, температура которых не превышала 300° С. В этом случае заброс свинца мог быть эффективным. Было принято соответствующее решение, и 2400 тонн свинца в различных формах были введены в реактор с высокой точностью и большим мастерством вертолетными службами. Количество вводимого свинца возрастало день ото дня, я был поражен тому темпу, тому масштабу, с которым весь необходимый материал был доставлен для выполнения операции.
Учитывая, что были высокотемпературные области, было решено использовать и карбонатсодержащие породы, в частности, доломит, назначение которых было то же самое – там, где возможно, стабилизировать температуру, затратив энергию на разложение доломита на компоненты.
А.П. Александров очень советовал нам вводить глины, которые являются неплохими сорбентами для выделяющихся радионуклидов. Вводили мы и глины, и большое количество песка в качестве фильтрующего слоя, способного, если начнут плавиться таблетки с двуокисью урана и выделяться радиоактивные компоненты, задержать хотя бы часть их внутри реактора.
Ясно, конечно, что сбросы тяжестей в несколько сот килограммов с 200-метровой высоты создавали сложную ситуацию вокруг самого 4-го блока, поэтому что каждый сброс создавал облако пыли после удара, и эта пыль несла много радиоактивности. Но аэрозольные частицы, поднимающиеся в это время наверх, агломерировались, укрупнялись и попадали где-то в зону 4-го блока или на площадку станции. Даже само облако играло роль защиты, чтобы мелкие аэрозольные частицы не продвигались на существенно большие расстояния от зоны самой станции.
Судя по характеру выноса радиоактивности из зоны 4-го блока, как по величине, так и по динамике его, все эти мероприятия оказались достаточно эффективными, и заметная часть активности была локализована и не распространилась на большие расстояния, за исключением какого-то количества цезия, стронция – наиболее низкоплавких компонентов топлива. Это позволило закупорить 4-й блок, создать фильтрующий слой, не допустить плавления самого топлива в силу прохождения достаточно большого количества эндотермических реакций.
Решение по этой схеме принималось 26-го апреля вечером, а реализовалось оно с 26 апреля по 2 мая включительно. Это основной период, когда осуществлялся очень интенсивный заброс всех материалов. После 2-го мая заброс был прекращен, несколько дней была пауза, затем, после 9 мая, когда при облетах 4-го блока было обнаружено пламенеющее высокотемпературное пятно то ли графитовой кладки, то ли металлической конструкции, туда было сброшено еще 80 тонн свинца. Это был последний массированный сброс материала в зону 4-го реактора.
Кроме материалов, которые имели назначение стабилизировать температуру внутри 4-го блока или создать необходимый фильтрующий слой, в зоне 4-го блока по предложению члена-корреспондента АН СССР Б.В. Гидаспова, который прибыл на помощь работающей группе после 10 мая, осуществлялась операция пылеподавления. Применялись растворы, содержание полимеробразующие материалы, которые заливались в пластиковые мешки, каждый массой в 1 тонну, и эти мешки сбрасывались в зону реактора, где при падении они разрывались. Раствор покрывал поверхности разрушенного блока и, полимеризуясь, застывал, создавая фильтрующий дополнительный слой. Такие мероприятия проводились до 15 мая.
Все эти мероприятия сопровождались постоянными отборами воздуха на фильтры, оценкой количества выносимых из блока радиоактивных компонентов. И видна была динамика: если первоначальная сумма активности (я не имею в виду первичное облако, вынесенное в момент взрывов) в стационарных условиях составляла тысячи кюри в сутки, то к моменту моего второго отъезда из Чернобыля эта величина уже не превышала сотен кюри в сутки, и потом она все более и более уменьшалась. Было, конечно, много споров о точности и правильности забора проб, точности и правильности измерений и расчетов, которые делались на основании проведенных измерений. Все это говорило о том, что даже в простых дозиметрических измерениях высокой культуры не было.
Вот такую линию проводило Правительственная комиссия по локализации аварии.
Панорама города Припять, города-спутника Чернобыльской АЭС. Снято с вертолета. Фото А.Г. Ахламова.
Эвакуация Припяти
Еще более важным вопросом, решаемым Правительственной комиссией, был вопрос о населении. Сразу после принятия решения о расхолаживании четвертого блока стали обсуждать вопрос о судьбе города Припяти. 26-го апреля вечером радиационная обстановка в нем была более-менее благополучной: от единиц миллирентген до десятков миллирентген в час. Конечно, это нездоровая обстановка, но она еще допускала какие-то размышления. Медицина была ограничена в своих действиях сложившимися порядками, инструкциями, в соответствии с которыми эвакуация могла бы быть начата в том случае, если бы для гражданского населения существовала опасность получить 25 биологических эквивалентов рентгена (бэр) на человека. Обязательной становилась эвакуация, если бы была угроза получения 75 бэр за время пребывания в пораженной зоне, а в интервале от 25 до 75 бэр право принять решение об эвакуации принадлежало местным органам. В этих условиях шли дискуссии.
Физики, особенно В.А. Сидоренко, предчувствуя, что динамика будет меняться не в лучшую сторону, настаивали на принятии решения об обязательной эвакуации населения. Медики здесь как бы уступили физикам, и где-то в 10 или 11 часов вечера 26 апреля Борис Евдокимович, послушав наши дискуссии, принял решение, поверив нашим прогнозам, об эвакуации. После чего представители Украины Плющ, Николаев приступили к подготовке немедленной эвакуации города на следующий день. Это была непростая процедура. Нужно было организовать необходимое количество транспорта, и он был вызван из Киева. Нужно было точно разведать маршруты, по которым можно было везти население. Генерал Бердов возглавил работу по оповещению населения, чтобы люди не выходили из каменных домов и т. д. К сожалению, эта информация шла устным путем, через заходы в подъезды, вывешивание объявлений, и, видимо, не до всех дошла, потому что утром 27 апреля на улицах города можно было видеть и матерей, везущих в колясках детей, и детей, играющих на улицах, и вообще признаки обычной воскресной жизни.
В 11 часов утра уже официально было объявлено, что весь город будет эвакуирован. К 2 часам был полностью собран весь необходимый транспорт, определены маршруты следования, и за 2–2,5 часа практически все население, за исключением определенного количества персонала, который был необходим для функционирования коммунальных служб города и для обслуживания станции, покинуло город. Персонал, который должен был обслуживать ЧАЭС, был перемещен в пионерский лагерь «Сказочный», находящийся за десятки километров от города Припять. Эвакуация была проведена достаточно аккуратно, быстро и точно, хотя проходила в необычных условиях, и отдельные проколы и неточности были. Например, большая группа граждан обратилась в Правительственную комиссию с просьбой эвакуироваться на собственных автомобилях, а их было в городе несколько тысяч. После некоторых размышлений такое разрешение было дано, хотя, наверное, и неправильно, потому что часть таких автомобилей была загрязнена, а дозиметрические посты, проверяющие уровень загрязненности автомобилей, и пункты отмывки были организованы несколько позже. Некоторое количество загрязнений было вывезено и вместе с вещами, которые, в минимальных количествах, брали с собой эвакуированные. Но я повторяю, что эвакуация происходила в тот момент, когда уровень загрязненности города был еще невысок, поэтому уровень загрязненности предметов, вывозимых людьми, и самих людей, был невысок. Практика потом показала, что никто из гражданского населения, не бывшего на самой станции в момент аварии – а это почти 50 тысяч человек, – какого-нибудь существенного вреда для своего здоровья не получил.
Следующие мероприятия были направлены на более тщательный дозиметрический контроль, организованный службами Госкомгидромета, службами генерала Пикалова, станционными службами, службами физиков. Более тщательно изучался изотопный состав. Хорошо работали дозиметрические службы военных, но наиболее точную информацию и по изотопному составу, и по характеру распределения активности мы получили от развернутой на пораженной территории лаборатории Радиевого института, которую возглавлял Петров, и от дозиметрической службы НИКИЭТа, которую возглавлял Егоров. На их данных мы базировались для принятия тех или иных решений.
Было ясно, что все первые дни, в силу изменения характера движения воздушных масс, в силу пыления в районе четвертого блока, сопровождавшего сбросы масс, вводимых в реактор, обстановка все время менялась.
«В каких условиях работала Правительственная комиссия»
Несколько слов о том, в каких условиях работала Правительственная комиссия, несколько личных впечатлений от этого периода времени.
Прежде всего я должен сказать, что удачным оказался выбор Бориса Евдокимовича Щербины в качестве председателя Правительственной комиссии, потому что он обладает таким качеством, как обязательное обращение к точке зрения специалистов, очень быстро схватывает эти точки зрения, и тут же способен к принятию решений. Я приведу только один пример. Первая партия свинца, которую нужно было ввести в чрево разрушенного реактора, была определена в 200 тонн. Я сказал Борису Евдокимовичу, что 200 тонн, конечно, никаких проблем не решают, по-настоящему нужно было бы – мне страшно было назвать эту цифру – 2000 тонн. Мне казалась эта цифра очень большой. Трудно за сутки-двое доставить такое количество. Как я узнал спустя сутки, он тут же заказал 6000 тонн свинца, потому что полагал, что мы можем ошибаться в расчетах, и считал, что в данной ситуации лучше избыток, чем испытывать дефицит в материале и не завершить работу так, как надо.
Персонал станции оставлял очень противоречивое впечатление. Мы застали людей, готовых к любым действиям в любых условиях. Уже потом, в отдельных фильмах, воспоминаниях говорилось о том, что были люди, в том числе и со станции, которые дезертировали, покинули свои рабочие места. На самом деле ситуация была сложная, особенно после эвакуации. Многие не знали, где находятся их семьи, потому что эвакуировали людей в разные стороны. Кто-то оставался в тех поселках и деревнях, куда их привезли, кто-то доставал билеты и уезжал к своим родственникам – к каким именно, куда? Все это психологически осложняло картину, и тем не менее все работники станции от самых рядовых до высокопоставленных, работников Министерства энергетики – все были готовы к самым активным действиям. Но к каким именно действиям, что нужно было делать в этой ситуации, как спланировать и организовать работу? Здесь никакого понимания необходимой последовательности действий у хозяев станции, у руководства Минэнерго не было, ни в заранее изложенном и изученном виде, ни в вариантах, которые рождались бы тут же. Эту функцию определения обстановки и ведения необходимых действий приходилось брать на себя Правительственной комиссии. Обращала на себя внимание растерянность даже в пустяках. Я вспоминаю, что в первые дни, когда Правительственная комиссия находилась еще в Припяти, не было необходимого количества защитных респираторов, не было индивидуальных дозиметров – ТЛД – и даже не очень надежных так называемых «карандашей» было мало и не хватало для всех, участвующих в работе. Кроме того, либо большая часть из них были не заряжены, либо люди не были проинструктированы, как ими пользоваться, в какой момент перезаряжать соответствующий дозиметр. На станции не было автоматов внешней дозиметрии, которые бы выдавали автоматически телеметрические данные по радиационной обстановке в радиусе нескольких километров, поэтому приходилось организовывать большое количество людей для проведения разведывательных операций. Не было радиоуправляемых самолетов, снабженных дозиметрическими приборами, и поэтому потребовалось изрядное количество пилотов-вертолетчиков для измерительных и разведывательных целей. Понятно, что человек незаменим в тех случаях, когда предстоит провести какие-то технологические работы – сброс груза или осуществить другую операцию, связанную с крупногабаритными приборами, поставленными на борт вертолета, но простейшие и часто выполняемые операции, казалось бы, могли совершаться беспилотными малогабаритными радиоуправляемыми летательными средствами. Этой техники в наличии не оказалось. Не оказалось и элементарной культуры, в первые дни, по крайней мере. В г. Припять, помещения которого уже 27, 28, 29 апреля были достаточно грязными, привозили необходимое количество продуктов: колбасу, огурцы, помидоры, бутылки с пепси-колой, фруктовой водой: все это выставлялось просто в комнатах, тут же голыми руками бралось, резалось. Это уже потом, спустя несколько дней, когда более-менее все нормализовалось, появились соответствующие столовые, палатки, соответствующие санитарно-гигиенические условия – правда, довольно примитивные, но в которых можно было контролировать и руки, и качество пищи с точки зрения загрязненности. При перемещениях Правительственной комиссии – несколько дней в г. Припять, затем в г. Чернобыле и спустя некоторое время в г. Иванькове, в 50 км от Чернобыля – видно было, что никаких развернутых загородных пунктов управления, в которых можно было бы вести управленческую работу в такой сложной ситуации, ничего подготовленного не было, и все приходилось изобретать на ходу, на месте, удачно или неудачно.
На второй или на третий день я предложил создать в составе Правительственной комиссии информационную группу, пригласив в нее двух-трех опытных журналистов, которые бы получали информацию технического, радиационного, медицинского характера от специалистов, в полном или частично ограниченном объеме (в том случае, когда еще не было полной ясности, чтобы не допускать неточностей), и выпускать ежедневные или несколько раз в сутки соответствующие пресс-релизы, которые могли бы передаваться в ТАСС, в газеты, по телевидению, чтобы ясна была обстановка, что и как происходит, как вести себя населению.
Предложение не отторгалось, но пресс-группы создано не было.
Оперативная группа Политбюро
2 мая, когда Правительственная комиссия располагалась в г. Чернобыле, появились в зоне Николай Иванович Рыжков и Егор Кузьмич Лигачев. Их поездка имела большое значение. Правительственная комиссия еще накануне приняла решение на основании разведывательной работы, на основании прогнозов распространения радиоактивных частиц продолжить эвакуацию населения не только из г. Припяти, но и из 30-километровой зоны, окружающей ЧАЭС. Когда наши высокие руководители прибыли – а начали они поездку с мест расположения людей, которые уже были эвакуированы, с общих наблюдений состояния в этой области, – они провели совещание в Чернобыльском райкоме партии. Вместе с ним прибыл и В.В. Щербицкий; это было его первое появление в районе катастрофы: до этого правительство Украины очень удачно и очень активно представлял заместитель Председателя Совета Министров УССР т. Николаев. Совещание было существенным. Из наших докладов – а в качестве основного докладчика пришлось выступать мне – они поняли обстановку, поняли, что это не частный случай аварии, что это крупномасштабная авария, которая будет иметь очень долговременные последствия, что предстоят огромные работы по продолжению локализации разрушенного блока, что необходимо готовиться к крупномасштабным дезактивационным работам, что предстоит спроектировать и построить укрытие для разрушенного четвертого блока, тщательно оценить обстановку на самой станции, оценить возможность ввода в строй первых трех блоков и возможность продолжения строительных работа на пятом и шестом блоках. Кроме того, 1 и 2 мая повысились фоновые значения радиационных уровней в г. Киеве и других городах, отстоящих довольно далеко от ЧАЭС. Все это очень волновало руководителей партии и правительства, и они приехали разобраться со всеми делами на месте.
После докладов, после того, как мы объяснили ситуацию, как понимали ее сами, были приняты кардинальные решения, определившие порядок организации работы на весь последующий период, масштаб этой работы, отношение к ней всех ведомств, предприятий нашей страны. Была создана Оперативная группа Политбюро ЦК под руководством Н.И. Рыжкова, подключена практически вся промышленность Советского Союза. С этого момента Правительственная комиссия стала только конкретным управленческим механизмом той огромной государственной работы, которая проходила под руководством Оперативной группы Политбюро ЦК КПСС. Оперативная группа заседала регулярно, ей докладывали все детали, состояние радиационной обстановки в каждой наблюдательной точке, оценивались все предложения по тем или иным мероприятиям. В общем, я не знаю ни одного ни крупного, ни мелкого события, которое бы не было в поле зрения Оперативной группы Политбюро. В состав Оперативной группы входили, кроме Н.И. Рыжкова и Е.К. Лигачева, В.М. Чебриков, В.И. Воротников, Министр внутренних дел А.В. Власов, секретарь ЦК КПСС В.И. Долгих, который непосредственно от имени ЦК КПСС занимался контролем за всеми мероприятиями, проводимыми в зоне ЧАЭС и в атомной энергетике в целом, занимался ежесуточно, не сбрасывая со счетов всех дел, которые ему поручены.
Бывая неоднократно на заседаниях Оперативной группы, я должен сказать, что ее заседания, ее решения носили очень спокойный, сдержанный характер, с максимальным стремлением опереться на точку зрения специалистов, но всячески сопоставляя различные точки зрения. Для меня это был образец правильно организованной работы. Первоначально я мог предполагать, что там могли приниматься какие-то волевые решения, направленные на то, чтобы скорее справиться с ситуацией, приуменьшить, может быть, значение случившегося. Ничего похожего не было. Работа была организована как в хорошем научном коллективе. Первое – внимательное изучение информации, желательно – информации, получаемой из разных источников. А часто бывали случаи, когда, скажем, информация, даваемая военными, отличалась от информации, получаемой гражданскими научными службами. В свою очередь, различные научные группы на первых этапах представляли различную информацию. Особенно это касалось величины выбросов активности из четвертого блока. Так, в июне группа специалистов из ГЕОХИ им. Вернадского на основании своих измерений представила данные, в соответствии с которыми более 50 процентов содержимого реактора выскочило за пределы ЧАЭС. Они дали колоссальную зону распространенности, например, плутония, по территории Советского Союза. Другая группа специалистов, которая работала по поручению Л.Д. Рябева – и составляли ее специалисты Радиевого института – измерения производила следующим образом: они просто на основании общей активности, определенной в различных географических точках вокруг 4-го блока, распределяли топливо пропорционально активности, проявляемой различными участками. Конечно, это было неправильно, потому что не учитывалось ни самопоглощение, ни многие другие процессы, но, тем не менее, на основании такого первичного образа ими был сделал вывод о том, что примерно половина топлива находится в шахте реактора, а остальное находится вне его. Третья группа специалистов, которая самым тщательным образом обследовала все карты, которые давал Госкомгидромет, интегрировала всю активность, фиксируемую наземной и воздушной разведками, сопоставляя данные, которые стали поступать из-за рубежа, никак не могла обнаружить более 3–4 процентов активности, находящейся вне 4-го блока. Вся информация поступала в Оперативную группу и имела практическое значение с точки зрения как действовать, какие усилия требовались на захоронение, какие усилия надо затратить на дезактивационные работы. Пришлось создать комиссию, просить Анатолия Петровича быть арбитром, искать ошибки. В конечном счете оказалось, что группа ГЕОХИ была неточна, измерения плутония проводились при таких условиях, при которых в пробы анализа попал плутоний оружейного происхождения, периода ядерных взрывов. Подход РИАновцев тоже был не совсем точный. В конце концов все пришли к единой цифре – выброшено топлива за пределы 4-го блока – 3,5–4 процента. В тот период все это создавало довольно нервозную обстановку.
Но сама Оперативная группа нервозности не проявляла, просто настаивала на дополнительных измерениях, уточнениях, всячески стараясь понять истинное положение вещей. При этом в своих решениях Оперативная группа стремилась всегда идти по пути максимальной защиты интересов людей. Скажем, из всех возможных вариантов распространенности зараженной зоны, величины денежной компенсации, которая потребовалась бы эвакуированным людям, принимались решения в пользу пострадавших от аварии. Это касалось каждого случая.
Оперативная группа поразила меня и тем, что она не проявляла стремления законсервировать ранее принятые решения. Принимались первичные решения о сроках пуска 1 и 2 блоков, о времени завершения работ по сооружению «саркофага», или о работах по 5–6 блокам, или по консервации г. Припяти, – но если вдруг появлялись новые экспериментальные данные, которые показывали, например, что г. Припять может быть не законсервирован, что он может быть дезактивирован и в какой-то части заселен, то Оперативная группа меняла ранее принятые решения и не видела в этом криминала.
Оперативной группе приходилось неоднократно рассматривать вопрос по принятию или непринятию иностранной помощи, которая предлагалась в этот период времени.
После посещения Н.И. Рыжковым и Е.К. Лигачевым района бедствия и оценки ими ситуации поступила команда – первый состав Правительственной комиссии заменить на второй. Борис Евдокимович оставался руководителем Правительственной комиссии, но было принято решение дальнейшую работу на месте вести дублирующими составами. Первая группа отбыла в Москву, а в зоне появился дублирующий состав во главе с заместителем Председателя Совета Министров СССР И.С. Силаевым. Б.Е. Щербина предложил задержаться мне и В.А. Сидоренко для того, чтобы довести до конца работу: Сидоренко – по выявлению причин происшедшей аварии, а мне – по локализации аварии в самом блоке. Формально в команде И.С. Силаева меня должен был заменить заместитель директора нашего института Е.П. Рязанцев, он приехал во второй группе. В этой же группе приехал Е.П. Велихов.
Подготовка арматурных сеток для штольни, подводимой под реакторное отделение. Фото А.Г. Ахламова.
Опасность в нижней части реактора. «Китайский синдром»
Он приехал с опасением, о котором я докладывал тоже и Н.И. Рыжкову, и Е.К. Лигачеву: что в принципе нас волнует неопределенность геометрического положения остатков реактора. Ясно, что тепловыделение из этой массы продолжается, и какое-то вертикальное движение этой массы топлива может наблюдаться. При этом нас волновало два обстоятельства: не может ли это движение привести к тому, что в каком-то локальном районе создастся вновь критически масса, и вновь начнут нарабатываться короткоживущие радиоактивные изотопы. Хотя мы и надеялись, что большое количество введенного бора – около 40 тонн – равномерно смешалось с этой массой, но полностью снять угрозу возникновения «локальных реакторов» было нельзя. Волновало нас и то, что температуры могут оказаться достаточно высокими в этих тепловыделяющих массах, и какие-то элементы конструкции нижней части реактора могут не выдержать. Могут не выдержать высокой температуры бетоны, может часть топлива попасть в нижний и верхний барботеры. Мы еще не знали к тому времени, есть ли там вода. Боялись, например, что если заметная масса горячего топлива попадет туда, то мощное парообразование вынесет дополнительное количество аэрозолей наружу, загрязнив дополнительно территорию.
Иван Степанович Силаев принял решение, во-первых, выяснить, есть ли вода в верхнем и нижнем барботерах.
Оказалось, что вода есть. Были проведены необходимые операции по ее удалению. Я повторяю, что удаление воды проводилось для того, чтобы не допустить крупного парообразования, причем уже было ясно, что какого-то второго парового мощного взрыва произойти не могло, а могло быть интенсивное парообразование с выносом большого количества радиоактивных частиц пыли. Поэтому на всякий случай воду нужно было удалить, а в случае необходимости введения охлаждения тогда, когда масса уже попадет в эти помещения, воду можно было снова ввести в эти помещения как охлаждающий фактор. Вот такие решения и были приняты и запротоколированы.
В это время появился Евгений Павлович, стал говорить о возможности «китайского синдрома», о том, что эти барботеры – нижний и верхний – будут проплавлены, и что какая-то часть топлива может попасть в землю и дальше, проплавляя землю, дойти до водоносных слоев. Водоносные слои под Чернобыльской атомной станцией (и в этом смысле она была очень неудачно поставлена) располагались на глубине 32 метра, и, конечно, даже если какая-то часть топлива попала бы туда, то возникла бы угроза заражения достаточно большого бассейна, питающего заметную часть Украины. Вероятность такого события представлялась чрезвычайно малой, но, тем не менее, как превентивную меру после некоторых колебаний все-таки приняли. Евгений Павлович настоял на том, чтобы нижний поддон под фундаментной плитой реактора был сооружен. Для этого очень активно работали шахтеры во главе со своим министром тов. Щадовым и специалисты из Минспецтяжстроя во главе с министром Брежневым, которые вели работы по созданию соответствующих тоннелей под фундаментной плитой 4-го блока с тем, чтобы потом в этих тоннелях можно было заложить бетонные плиты, причем бетонные плиты с возможностью их охлаждения. И все это было сконструировано и сделано за достаточно короткий срок.
Где-то в десятых числах мая появился, по вызову Велихова, Вячеслав Дмитриевич Письменный с чемоданом различных образцов материалов, которые имитационно лазером или расплавленной какой-то массой прожигались на достаточно глубокие расстояния. Все это психологически подействовало на Ивана Степановича Силаева, и он эти работы разрешил. Возможно, эти работы были избыточны, но в то время можно было понять, что это превентивная мера, на всякий случай – а вдруг действительно какая-то масса прорвется. Она психологически очень действовала на население как мероприятие, защищающее подпочвенные воды, но и позволила (почему я и не возражал против этих работ) на этом этапе сразу сосредоточить достаточно большое количество техники.
Подготовка арматурных сеток для штольни, подводимой под реакторное отделение. На фото: Гарков Владимир Васильевич, зам. нач. УС-605 (г. Сосновый Бор), Макаров Владимир Николаевич, зам. нач. УС-605 (г. Навои), диспетчер УС-605 Ефремов Александр Константинович. Фото А.Г. Ахламова.
Защита вод
Мне было ясно, что предстоит провести огромное количество необычных работ по сооружению укрытия 4-го блока. Для этого нужно было отработать и доставку бетона, и определить, какая техника удачно, а какая неудачно в этих условиях работает, создать пункты отмывки техники, определить, отмываемая ли она, с каким коэффициентом запаса нужно технику доставлять, в каких условиях могут находиться люди, работающие на этом необычном участке. Поскольку сам саркофаг еще был в первой стадии проекта, то мне казалось очень важным на этом этапе начать отлаживать механизм ввода людей, решать бытовые вопросы их размещения, набирать опыт организации таких крупномасштабных строительных работ. Поэтому в этом смысле все решения, наверное, принимались правильно. Защита вод стала одной из актуальных проблем сразу же в майские дни. Река Припять уже сама по себе является заметным водным резервуаром, она впадает в Днепр, а что такое Днепр, говорить не приходится. И, как я уже отметил, подпочвенные воды находятся неглубоко под Чернобыльской атомной станцией. После того, как стало ясно, что число жертв происшедшей аварии ограничивается несколькими сотнями человек, причем десятки человек – это тяжело пострадавшие люди, а остальные – излечиваемые, – то главная проблема была – обезопасить население, проживающее вдоль бассейна Днепра. Это была центральная и очень острая задача. Конечно, проводились измерения уровня загрязнения самой воды сразу все эти дни, предлагались различные решения.
Первое решение, которое предлагалось, в отработке которого участвовали многие специалисты Госкомгидромета и, как контролирующие, организации Минводхоза, было: создать стену в грунте, т. е. по периметру загрязненной территории промышленной площадки и Чернобыльской атомной станции вырыть необходимые траншеи, их забетонировать и сделать некий куб, который ограничивал бы возможность выхода активной воды за пределы этой промплощадки. Для этого даже была закуплена итальянская техника, которая позволяла бы с высокой интенсивностью вести соответствующую работу. Но затем более точные изыскания, более точная оценка радиационной обстановки на воде, миграция радионуклидов к водам, да и испытания самой итальянской техники, – все вместе взятое показало, что это решение не оправдано, и Минводхозом было предложено более эффективное решение, связанное с тем, чтобы всю грязную территорию окружить достаточным количеством, около 150, скважин, часть из которых были бы скважинами разведывательными, где непрерывно измерялась бы радиоактивность поступающей в этих скважины воды, и в случае необходимости соответствующими устройствами радиоактивную воду, если бы она там появилась, откачивать, не допуская ее прохождения в глубоко расположенные подпочвенные воды. Практика потом показала, что это было самое правильное решение потому, что по данным разведскважин никакого проникновения радиоактивных вод в глубину практически не было. Поэтому стена в грунте была построена только на одном участке, наиболее загрязненном. Основная защита подпочвенных вод базировалась на системе откачных скважин, которые стоят, наблюдаются, находятся в рабочем состоянии.
Поскольку какое-то количество радионуклидов все-таки попало на воду после выброса, то следующим мероприятием по защите Днепровского моря, всего этого водного бассейна, было построение системы защитных дамб, в состав которых входили цеолиты – вещества, способные сорбировать радиоактивные частицы, радионуклиды, если бы они в воде появились. На всех малых и больших реках такие защитные дамбы были сооружены, и свою положительную роль они сыграли. Так что загрязненность вод нигде не превышала предельно допустимых концентраций. Надо при этом сказать, что украинские товарищи выступили первоначально с проектом создания обводного канала, который бы все воды Припяти уводил от Днепровского моря. Это миллиардное по стоимости сооружение, но оно, конечно, гарантировало бы, что никакие загрязненные воды не попадут в Киевское море. Была создана комиссия во главе с Воропаевым. Она самым тщательным образом оценивала ситуацию. Еще до работы этой комиссии мне было поручено сделать оценку этого проекта. Я на основании самых простых оценок, которые удалось сделать, показал, что это мероприятие избыточно, потому что система скважин, система дамб, естественный обмен активности между водой и илами, находящимися на дне, не должен создать сколько-нибудь серьезной угрозы для Днепровского моря. Затем комиссия провела все эти же работы более тщательно и пришла к такому же выводу. Поэтому это предложение не было принято, и практика показала, что это мероприятие было бы и экономически нецелесообразно, и не принесло бы никаких дополнительных выгод с точки зрения защиты Днепровского бассейна.
Киевляне в это время приняли правильные меры. Они стали готовиться к возможности использования другого источника воды из Днестра для питания города и всячески развивали работы по созданию дополнительных артезианских скважин – на случай если бы днепровские воды оказались загрязненными радионуклидами выше предельно допустимых концентраций, город мог бы питаться другими источниками воды. Вся подготовительная работа прошла очень быстро, очень организованно. Но практически пользоваться ею не пришлось потому, что ни до весеннего паводка, ни после него воды Днепровского бассейна не содержали загрязнений, превышающих предельно допустимых концентраций, которые бы как-то угрожали здоровью людей.
Из этих слов не следует, что вообще никаких загрязнений в бассейне рек не происходило. В первые дни на отдельных участках водных бассейнов активность была до 10-8 кюри на литр в отдельных пробах воды. Во-вторых, загрязненными оказались илы, в том числе и в Днепровском бассейне. Наиболее сильно загрязненными были илы в пруде-охладителе рядом с Чернобыльской станцией, но и дальше по течению Припяти и по течению Днепра содержание радионуклидов в илах было существенно повышенным. Остается оно повышенным и сегодня. Но, к счастью, природа устроена так, что эти радиоактивные частицы в илах удерживаются достаточно прочно, и сейчас ведется тщательное изучение вопроса, не попадает ли какая-то частица этой радиоактивности, закрепленной в илах, в живые организмы, живущие в реках. Такая работа будет вестись еще достаточно длительный срок. Первые выводы были, что рыбы какую-то часть радиоактивности в себе несут, но каких-то тревожных симптомов пока не обнаруживается, хотя наблюдения должны продолжаться. Кроме того, большие участки побережья и малых и больших рек за счет выноса с талыми водами грязи, расположенной на загрязненной территории, хвои, которая опадала с зараженного леса, оказались с достаточно высокими уровнями радиации. Защита рек от попадания этих загрязненных предметов представляла собой большую проблему, и тут Советская Армия сыграла большую роль в том, чтобы свести к минимуму возможность попадания таких загрязненных предметов в сами реки и обеспечить уборку загрязненных участков.
Роль Советской Армии
Коль я заговорил об армии, то нужно сказать, что круг работ военных был очень велик. Химические войска прежде всего должны были заниматься работой по разведке, по определению загрязненной территории. На плечи армии были возложены работы и на самой станции, и в 30-километровой зоне – по дезактивации деревень, поселков, дорог. Летом 1986 года это стало одной из основных проблем – не допустить распространения загрязненной пыли на большие расстояния. Для этого испробовался большой спектр различных химических составов, которые способны были бы полимеризоваться, закрывать загрязненные участки, причем пропуская через себя воду, но не допуская заметного пылеуноса. И создание таких составов, и их испытания, и организация работ по их введению на больших площадях – вот вся эта работа, конечно, легла на плечи армии. Организовалась эта работа очень тщательно. Огромную работу провела армия по дезактивизации города Припяти осенью 1986 года. И то, что этот город уже не представлял собой особой опасности, обеспечили сентябрьские-ноябрьские операции армии.
Командир Сибирского полка химзащиты полковник Иван Демков. Фото А.Г. Ахламова.
Конечно, и дезактивация помещений 1 и 2 блоков при подготовке к их выпуску, – в этом тоже армейские части приняли самое активное участие. Дезактивация внутренних помещений, уборка территорий, уборка крыш. Работа проводилась чрезвычайно активно, в непростых условиях и с соблюдением таких требований, чтобы ни один из участвующих в этих работах солдат или офицер не получил дозовой нагрузки, превышающей первоначально 25 бэр; потом эта доза была снижена и в общем это соблюдалось и выполнялось. Хотя, конечно, были и досадные, и смешные, и горькие случаи, которые мне приходилось наблюдать своими глазами. К числу таких досадных случаев относилась ситуация, при которой группа работающих солдат имела только у своего начальника – старшины или офицера – единственный дозиметрический прибор, и дозовые нагрузки, которые получал тот или иной работник, определялось его командиром. И это были нечастые случаи, но они были. Тогда командир хорошо работающему солдату ставил большие дозовые нагрузки как стимул к работе и как возможность быстрее закончить свое пребывание в этой зоне. Плохо работающему ставил меньшие дозовые нагрузки. Конечно, когда удавалось такие случаи наблюдать, устраивался скандал, все менялось. Но такие случаи, к сожалению, были. Мне ни разу не пришлось быть свидетелем какого-то случая, когда призванный в Советскую Армию специалист или просто любой гражданин Советского Союза как-то пытались манкировать своей работой или чувствовали себя насильственно привлеченными к трудовым и опасным работам. Может быть, такие случаи где-то и были, но мне их ни разу наблюдать не пришлось. Наоборот, мне самому приходилось несколько раз выходить на довольно опасные участки 4-го блока для того, чтобы уточнить данные разведки или для того, чтобы представить себе возможный фронт работ для тех или иных операций, – и в помощь всегда приходилось брать солдат, и всегда, когда мне приводили какую-то группу солдат, я объяснял условия, в которых они будут работать, и спрашивал, что я хотел бы идти на работу только с теми, кто добровольно будет помогать мне. И ни разу не было случая – а число таких работ было велико, – когда кто-нибудь, как это говорится, остался в строю, а не сделал шаг вперед для того, чтобы войти в нашу научную команду и помочь нам в проведении самых разных, иногда действительно непростых работ. Здесь солдат ничем не отличается от гражданского человека, который участвовал в этих работах.
По предложению генерала Демьяновича довольно быстро в районе зоны аварии, для того чтобы работу военных частей по дезактивации – и по измерениям, и по любым операциям, которые приходилось делать армии – делали бы не наобум, не методом проб и ошибок, а более осознанно, был организован военный центр, который занимался и подбором соответствующей измерительной техники, наиболее адекватной ситуации, и выбором маршрутов следования. Отработка технологических приемов для проведения дезактивационных работ и наличие этого военного центра сыграло большую положительную роль в том, что работы шли достаточно быстро и с минимальными дозовыми нагрузками. Хотя, в общем-то, интегральные дозовые нагрузки были, конечно, достаточно велики в силу огромного объема работ, в силу огромного количества людей, привлеченных к этим работам, но все-таки они были минимизированы с помощью деятельности этого военного центра, работавшего в содружестве с научными организациями Академии наук и Институтом атомной энергии, киевскими исследовательскими организациями.
Командир Сибирского полка химзащиты полковник Иван Демков и его замполит. Фото А.Г. Ахламова.
«Все это представлялось таким хорошо настроенным коллективом»
Поразительно быстро шли не только дезактивационные работы, но и сооружение новых жилых поселков, куда переселялись эвакуированные люди; поразительно быстро шло сооружение поселка «Зеленый мыс», где должны были жить сотрудники 1 и 2 блоков Чернобыльской атомной станции, вынужденные работать вахтовым методом. Работа шла не только быстро, но ее старались выполнять качественно и, я бы сказал, со вкусом. Вот в этом месте я бы хотел сказать, что особенно в первый период времени, несмотря на трагизм ситуации, несмотря на отчаянную нехватку технических средств, отсутствие должного опыта в ликвидации аварий подобного масштаба, легко могла бы возникнуть и растерянность, и неуверенность в каких-то решениях, но все было не так. Как-то независимо от должностей, независимо от задач, которые люди решали, все это представлялось таким хорошо настроенным коллективом, особенно в первые дни. Научная часть коллектива, на плечи которой легла ответственность за правильность принятия решений, принимала эти решения, имея поддержку Москвы, Киева, Ленинграда: поддержку в виде консультаций, поддержку в виде каких-то быстрых опытных проверок, поддержку в виде немедленного прибытия на место любых вызываемых туда специалистов. И когда мы приходили к разумным научным решениям, то руководство Правительственной комиссии имело возможность мгновенно с помощью Оперативной группы или отдельных ее членов получить за совершенно фантастически короткие сроки, буквально за дни, а иногда и часы, все необходимые материалы, которые нам нужны были для проведения соответствующих работ. Во время нашей работы от Украины в составе Оперативной группы, находящейся на месте в Чернобыле, был председатель Госплана Украины Виталий Андреевич. Это был удивительно спокойный человек, энергичный, который все улавливал буквально с полуслова, он всегда прислушивался к нашим разговорам – что мы обсуждаем, что нам нужно было бы – и мгновенно реагировал: потребовался нам жидкий азот для охлаждения блока, и, когда мы пришли к выводу, что все-таки стоит его иметь, он, усмехаясь, сказал, что уже необходимое количество составов заказано – то же самое по всем другим материалам. И трудно переоценить работу этой группы снабжения, которая по поручению Виталия Андреевича просто чудеса проявляла по обеспечению всех работ, которые в Чернобыле велись, всем необходимым материалом – хотя количество необходимого было, конечно, фантастически большим. И речь идет не только о материалах технологических: ведь и просто нужно было огромную армию людей, введенную в зону, кормить, поить, одевать, переодевать, организовывать прачечные, мытье, контроль. Это была колоссальная работа, которая была организована даже сейчас трудно себе представить как. Конечно, мне все это напоминало военный период времени таким, как я его помню по своим детским воспоминаниям, как я его вспоминаю по военным мемуарам. Вот эта тыловая работа, работа организованная, конечно, имеет значение ничуть не меньшее, а может быть даже и большее, чем работа тех людей, которые находились на переднем крае, проводили дезактивацию, проводили сами измерения, диагностировали. Работа по обеспечению всеми необходимыми материалами, бытовыми условиями играла там важнейшую роль.
Силы госбезопасности и гражданской обороны
Ну, если говорить о впечатлениях и о замечаниях, то не могу я молчать о том, что меня в первые же дни пребывания там, в Чернобыле, поразили два обстоятельства. Я привык относиться к работающим в Комитете госбезопасности как к людям, которые сохраняют государственную тайну, организуют контроль тех, кто допущен к особо секретным или особо важным работам, организуют службы, позволяющие сохранять техническую документацию, переписку. С этой точки зрения, главным образом, я и знал Комитет госбезопасности, – но и по рассказам, по литературе знал о той части этого комитета, которая занимается разведывательной или контрразведывательной работой. В Чернобыле мне пришлось столкнуться с высокоорганизованными, очень четкими молодыми людьми, которые наилучшим образом выполняли те функции, которые там на них легли. А на них легли функции, в общем-то, непростые.
Организация четкой и надежной связи. Это было сделано буквально в течение суток по всем каналам, причем тихо, спокойно, очень уверенно, и видел я кругом молодых людей, которых возглавлял Федор Алексеевич Щербак. Все это было сделано удивительно четко и быстро. Кроме того, на их плечи легла забота об эвакуации: чтобы она проходила без паники, чтобы не было каких-то там панических настроений, эксцессов, которые мешали бы нормальной работе, – и они вели такую работу. Но как они ее вели, как они ее делали, я до сих пор не могу себе представить, потому что знаю только результат этой работы. Действительно, никаких проявлений, мешающих организации этой необычной, трудной работы, не было. Я был восхищен и технической вооруженностью, и культурой, и грамотностью этой группы людей.
Прямой противоположностью деятельности этой группы была деятельность гражданской обороны в той структуре и в том составе, который действовал в первые дни. Это меня просто поразило. Казалось бы, мы все часто учимся, переобучаемся, выпускается огромное количество брошюр, тратится огромное время на всех предприятиях, – но взять власть в свои руки по всем тем вопросам, которые, казалось бы, входят в сферу гражданской обороны, скажем, генералу Иванову, который в первые дни этим делом командовал, по-моему, просто не удалось. Они и не знали, что делать, и даже когда получили указания, каких-то каналов воздействия, рычагов управления, умения справиться с ситуацией ими проявлено не было. Но я хочу повторить, что это личные впечатления: насколько делалась, например, незаметным образом, но оказывалась результативной работа чекистов, – настолько не чувствовалось, не видна была позитивная, а видна была негативная, беспомощная часть работы гражданской обороны в первые дни. И не отметить это я бы не мог.
Дефекты информационной службы. Бесплодные проекты защитной оболочки
В первые же дни Чернобыльской трагедии очень бросались в глаза дефекты нашей информационной службы.
Оказалось, что несмотря на то, что у нас есть и Энергоатомизат, и медицинские издательства, есть общество «Знание», – полностью отсутствует готовая литература, которая бы могла быстро быть распространена среди населения и объясняла бы, какие дозовые нагрузки для человека являются относительно спокойными, какие дозовые нагрузки являются чрезвычайно опасными, как вести себя в условиях, когда человек находится в зоне повышенной радиационной опасности. Нет системы, которая бы могла давать грамотные советы: что мерить, как мерить, как вести себя с овощами, фруктами, скажем, поверхность которых могла быть заражена бета-, или гамма-, или альфа-излучениями. Было много книг для специалистов, толстых, грамотных, правильных, которые находились во всех библиотеках, – но именно брошюр, листовок таких, которыми японцы, например, сопровождают свою технику – часы ли, диктофоны ли, видеомагнитофоны ли – что нужно сделать в той или иной ситуации, какую кнопку нажать, сколько времени подождать, как поступить, – вот такой литературы в стране практически не оказалось.
Я уже упоминал о том, что предлагал с самого начала создать пресс-группу при Правительственной комиссии, которая бы правильно информировала население о происходящих событиях, давала бы правильные советы. Но это почему-то не было принято. После приезда в зону бедствия Рыжкова и Лигачева в Чернобыль были допущены журналисты. Их там появилась большая армия. И, наверное, хорошо, что это было разрешено, но плохо, что не было организовано должным образом. Почему? Приезжают журналисты разные, большей частью очень хорошие журналисты – например, бригада «Правды», известный руководитель научного отдела «Правды» Губарев, Одинец. Много хороших украинских журналистов и кинематографистов, кинодокументалистов там появилось, но я видел своими глазами, как они подбегали к наиболее известным людям, которые там находились, хватали их за пуговицу и брали какое-то частное интервью по какому-то конкретному вопросу. Иногда им удавалось спросить председателя Правительственной комиссии или группу членов Правительственной комиссии по какому-то частному, отдельному вопросу. Большую часть времени они проводили, конечно, на местах, разговаривали с людьми, которые эвакуировались, или с людьми, которые работали на 4-ом блоке или занимались дезактивацией. И эта информация передавалась в эфир. То, что было ими собрано, и то, что было ими напечатано, конечно, в историческом, архивном смысле имеет колоссальное значение как живой документальный материал. И он является необходимым и обязательным, но при этом из-за того, что информация каждый раз подавалась в некоем частном виде, цельной картины ежедневно, или хотя бы еженедельно, по состоянию событий страна не получала. Например, шла информация о том, что идут такие-то работы на блоке, и героически трудятся шахтеры, но при этом отсутствовала информация о том, каков уровень радиации там, где они работают, что происходит рядом в Брестской области, как и кем это контролируется. И поэтому, наряду с очень многими точными описаниями и замечаниями, к примеру, было много и неточностей. Подробно описывались отдельные броские эпизоды, не имевшие особого значения для продвижения работ, но в то же время скромная работа дозиметристов, работа ребят, скажем, из Курчатовского института во главе с Шикаловым, Боровым или Васильевым, работа РИАНовской группы во главе с Петровым, работа Кабанова, который много раз был там и испытывал свои составы, позволяющие проводить пылеподавление, – не описывались должным образом, так же как логика всех работ, анализ проектов. А главным образом последовательности, динамики самих событий не было описано. Но в таких ситуациях народа много, кто-то где-то что услышал, – и рождались преувеличенные слухи, что естественно: и о количестве пораженных лучевой болезнью людей, и об уровне загрязненности, скажем, города Киева, и о масштабах пораженной территории. Любая остановка при последующем строительстве саркофага очень часто трактовалась как какая-то катастрофа, как обрушение какой-то конструкции, как появление новых выбросов, как заработавший вновь внезапно реактор, и так далее. Систематической информации не было, и это, конечно, рождало всякие неверные и панические иногда представления.
Вот несколько месяцев дебатировалось, и даже в научных кругах, состояние выбросов 4-го блока. Дело заключается в том, что у специалистов, и работающих непосредственно на станции, и у специалистов Гидромета, была точно измерена динамика выбросов. Первый, самый мощный выброс, который миллионы кюри активности в виде благородных газов и иода выбросил на большую высоту, почувствовали практически все страны мира. Затем несколько дней активных выбросов радиоактивных частиц – топливных в основном – за счет горения графита, затем прекращение выбросов этих топливных частиц где-то со 2 мая, потом разогрев топлива за счет подушки, которая там была, и выделение уже сепарированных частиц, таких как цезий, стронций, и распространение их примерно до 20–22 мая в известных районах с известными участками загрязнения. И постоянное снижение, начиная уже с 3, 4 и по 5 мая суммарного уровня активности, выбрасываемой из 4-го блока. Но поскольку огромное количество техники, распространявшее ранее выброшенную активность на своих колесах по разным площадям, и пылеперенос в сухое лето увеличивали число пораженных зон, то все это связывалось с тем, что реактор живет и продолжает выбрасывать радиоактивность из себя в возрастающих количествах. Конечно, это создавало нервные настроения для тех, кто там работал, и для тех, кто проводил дезактивацию, потому что им казалось бессмысленным проводить дезактивационные работы до тех пор, пока из 4-го блока что-то выделяется. При этом возникали и избыточные проекты типа «поставить тюбетейку на 4-й блок» – проект, с которым я боролся начиная с мая месяца, на мой взгляд, совершенно бессмысленный. Тем не менее, разными организациями такие работы велись, создавались различные проекты такой внешней оболочки, которая если бы была поставлена, только затруднила бы последующие работы по сооружению укрытия и никакого эффекта, конечно, с точки зрения выноса радиоактивности аэрозольной не дала бы. Но вот настолько сильны были эти разговоры – что все-таки реактор чадит, выделяет радиоактивность в заметных количествах, – что были получены команды на изготовление разного рода таких покрытий. Они создавались, испытывались, но дело кончилось тем, что одна из последующих конструкций, поднятая вертолетом, тут же рухнула на землю во время испытаний, была полностью смята, – и от этих проектов отказались. Но под влиянием слухов, неточной информации и рождались эти проекты, и их пытались реализовать. И если бы они, не дай бог, были реализованы, то они бы только затруднили работу.
Мне вспоминается, во время войны было все-таки два сорта информации. Прежде всего та, которая появлялась ежедневно в наших газетах: сообщения ТАСС – где мы отвоевали занятые немцами пункты, где мы отступили, где мы взяли большое количество пленных, где мы потерпели какое-то частное поражение; это была точная официальная информация, которая давала представление о радостных или горьких событиях на фронте. А наряду с этим было много журналистских очерков о конкретных боях, о конкретных людях, о героях и тружениках тыла и так далее. Так вот, наша пресса очень много давала информации второго типа: о людях, об их впечатлениях, о том, что там происходит. При этом очень мало давалось информации типа ТАССовской, регулярной: что и как на сегодняшний день произошло, что изменилось. Вот в этом был, по-моему, дефект информационной системы – во-первых. Во-вторых, было мало выступлений ученых, специалистов. Я вспоминаю одно-единственное выступление профессора В.И. Иванова из МИФИ (большая статья которого была помещена), где он просто пытался разъяснить: что же такое эти самые бэры и миллирентгены, на каком уровне они представляют реальную угрозу для здоровья человека, на каком уровне они не представляют реальной угрозы, как нужно вести себя в условиях повышенного радиационного фона. Вот это была, пожалуй, единственная – если я чего-то не забыл – статья, которая произвела полезное, такое трезвое действие на окружающий мир. Но число таких статей должно было быть, конечно, увеличено. Представляется мне, что излишне скромно и осторожно писалось и о том, что же произошло на самой станции, почему произошла авария, в чем здесь и чья вина – реактор ли плох, или какие-то действия персонала были из ряда вон выходящими. Конечно, об этом писалось много, но на самом деле полной картины того, что, почему, как происходило, мне кажется, ни один человек еще по-настоящему и не знает. В общем, эта чрезвычайная, трагическая, тяжелая, масштабная ситуация требует не просто мобилизации больших информационных ресурсов, но и очень творческого, очень грамотного использования этих ресурсов для того, чтобы в нужной последовательности, в нужном объеме население получило сведения о происходящем, чтобы относилось к информации с полным доверием. И, главное, с возможностью эту информацию использовать для каких-то либо практических действий, для того чтобы проявить там, где нужно, беспокойство, – а там, где нужно, наоборот, успокоиться. Чтобы это было довольно регулярно, а не неожиданно. В общем, это все чрезвычайно важные вопросы. Иногда даже мне кажется, что событие такого масштаба могло бы иметь и специальную газетную рубрику. Опять же состоящую из двух частей: часть этой рубрики должна быть чисто официальной – от Правительственной комиссии, давать точную информацию к тому моменту, когда эта рубрика выходит, – ну а вторая часть – эмоциональная, описательная, с личными точками зрения. Это серьезный вопрос: как, в каком масштабе освещать подобные крупные, очень неприятные и тяжелые события, затрагивающие и беспокоящие практически все население страны, да и не только нашей страны.