Валера молча спешил по лестнице, накинув на жену злосчастную шубу, выскочил на Арбат. Неля выбежала за ним.
Завируха поднялась такая, что ничего не видать. Вьюга устрашающе гудела и, поднимая мусор с тротуара, извивалась в шаманской пляске.
– Решили оставить нас по-английски? Ни здрасьте, ни до свиданья? – нагнал их Игорь на полпути.
– Ни до свиданья, – оборвал Валера, продолжая ход. В висках стучало. У машины он приблизился к Неле и уставился в упор. Руки дрожали от гнева.
– Нельзя же так грубо… – начала было отчитывать мужа, но он размахнулся и обжег румяные щеки звонкой пощечиной. Она закашлялась. Валера отвернулся. Резкими движениями принялся сметать снег с боковых окон машины. Новогодняя ночь продолжалась.
– Едем к Зуперману! – газанул Ободзинский. Снег колотил в окна. Дворники машины работали наотмашь. Супруги мчали по пустынной дороге, не говоря ни слова.
У Зупермана оказалось шумно. Жена Татьяна провела пару сквозь туманную сигаретную дымку в гостевую.
– Валера! Неля! – Фима с бокалом шампанского выдвинулся навстречу. – Весной приглашаю всех к Валерию. Семь концертов в Эстраде…
– Ах, уже семь? Да не будет концертов! Сколько ставишь? – Валера обернулся на окружающих и, приглашая их к спору, злорадно протянул Зуперману руку:
– Пусть нас рассудят! Даю двести, нет, пятьсот! Я же Кормчий! – свирепо рассмеялся певец. – Меня так в Росконцерте величают. Кормчий это не тот, который рулевой, а тот, который кормит. На халяву. Всех!
Ефим Михайлович расстегнул верхнюю пуговицу белой сорочки и не спеша вернулся на диван:
– Не стану я с тобой спорить, Валера. Если сказал будет, значит будет.
Ободзинский вышел на лоджию. От ветра на балконе дрожали стекла. Прямо в костюме от Алика Зингера он сел на холодный кафель и положил голову на сомкнутые, словно в молитве, ладони. Что ему эти деньги, если выступать не дают? Какой же он к черту король? Необразованный выскочка. Удобный дурачок, которого можно использовать и футболить. Не отнять, так поживиться. Подумаешь, сегодня мы ему наобещаем десять концертов, завтра семь, а послезавтра шиш! И он еще выделывался перед этими? На его глазах флиртовать с его женой? Никакого уважения. Хороша элита! Нет уж, хватит. Он себя в обиду не даст! Мао станет поступать так же. Расчетливо брать свое, не утруждаясь, кому наступил на голову.
Концерты отменяли один за другим, но единственный – состоялся.
Певец ожидал в кулисах между двумя плотными портьерами. Белые манжеты проглядывали из-под приталенного клетчатого пиджака. Публика галдела, рассаживалась на места. В проходах стояли с катушечниками.
Вот что значат связи. Дали тебе бумажку о заслуженном – и Москва куплена. Теперь-то ты Мао, на правильном пути!
– Ободзинский! – не выдержал кто-то.
– Вале-ра! – подхватили по рядам.
Певец пригладил волосы, поправил пиджак и плавно, как победитель, вышел к зрителям. Гул зала усилился. В нос ударило цветочной свежестью.
– Глаза напротив! – завизжали девушки.
– Восточную!
– Мираж! – басили мужчины.
Наклонив голову набок, он едва заметно кивал:
– Предлагаю пустить по рядам записки. С пожеланиями, – на игривый тон певца зал ответил доброжелательной волной смешков. Все устремились на любимца.
Белой ночью бегут олени
И синеют сплошные льды.
Хором подпевали знакомые строки. Букеты роз, белых хризантем, тюльпанов бросали на сцену, вручали лично в руки, норовя обнять, прикоснуться.
«Молитва клоуна» усмирила. Лишь когда смолкла дробь барабана, зал облегченно шевельнулся. Но Ободзинский не дал опомниться. На песне «Эти глаза напротив» рукоплескания потрясли театр. Люди побежали вперед и, распихивая друг друга, продолжали петь и хлопать у сцены.
После выступления Валера плыл в гримерку с охапкой цветов. Неля уже там. А рядом с ней в светлом костюме мужчина невысокого роста. Узнав в нем именитого композитора, певец недоуменно застыл. Богословский? Мэтр. Председатель худсовета, который рубит на «Мелодии» всю молодежь по самые «не балуй».
Оставив букеты, Ободзинский поспешил пожать руку. Глаза композитора приветливо светились:
– Хороший концерт, Валерий. Вы заметно выросли. В репертуаре начали появляться интересные песни. Но должен сказать, что еще есть над чем работать.
– Я рад видеть вас на своем выступлении. – Валера старался держаться под стать композитору, так же важно. Солидно.
Богословский иронично улыбнулся:
– Не буду вам надоедать. Но жду у себя. С женой. Адрес и телефон я Нелли уже написал.
Как только Никита Владимирович удалился, Валера обернулся к жене:
– Знаешь, кто это был? «Любимый город», «Темная ночь», «Шаланды, полные кефали»… Он в худсовете сидит. И если не ошибаюсь, член Союза журналистов.
– Приятный человек. Отзывался о тебе хорошо.
– Не будь наивной, – хохотнул Валера. – Когда кому-то что-то нужно, все прикидываются приятными. Он от родного сына отказался, будто того никогда не было. Что ему какой-то там Ободзинский?
– За что ты всех так стал ненавидеть? – с неприятием шикнула жена.
– Ненависть ни при чем! Это же картонный народ. Обмениваются поцелуями, как говорит Щеглов, от которых вянут розы, а за спиной думают, как бы тебя утопить, чтобы подняться повыше. Мои песни на «Мелодии» размагничивают, телевизионные записи стирают!
– И чего?
– А то. Сама подумай. Чего можно добиться без записи пластинок? Откуда про меня узнают? Но в одном ты права, – сказал Валера уже как бы самому себе, – может, деньги и не помогут, а связи решают все!
Спустя пару недель Неля принесла «Советскую культуру»:
– Богословский о тебе написал, – она доказательно бросила газету на стол. – Говорила же, ты ему понравился.
Валера сидел в кухне с пятилетней дочерью на руках, тщетно пытаясь накормить ребенка кашей. Увидев заголовок, зачитал:
«Артист явно пересмотрел свои творческие позиции… репертуар его отмечен хорошим вкусом…»
– Папа, что это репертуар? – ухватилась за газету Анжелика.
– Это платье, которое подходит только для тебя. Как туфелька для Золушки, – он тронул пальцем кончик ее носа.
– И манеру твою хвалит, – ткнула Неля в статью и заглянула мужу в глаза. – Надо к ним заехать. Приглашали же.
– Будешь опять флиртовать там с кем-нибудь?
– А ты будешь опять говорить, чтоб я похудела?
Через пару недель Ободзинские навестили Богословского в высотке на Котельнической набережной. Жена композитора хлопотала с угощениями в большой светлой эркерной кухне.
– С кем вы сейчас работаете? Что записываете? – полюбопытствовал Никита Владимирович.
– Мои авторы… – Валера оборвался, вспомнив, как ругали Гаджикасимова, – Борис Рычков, с Давидом Тухмановым месяц назад записали «Листопад», Александр Зацепин…
При упоминании Зацепина, Богословский брезгливо, даже с какой-то пренебрежительной злостью махнул рукой, словно хорошо знал Зацепина с самых нелицеприятных сторон.
Валера в растерянности замер и отрезал кусочек рыбы.
– Я впервые пробую угря, до чего вкусный! – выпалила Неля, стараясь прервать неприятную паузу. Но Никита Владимирович продолжил, на этот раз обращаясь к Неле:
– Что за ужас этот Зацепинский «Мираж»! Откровенная ерунда! Да и Дербенев этот? Что он окончил? Я не понимаю, почему Валерий так тянется к «графоманам»?
Неля беспомощно улыбнулась и закивала в ответ:
– И мне этот «Мираж»… совсем не понравился.
Валера смотрел на них с полуулыбкой. Все понятно. С чего б Богословскому молодых величать? Они ему, как кость в горле. Все, кто шлягеры пишет. Ничего, плевки надо получать с гордо поднятой головой, а не пряча подбородок в ворот. Но станет ли Валера молчать, пусть даже и ради связей?
Однако теперь все чаще встречались с Богословским.
– Я договорился, – сверху вниз говорил Никита Владимирович, словно неоперившемуся птенцу. – Сделаем тебе хороший альбом. У меня есть прекрасная мелодия. Кохановский обещал текст написать.
Никита Владимирович сел за инструмент, демонстрируя новую песню.
– Я с удовольствием спою ее, – сидя на стуле и скрестив руки на груди, благодарно кивал Валера. Он все уменьшался и уменьшался, меж тем как внутри разрасталось мерзопакостное ощущеньице: без Богословского не обойтись.
– Так что думайте, Валерий. Быть может, настал черед переходить на более высокий уровень профессионализма? Выходить, так сказать, в люди.
Выход в люди Валера ознаменовал покупкой новой квартиры на Большой Переяславской улице. Он внес первый взнос, предварительно договорившись о продаже квартиры на Грайвороновской. И даже нанял мастеров, чтоб ему устроили шикарный ремонт. Но на концерты в Москве по-прежнему звать не спешили.
Валера наблюдал, как по телевизору выступают Сенчина, Кобзон, Толкунова. Дома угрюмо отмалчивался, но рядом с Фимой и Леней давал языку волю:
– Эти выступают, а я что? Я-то чем хуже!
– Надо ж дать, – шутливо отвечал Леня.
– Ждать сколько!
– Надо ждать, говорят они, а имеют ввиду, Валерик, что надо ж, как бы это сказать, дать. Игра слов: надо ждать, надо ж дать…
Валера шутки не оценил. Дать он готов и непременно дал бы, но никто у него не брал.
Вскоре на Большую Переяславскую позвонил Алексей Кузнецов.
– Валерий, мы хотели попросить вас исполнить песню к кинофильму.
Опять фильмы… Какой с них толк? Голос его там только дополнение. Что в самом деле дала запись «Тайника у красных камней»?
Пока Кузнецов нахваливал проект, Валера мрачно смотрел по телевизору Магомаева. Вот ведь поет человек. Держится. А Валере туда дорога закрыта. Мордой лица не вышел.
– Это американский вестерн! – поймал окончание фразы певец и задумался: ах, американский!
– Подъезжайте! Я могу принять вас сегодня после обеда!
Пока Неля несла чай с конфетами, певец поставил принесенную Кузнецовым фонограмму. Прослушивая музыку, он постукивал по журнальному столику.