Когда отворил дверь в большую студию на первом этаже, где уже собрались музыканты оркестра, не испытывал ни малейшего волнения. Словно наполненный гелием шарик, он парил в завтрашнем дне. Дне, когда вокализ в исполнении Ободзинского будут слушать в каждом доме Советского Союза.
– Кто это? – ошарашенно расспрашивал молодой песенник Леонид Дербенев. – Да ответьте же наконец!
Однако окружающие отвечать не спешили. Необычная фразировка и легкое, виртуозно-воздушное исполнение будто загипнотизировало слушателей.
– Ла-ло-ла-лура лалура-лалора, ла-ло-лоло-о-о, ла-ло-ла-лура лалура-лалора юга-ра-гари-и-и-и! Йа-ру-ааа да-ло-ра да-най-да…
И даже, когда смолкли последние такты мелодии, некоторое время стояла тишина. Первым нарушил ее Владимир Дмитриевич Рыжиков:
– Невероятно! Так легко, так по-мальчишески задорно, так неповторимо…
Дербенев тут же сосредоточил все внимание на главном редакторе «Мелодии»:
– Так кто он, Владимир Дмитриевич?
– Ободзинский. Валерий Ободзинский… – все еще задумчиво-сосредоточенно произнес Рыжиков.
– Я хочу написать для него песню! Знаю, что все решит худсовет, но так хочется, чтобы пел он! – Дербенева ощутимо потряхивало в каком-то нервном энтузиазме, словно он чудом спасся после бомбежки, а не прослушал песню. – Если он может из песни без слов такое сделать, то с текстом сотворит что-то невообразимое.
В это время, не знающий о неизгладимом впечатлении, которое произвела на студию мелодия, Валера внимательно слушал Лундстрема.
– Вокализа для Болгарии мало, – говорил Олег Леонидович.
– Ведь у меня еще йодль и «Селена».
– Эти песни поют многие. А для Болгарии хорошо бы иметь свои. Те, что будут связывать с Ободзинским.
Незаметно к ним подошел главред Рыжиков:
– Будет песня. Я вам обещаю!
– Владимир Дмитриевич, здравствуйте, – тепло улыбнулся Лундстрем. – Знакомьтесь, это наш солист – Валерий Владимирович Ободзинский.
Рыжиков протянул ладонь для рукопожатия:
– Наслышан. Вы необыкновенно удивили меня, Валерий Владимирович, – подчеркнуто уважительно сказал он. – Вам и Айно Балыне отдали по одной песне для пластинки, как солистам оркестра, чтобы подчеркнуть репертуарную оригинальность советского джаза. Однако я настою на второй лично для вас. Думаю, вы заслужили песню со словами.
Когда Рыжиков отошел, Валера осторожно спросил дирижера:
– Олег Леонидович, думаете, худсовет разрешит вторую?
– Считайте, что на следующей неделе у вас будет песня, – похлопал по плечу Лундстрем и, понизив голос до полушепота, добавил: – Единственный, кто вносит рискованные предложения, это Владимир Дмитриевич. Потому что он и есть худсовет. Остальные опасаются потерять теплые кресла. Могут разве что поиграть в цензоров.
Через неделю Валера начал репетировать песню Горбульскиса «Праздничный ритм»:
– Город праздничный, небо голубое, огоньки блестят, солнце светит, – мягко выводил Валера ритмы кубинского ча-ча-ча. – Хорошо сегодня вместе нам с тобою до зари бродить по площадям.
Рядом заливалась смехом Неля:
– Вот уж дали песню со словами! И огоньки светят, и солнце! И день, и вечер, и бродить до зари можно! Пушкина нет на этого поэта.
– Почему Пушкина? – перестал петь Валера.
– Ну… говорят, когда он учился в лицее, им дали поэтическое задание: написать стихи о восходе солнца. И как только Мясоедов прочел первую строку: «Блеснул на западе багряный царь природы», то Пушкин, ловко подметивший нелепость, приделал окончание: «И удивленные народы не знают, что им предпринять: ложиться спать или вставать».
– Похоже на анекдот, – засмеялся Валера и стал целовать то в одну, то в другую щеку, раздавая комплименты. – Какая ты у меня внимательная! И начитанная! И красивая!
– И фамилия такая смешная – Скучайте!
– Это литовская поэтесса.
– Тогда понятно. Видимо, на русском писать сложно… Или это вообще не ее текст, а неудачный перевод?
– Не будь строга. Слова простые, душевные, легко запоминаются. А какое там время суток – разве это важно?
– Ты прав. Главное, что текст прошел худсовет! А то было б у тебя два вокализа, – хохотала Неля.
Когда сообщили, что в Болгарию поедут только артисты, да и то не все, стало не до смеха. Неля сердито складывала чемодан и ворчала:
– Как в Сибирь на гастроли, так с женами, а как в Болгарию, так только артисты! Сидишь всю жизнь на чемоданах, складываешь их, разбираешь, стираешь, крахмалишь, утюжишь, а поехать посмотреть хоть одним глазком, как живут в братских странах, – нельзя?
Валера виновато молчал, давая Неле выговориться, а когда успокоилась, произнес:
– Неля, я тебе обещаю! У нас будет все! Слышишь? Все, что захочешь! Веришь?
– Ох, Валер, только в тебя и верю, – вздохнула она, но какая-то неуверенная досада во взгляде осталась.
Поездка в Ригу, где решили обкатать репертуар перед фестивалем, немного развеяла напряжение между ними.
– На этом месте до войны находился дом Черноголовых. Невероятно таинственное и красивое здание.
– Откуда знаешь? – приобнял Нелю Валера.
– Пока ты репетировал, я сходила на экскурсию, а потом купила платье, – просияла она. – Согласись, тебе повезло! Мало того, что личный экскурсовод, так еще и такой.
Неля покружилась. Яркое, с крупными экзотическими цветами платье удивительно шло ей.
– Восточная принцесса! – восхищенно присвистнул Валера. – Хотя нет…
– Нет? – чуть обиженно отозвалась Неля.
– Дочь царского визиря!
– Почему визиря?
– Шахерезада! Девушка редкой красоты и острого ума! – улыбнулся Валера. – А теперь поведай мне, о драгоценная, кто же такие Черноголовые и почему их так прозвали.
Они бродили по старому городу до глубокой ночи. Сперва прошлись по бульварному кольцу, затем поужинали в знаменитом музыкальном кафе «Луна», а после долго стаптывали ноги по набережным Даугавы, любуясь старым городом.
– Смотри! – строго погрозила пальчиком Неля. – В Болгарии гуляй днем. Вечером вся эта старина выглядит чересчур романтично.
Маршрут болгарской поездки оказался таким насыщенным, что Валере было не до прогулок. Они промчались по Софии, Пловдиву и Варне, давая по два-три концерта в день, и смогли перевести дыхание лишь в Бургасе, где проходил фестиваль.
Город казался сказочным из-за маленьких домиков с изящными дверями и окнами и просторных аллей со стройными рядами деревьев и кустов, щедро усыпанных роскошными клумбами. Полюбоваться вдосталь не давали.
Пребывание за рубежом строго регламентировалось: повсюду группу сопровождали двое очень вежливых сотрудников КГБ. Они отвечали на вопросы, рассказывали, где можно купить сувениры и подарки, попробовать местную кухню, и строго следили за безупречным поведением оркестрантов. Например, советовали пробовать знаменитое мускатное вино Бургаса, но отказаться от поморских коньяков и бренди «Золотой берег». Так же мягко, но настойчиво их отговорили от посещения знаменитой кондитерской:
– Вы правы, она знаменита среди людей искусства, однако в последнее время – это любимое место болгарских диссидентов.
Получить в личное дело пометочку о возможных контактах с диссидентами не хотелось никому, потому музыканты послушно посетили «Старого моряка» – одобренное место «ничуть не хуже».
В регламент поездки неожиданно включили экскурсию на Шипкинский перевал.
– Проводится реконструкция обороны Шипки русской армией и болгарским ополчением против османских войск, – пояснял сопровождающий их сотрудник в штатском. – Желательно присутствие советских граждан на этом событии, чтобы подчеркнуть братскую дружбу наших народов.
Оркестранты, привыкшие к сценической жизни в костюмах, и вне сцены выглядели представительно. Особенно аристократично смотрелся Олег Леонидович в тонком, а-ля «крыло летучей мыши», элегантном галстуке-бабочке. Валеру же отвели в сторону и попросили снять солнечные очки, придававшие ему «чересчур западный вид».
Их группа, внимательно следящая за реконструкцией, полюбилась болгарам. Многие после официальной части подходили поговорить, жали руки. Музыканты приглашали посетить фестиваль легкой музыки и песни, который начнется завтра в Бургасе. Величественная башня, венчавшая Столетову гору, оказалась не просто Памятником свободы, а смотровой площадкой. Когда по узенькой металлической лестнице они гуськом поднялись наверх, Валере захотелось помолчать. Внезапно исчезли слова, которыми он мог выразить увиденное.
Возможно, из-за солнечной, сухой погоды, открывшей самые дальние дали, ему показалось, что он видит всю Болгарию от края до края. Глядя на серые петли серпантина, каменные ладони склонов Шипки, кудрявые громады гор, он вспомнил мемориальную надпись: «Спокойно спите, русские орлы, потомки чтят и помнят вашу славу…» В сердце внезапно смешались печаль, радость и небывалая гордость за усеянный крестами уступ внизу.
Странные тревожащие чувства не покидали его. Словно музыка, стучали в сердце, требуя выпустить на волю. На генеральном прогоне завтрашней программы фестиваля Валера не мог успокоиться, мало обращая внимание на происходящее на сцене. Размышления прервало пронзительное вибрирующее соло аккордеона.
– Луната, луната над Слънчев Бряг изплува… – запел мягкий вкрадчивый голос. – Морето, морето с луната се целува.
Валеру накрыло то же чувство, что посетило на вершине Шипкинского перевала. Словно закрытая от него на замок душа Болгарии внезапно раскрылась в этой мелодии. В ней было все, что он увидел глазами и прожил сердцем: громады гор, серпантины дорог, синеющее на горизонте море.
Однако когда певец перешел к припеву, Валеру охватила досада.
– Ех, ти Луна, пътеката твоя е само една, а влюблените толкова много…
Он остро чувствовал замысел композитора: здесь должен был появиться напряженный драматизм, предвосхищающий будущую кульминацию. Певец же исполнял безвольно, ровно, как-то легкомысленно. Мелодия скомкалась, сдулась, утратила выразительность.