– А сзади… Второй сторож был за два года до Берлина. Сталинская гнида из заградотряда.
Он снова тряхнул головой и, еще раз оглядев меня, спросил:
– А тебя где? Судя по твоему возрасту – Чечня?
– Она самая, – коротко ответил я, и тут мне стало так кисло от собственных слов, что я с фальшивой озабоченностью сказал:
– Чего-то меня сегодня весь день на горшок тянет… Схожу-ка я на сон грядущий.
Выходя из купе, я оглянулся и увидел, что Наташа, лежавшая на верхней полке, проводила меня очень недобрым взглядом. Я незаметно пожал плечами, дескать – а что я мог ему ответить, про жизнь свою корявую рассказ начать, что ли?
И, выйдя в узкий качающийся коридор, я задвинул за собой дверь.
Глава 2НЕ МОЖЕТ ВОР БЕЗ ЗОНЫ
Я ехал в Ижму уже в третий раз.
Впервые меня везли туда этапом, в «Столыпине», и, понятное дело, никакого удовольствия в этом не было. Потом я отправился на ту же самую зону по доброй воле генерала Арцыбашева и с его шестеркой на хвосте и опять же без всякого удовольствия. И вот теперь я снова направлялся туда же и опять не по своей воле, а в силу обстоятельств, которые были гораздо сильнее меня.
Еще в каирском аэропорту, когда мы с Наташей ждали рейса на Москву, она заговорила со мной о наших делах, и мы пришли к соглашению.
Соглашение было очень простое.
Когда начнутся решительные действия, Наташа будет на моей стороне и, если в этом возникнет необходимость, будет стрелять по своим. Понятное дело, Губанов со спецами был для нее теперь такой же свой, как и для меня, но она сказала именно так – «по своим».
Ну, по своим, так по своим.
Это меня не касается, но то, что в нужный момент Губанов получит нежданку от Наташи, которую считает своей послушной игрушкой, было приятно. Пусть он не думает, что является повелителем жизни любого, кто попал в его грязные лапы. Кроме того, если начнется пальба, то лишний ствол в мою пользу не помешает. А дальше, если все обернется так, как надо, я отдам ей один из германских банков. Там, в Дрездене, камней было где-то миллионов на двадцать пять, и, когда Наташа поставила мне такие условия, я не упирался ни секунды. Все равно ведь при других вариантах я терял или эту сумму, или все вообще. Так что для того чтобы договориться, нам вполне хватило тех нескольких минут, которые ушли на то, чтобы пройти по летному полю и подняться по трапу аэробуса.
Повернувшись на спину, я закинул руки за голову и уставился в потолок.
И чем больше стыков отщелкивали колеса, чем ближе было поселение староверов, тем беспокойнее становилось у меня на душе. Как я буду говорить с теми, от кого увез Настю, как буду смотреть им в глаза – я не представлял. Что скажу братцу Игнату, старице Максимиле? Как буду объяснять, что я не развращал и не убивал Настю?
Со старцем Евстратом – дело другое.
Тут чистый бизнес и никаких переживаний – надо спасать Алешу, и все дела. И, между прочим, то, что я расскажу Евстрату, как выглядит Коран, а главное – где именно он находится в пещере, послужит надежным подтвержденим того, что я приехал именно за тем, о чем буду говорить. Ну, еще Алеша рассказал мне некоторые вещи, о которых известно только ему и Евстрату, так что в доказательствах у меня недостатка нет. Я ни минуты не сомневался в том, что получу этот долбаный Коран и привезу его, куда надо.
А вот что касается отношений с поселенцами…
Понятное дело, они не будут ломать мне ребра и отрывать голову за то, что произошло с ними по моей вине, христиане все-таки! Хотя, честно говоря, если бы они сделали это, то были бы правы. Но совесть, а она, оказывается, «ще не вмерла» за годы моих приключений, мучила меня не хуже, чем та лисица, которая грызла грудь какому-то древнему греку. Ведь и похищение Алеши с Аленой было, по большому счету, тоже на моей совести.
Еще вот Алена…
Я помнил эту девчонку весьма смутно. В памяти запечатлелось только то, что ей было на два года меньше, чем Насте, да то, что она была такая же темноволосая и ласковая.
И все.
А где она теперь – понятия не имею. Об этом нужно бы у Губанова спросить. А вот как у него спросить, я пока не представлял. То есть, как вынуть из этой падлы информацию, я знал – пытать его рука бы у меня не дрогнула. С выродками только так и разговаривать. Я сам, конечно, выродок, но меня-то выродком сделали такие, как Арцыбашев с Губановым, да еще прокуроры гнилые за компанию, так что…
Ладно, если надо будет, он мне все расскажет, как миленький. Но как бы это соорудить ситуацию, чтобы он оказался в моих руках? И почему эта мысль не пришла мне в голову еще в Питере? Я мог элементарно похитить его, не говоря исполнителям, кто он на самом деле, и спокойно разобраться с ним в тихом месте. А ведь Ахмад с Надир-шахом и Губанов друг друга стоят.
У них одни и те же методы. И заложников берут, и подчиняют себе людей, делая ставку на страх и предательство, а цели… Ну какие цели у Губанова? Деньги. Деньги, и ничего иного. А у арабов этих? То же самое. И все дружно врут о каких-то идеалах, одни – о социальных, другие – о божественных.
И, что самое интересное, тот, которого здесь, на земле, называют кто как хочет, смотрит на всю эту херню со спокойствием экспериментатора. А может, и посмеивается, дескать – давайте, давайте, кувыркайтесь, интересно, на что вы еще способны, какой новый кульбит еще выкинете? А может, и не посмеивается вовсе, а просто ушел пить пиво и забыл о нас.
А тут без него люди гибнут за металл.
Ну, и за власть еще.
Почувствовав, как сон наконец накрывает меня туманным уютным одеялом, я повернулся набок, и Губанов с Надир-шахом растаяли и пропали. А потом я увидел Настю, которая неожиданно превратилась в Алену, и уснул.
Старец Евстрат сидел над могилой Максимилы и тихо плакал, закрыв лицо загорелыми морщинистыми руками.
Семьдесят два года он носил в сердце любовь к этой женщине, семьдесят два года он ждал, что она наконец ответит ему тем же. И за все эти бесконечно длинные и поразительно быстро пролетевшие годы он ни на минуту не переставал любить и желать ее, и только ее. До последней минуты он ждал, что Максимила скажет ему слова, которые он в своем воображении слышал от нее уже тысячи раз, до последнего момента надеялся, что она ответит любовью на любовь.
Когда она умирала, рядом с ее постелью собрались все жители маленького поселка, и, глядя на них, Максимила шептала добрые и тихие слова, которые должны были умиротворить братьев и сестер уходящей в иной мир старицы и направить их на верный и счастливый путь. Евстрат сидел на краю кровати и держал ее за руку.
Он ждал.
Слова, которые тихим, но ясным голосом произносила Максимила, медленно пролетали мимо Ев-страта и таяли в утреннем воздухе. Он искал среди них намек, хотя бы тень того, о чем мечтал всю жизнь, но напрасными были его ожидание и надежда.
Максимила устало закрыла глаза, и ее жизнь прервалась.
И тогда разочарование и гнев охватили Евстрата.
Сдерживая себя, он встал, перекрестился и вышел из дома, в котором произошло такое обычное и такое значительное событие, как смерть.
Внезапно Евстрат поддался искушению мирских страстей и ему захотелось проклинать и мир, в котором произошла эта несправедливость, и небо, столь равнодушное к мечтам и сокровенным желаниям людей, и самого Бога, наплевавшего на его любовь и не помогшего ему соединиться с единственно желанной женщиной.
Да и саму Максимилу, упрямо дошедшую до гроба, так и не отозвавшись на его любовь, Евстрат не обошел в своих грешных мыслях. На короткое время любовь, которую он бережно нес всю свою долгую жизнь, превратилась в свою родную сестру – ненависть.
Сжимая кулаки и широко шагая по корням и ямам, Евстрат вполголоса произносил непривычные слова, адресованные улетавшей в бесконечность Максимиле. Она впервые, да и то уже после смерти, побывала и чертовой бабой, и проклятой колдуньей, и непорочной дурой, презревшей завет Всевышнего, касавшийся того, что нужно плодиться и размножаться со всеми вытекающими из этого приятными подробностями.
Выталкивая злые и неудобные слова, которые в чем-то были недалеки от истины, Евстрат чувствовал, что его злость и ненависть гаснут, как костер под дождем. Наконец, он выговорился, и внутри стало пусто и холодно.
Оглядевшись, Евстрат не сразу сообразил, куда он забрел, гонимый слепым и равнодушным горем, а когда узнал это место, то понял, что находится в восьми километрах от поселения. Он отстраненно удивился этому и, почувствовав неожиданную и обессиливающую, как сама смерть, апатию, повалился на травянистый склон и неподвижно лежал до тех пор, пока не услышал ауканье отрока Гришки, посланного на поиски пытавшегося убежать от самого себя старца.
Максимилу отпели и обрядили без Евстрата.
Без него ее и опустили в землю.
И теперь старец сидел на свежесколоченной скамейке рядом с ее могилой и плакал. Никто не подошел к нему, чтобы произнести слова утешения. Во-первых, все жители скита точно знали, что рано или поздно «все мы там будем», а во-вторых, давняя и безнадежная любовь Евстрата не была ни для кого секретом, и люди тактично давали ему возможность выплакаться и успокоиться. Так оно и вышло.
Холодное осеннее солнце не успело еще коснуться вершин темных елей, а Евстрат уже вернулся в свое обычное бодрое и твердое духом состояние. Община собралась в молельном доме, и, окинув строгим взором братьев и сестер, Евстрат открыл Библию и обратился к Всевышнему с просьбой быть снисходительным и добрым по отношению к отправившейся в его сады старице Максимиле. Сам он не видел для этого никаких препятствий, и умиротворение снизошло, наконец, на него, и на остальных староверов, смиренно принявших решение Создателя прибрать к себе старицу Максимилу.
И то сказать – девяносто лет!
Каждому бы так.
Глава 3КАК ПРОЙТИ В БИБЛИОТЕКУ?
Когда поезд остановился в Ухте, было уже темно.