Музыканты сочувственно оглянулись на Раису, но та невозмутимо пожала плечами. Наконец слово дали Цыну:
– Недавно наш коллектив под управлением Олега Лундстрема вернулся из Болгарии. Мы познакомились со страной и людьми так близкими русскому сердцу. Гастроли проходили в Софии, Пловдиве, Варне, Бургасе…
Пока Михаил Ильич рассказывал о Болгарии, отелях, архитекторах, построивших летние театры, ведущая молчала, однако когда Цын начал зачитывать отрывок из статьи болгарского журналиста Николая Методиева о «замечательном советском эстрадном коллективе Олега Лундстрема, показавшем программу, отвечающую вкусам самого взыскательного зрителя…», неожиданно перебила:
– Михаил Ильич, а вам удалось побывать на концерте Робертино Лоретти?
Цын, сделав вид, что так и было задумано, легко переключился:
– Я с большим любопытством слушал его выступление… – в паузе промелькнула улыбка. – Правда, годы детства прошли, и его больше не называют Робертино. Это двадцатилетний певец с мелодичным тенором. Публика принимала его тепло, а он с той же теплотой отзывался о советских слушателях и их сердечности…
– Спасибо, – чуть сухо поблагодарила ведущая. – А теперь слово молодому солисту Валерию Ободзинскому. Он познакомит вас с одной из болгарских песен, получивших премию на этом фестивале.
Все замерли, страшась повторения истории с Неменовой. Вдруг ведущая продолжит говорить, не дав слушателям оценить песню? Опасения оказались напрасны. Валеру не перебивали.
Его голос, серебристый, как свет луны, рассказывал не столько о Черном море, сколько о первой влюбленности, юности, романтике, красоте и бесконечности:
– A тех, кто влюблен очень много, и каждый считает, что эта дорога, что эта дорога, дорога его…
Говорил глубоко, пронзительно, неповторимо. Лиричное вступление сменилось острым страстным накалом, а затем задумчивым окончанием с ноткой грусти, похожей на затихающий прибой. Валера вложил в исполнение всего себя. А вспомнив ту тихую печаль и величественную радость, что посетили его на Шипке, отыскал новую, более вдумчивую манеру исполнения, в которой одновременно переплелись такие разные чувства.
– Ну вот и все. Наша передача подошла к концу. Нам остается лишь напомнить вам те новые песни, что прозвучали сегодня. Не забывайте, друзья, что вам предстоит выбрать лучшую песню сентября. Пишите нам.
Музыканты обрадованно хлопали Валеру по плечам, пока ведущая не огласила список:
– Итак сегодня прозвучали: песня Владимира Чернышева на слова Манасевич «Наше детство», песня Владимира Шаинского на слова Онегина Гаджикасимова «Зачем?» и наконец шуточная песня Аверкина на слова Бутенко и Георгиева «Мое Счастье».
«Луны на солнечном берегу» в списке не оказалось.
Неделя прошла в томительном ожидании. Валера знал, что и Олегу Леонидовичу, и Михаилу Ильичу уже звонили насчет необразованного и бездарного солиста. Мир эстрады неожиданно оказался тесен и жесток. Задетое самолюбие требовало хлопнуть дверью и гордо уйти, и пару лет назад он так бы и сделал, но сейчас лишь иронично улыбнулся сам себе:
– А ты, Цуна, повзрослел…
Теперь же с педантичной точностью приходил на репетиции и ждал, когда его судьба определится. Неле, паникующей из-за статьи Вартанова, он говорил ждать скорого успеха «Луны»:
– Это отличная песня. Шлягер. Вот увидишь, она всем понравится! Подумаешь статья… Кто там читает эту «Советскую эстраду и цирк»?
Однако статью читали многие. Два концерта дали без участия Валеры. Олег Леонидович успокаивал:
– Ничего. Скоро все забудется. Валерий Дмитриевич говорит, уже есть песенники, что хотят писать исключительно для вас.
– Правда? – обрадовался Валера.
– Не скромничайте. Неужели вы думаете, что Карадимчев подарил вам песню от отчаяния?
Действительно, вскоре все переменилось. Песня зазвучала повсюду, а Рыжиков пригласил сделать официальную запись «Луны»:
– В редакции «С добрым утром» не знают, что делать. Они намеренно не перечислили песню в числе тех, что можно выбрать лучшей песней сентября. Однако слушатели не обращают на это никакого внимания, – подмигнул главред. – Говорят, что в редакцию прислали три мешка писем. Один с просьбой чаще выпускать песню в эфир, второй с требованием признать песню лучшей, а третий с просьбами поставить что-то еще в исполнении Ободзинского.
Валера поблагодарил Рыжикова и Лундстрема:
– Спасибо. Без вашей поддержки эту песню никто бы и не услышал.
Борис Карадимчев ходил по комнате взад-вперед, не решаясь выбрать окончательный вариант партитуры. Зако Хеския пригласил написать музыку к фильму «Начало каникул», однако композитор не чувствовал себя подготовленным. Это будет первое появление его музыки в кино, выйдет ли? Получится?
После неудачи с Лилией Ивановой, уверенность покинула его. Исполнение певицей написанной им песни пошло вразрез с замыслом, словно все: их стиль, характер, творчество, даже духовность – оказались разными. Если при работе с другими исполнителями он мог списать неудачу на недостаток техники, то Иванова другой случай. Певицу нельзя упрекнуть в отсутствии таланта!
– Возможно, проблема не в исполнителях? Это я пишу чуждую простому народу музыку?
В дверь неожиданно постучали:
– Борис, к нам Стойчев.
– Пригласи.
Стойчев скоро поздоровался. Не снимая плаща, подошел к проигрывателю и поставил пластинку:
– Ты должен услышать. Какой-то русский украл нашу песню! А она стала хитом в Союзе.
– Ободзинский? – догадался Карадимчев.
– Как ты узнал? Кто-то рассказал до меня?
– Я сам подарил «Луну».
Пока Стойчев переваривал услышанное, Борис внимательно слушал исполнение, кивая в такт каждой музыкальной фразе: «Да! Да! Именно так!»
После того, распрощавшись с поэтом, Карадимчев уверенно взял в руки партитуру, которую считал более легкой для понимания зрителем, и, разорвав пополам, бросил в корзину.
– Нет. Я был прав. Музыка не врет. Если понимает исполнитель, то и слушатель поймет как должно.
Глава XXI. Джаз. Джаз. Джаз1966–1967
Валера открыл синий чемоданчик с белой резиновой ручкой, купленный на той неделе у Алова.
– У меня отличный, почти новый ламповый катушечник, – сказал тогда вымученно конферансье. – Ты певец. Тебе надо много слушать.
– Деньги нужны? – понятливо кивнул Валера.
От Бориса несло перегаром и какой-то горемычной пришибленностью. Валера, вспомнив, как сам продавал костюмы да пластинки за выпивку, сжалился. Однако Неля приобретение мужа не одобрила.
– Валеш, дорого же наверняка, а мы хозяйке и так за два месяца должны…
– Нель, ну нельзя стоять, когда поймал волну-удачу! – он попытался отшутиться. – Тогда будут и туфельки, и платья, и брюлики. Все будет!
– Вот именно! Будет. Когда это случится?.. – иронично усмехнулась она, но тут же придумала оправдание. – С другой стороны, куда артисту без магнитофона? Для работы надо?
– Конечно, котик, – покладисто кивнул Валера, но внутри шевельнулось раздражение. На Нелино недоверие, на безденежье, на настырность квартирной хозяйки, что никак не хотела подождать.
Но сегодня, сидя на диване, смахнув невидимые пылинки с магнитофона «Чайка-М», радовался покупке: Дербенев, как раз вчера занес катушку с Джанни Моранди. Время было позднее, заходить не стал, только протянул в дверной проем небольшую коробочку и листок с переводом песни.
Ободзинский просмотрел текст, пока брел к кровати и полночи прокрутился без сна: включив ночник, читал слова, представляя мелодию, пытался напеть. Забыв строчку, снова читал текст. Измотавшись, ненадолго засыпал.
Едва рассвело, бросился к магнитофону. Открыл крышку и, несмотря на то, что Неля еще спала, не утерпел: поставил катушку. Однако стоило Моранди вступить, Валера тряхнул головой, будто отгоняя дурной сон:
– Не-ет. Резковато начал. Здесь надо чувственность, проникновенность вложить.
– Покажи им настоящий вокал, Валеш! А то… – потянувшись, она погрозила кулаком кому-то невидимому. – Ободзинский, видите ли, поет с металлом в голосе!
Заспанная Неля смотрела нежно, влюбленно и как-то томно.
– Точно, – Валера усмехнулся. – Я, значит, пою «почти крича»? Этот Вартанов Моранди не слыхал.
Валера поставил запись с начала, Неля замолчала, задумалась. Сам он облокотился на облупленный подоконник, слушал и смотрел. Восходящее солнце, отражавшееся в окнах пятиэтажки напротив, забрасывало отрешенно-мечтательную Нелю солнечными зайчиками.
На куплете «Si fa sera» встрепенулся: «Черт возьми, а ведь классную, классную песню Дербенев подогнал!»
– Вот!.. Там, где поет «Siamo solo noi due. A due passi dal mare»! – одобрительно кивнула. – Мне нравится.
– Мне тоже! – воодушевился Валера. – Сильный голос. Четкая дикция. Но только в этих строчках какая-то романтичность и нежность появляются.
Сквозь щель между домами виднелось темное, еще спящее небо. Такое же небо на море. Ночной бриз. Звезды. И бесконечный горизонт.
Он глубоко вдохнул, в груди открылось необъятное пространство, Валера широко раскинул руки, чтоб впустить в себя небо:
– Над морем ночь густая! И над землею ночь! – запел откровенно, пронзительно. И тут же бережно, стараясь, чтобы строки, словно волны под слабым бризом, неуловимо шли одна за другой, утих до нежной, доверительной приглушенности. – Дремлет море в ночи, и не слышно прибоя, только сердцу нет и ночью покоя…
Неля завороженно слушала Валеру, настойчиво повторявшего одно и то же слово, вкладывая все больше и больше страсти:
– Полно, полно, полно! Лишь тобою одной!
Солнце неминуемо поднималось, озаряя темную дымку и все больше раздвигая сумрачную глубину неба. Когда он с чувством выводил «До-ро-га-а-ая», Неля бросила взгляд на часы и в ужасе распахнула глаза. – Валерка! Уже десять! Репетиция началась…
На Трехгорку шел на подъеме. Дербенев не просто подогнал отличную песню, но подстегнул Валеру. Биография Джанни Моранди, которую с таким восхищением пересказывал Леонид, заставила повысить планку притязаний.