торую он встречает в доме у сестры, собственную дочь. Забирая названную Хельгой девушку обратно в свой дом, счастливый отец признает ошибку – теперь он уверен, что этой красавице суждено стать одной из самых завидных невест во всей Исландии[36]. История о рождении и младенчестве Хельги мало что говорит нам о повседневных нравах, связанных с «оставлением» детей, она служит чисто литературной задаче. Зловещий сон Торстейна и тайное бегство маленькой Хельги предвещают, что впереди ее ждут ужасные события, предначертанные судьбой, о которых в саге рассказывается дальше. Все это заставляет читателя считать Хельгу особенной и относиться к ней иначе, чем если бы у нее было ничем не примечательное детство. Девочки, которые рождались слабыми, инвалидами, в бедности или от матери-одиночки из низшего сословия, вероятно, не были столь удачливы и про них в сагах попросту не писали.
Трудно сказать, насколько частым явлением было детоубийство, многие младенцы умирали естественной смертью, чаще всего – в течение года после рождения. Уровень детской смертностиё колебался от 30% до 60%, что является нормой для обществ, выживающих в тяжелых условиях без необходимой медицинской помощи (см. главу 4)[37]. Археологические данные о детях неоднородны: иногда среди захоронений встречается на удивление мало детских останков, что лишь подкрепляет предположения о детоубийстве[38]. Но это может объясняться и другими факторами: плохой сохранностью детских костей или наличием специальных мест для захоронения. На других языческих и раннехристианских кладбищах (особенно это касается тех, что были раскопаны совсем недавно с использованием более совершенных методов) детские останки представлены во вполне ожидаемом соотношении. Более того, в детских могилах находили погремушки и оставленные там чашки для молока[39]. Одну девочку, умершую в возрасте трех или четырех лет, на острове Готланд похоронили вместе с собакой и лошадью[40]. Иногда детей хоронили с пожилыми людьми, предположительно – с родственниками. Многочисленные могилы на несколько человек представляют собой загадку: это могут быть захоронения людей, умерших от заразной болезни или от несчастного случая. Существует и вероятность того, что второй человек – это ритуальная жертва, захороненная рядом с умершим[41]. В любом случае древние скандинавы ни в коем случае не были бессердечными, убивающими детей монстрами, какими их представлял испанский путешественник. Более того, убийство беременной женщины считалось ужасным преступлением. В исландском судебнике «Серый гусь» (Grágás) говорится, что даже если женщина объявляется вне закона – обычно это значило, что ее могли безнаказанно убить, – эта норма не распространяется на тех, кто ждет ребенка. В противном случае такое преступление рассматривалось бы как двойное[42]. Еще нерожденных детей, очевидно, защищали, ведь за ними было будущее.
Вступая во взрослый мир
В некоторых скандинавских текстах сообщается, что младенца при получении имени окропляли водой. За неимением других источников достоверность такого утверждения установить сложно. Вероятно, описание этого обычая могло быть добавлено уже христианскими писцами[43]. Согласно отдельным скандинавским законам, ребенок начинал считаться частью местного сообщества после первого кормления. Мать кормила новорожденного грудью в присутствии посторонних, тем самым он символически признавался членом общины[44]. Еще один ритуал проводился до или после первого кормления: отец брал младенца на руки, признавая его как своего ребенка и принимая ответственность за его благополучие. Большинство письменных источников признают, что отец (или старший мужчина в семье) обладал правом решать, будет ли ребенок жить или должен умереть. Это право было сильнее материнского, которое ограничивалось функцией источника жизни[45]. На примере Хельги мы видим, что матерям приходилось прибегать к тайным методам, чтобы сохранить ребенку жизнь вопреки решению отца.
Какими бы ни были ритуалы, семья собиралась не затем, чтобы полюбоваться младенцем, цель была более практичной. Выполняя ритуал на публике, родители брали на себя ответственность за содержание детей, включали их в линию наследования, тем самым предоставляя права самостоятельной личности. Это подтверждают традиции, согласно которым детям давались имена: их часто называли в честь бабушек, дедушек или других предков, подчеркивая преемственность между поколениями[46]. В том случае, если отец не признавал ребенка (это чаще всего происходило, когда имела место связь со служанкой), тот оказывался изгоем, не имевшим права наследования.
Если судить по различным скандинавским и исландским кодексам законов, записанным в XII и XIII веках, но при этом в своих общих принципах восходящих к эпохе викингов, нормы содержания детей в скандинавском обществе были непростыми. Родители должны были заботиться о своем потомстве, но только в том случае, если могли обеспечить себя и (при необходимости) своих родителей. Другими словами, родители имели приоритет над детьми. По умолчанию расходы распределялись следующим образом: две трети обеспечивал отец, одну треть – мать; подобное соотношение могло быть изменено по обоюдному согласию[47]. В случае развода родители совместно решали, с кем оставался жить ребенок. Исключение составляли кормящие матери, которым разрешалось оставлять младенцев у себя, пока им не исполнится год или два[48]. Если ребенку причиталось какое-то имущество по наследству, он не мог распоряжаться им до 16 лет. До этого возраста семья полностью заботилась о его содержании[49]. В этом случае исключение делалось для девушек, которые вышли замуж и овдовели до 16 лет. Они могли претендовать на причитающееся им наследство. Отдельные детали в отношении возраста и прочих факторов могли варьироваться в зависимости от конкретного региона и эпохи, но в общих чертах они позволяют говорить о том, что викингов волновал этот аспект жизни, который они пытались формализовать.
Отец, дядя по отцовской линии или мать ребенка несли ответственность за его имущество; для защиты прав собственности до достижения детьми совершеннолетия существовали строгие правила. Оспорить их несовершеннолетний не мог, поэтому даже состоятельный ребенок полностью зависел от степени благородства и ответственности своего опекуна[50]. У викингов также работали механизмы опеки над сиротами, детьми неимущих или преступников, хотя порой забота об этих наиболее уязвимых членах общества приобретала печальный окрас. Детей, пропитание которых было родителям не по карману, отдавали на попечение соседей. Если те не могли их оставить навсегда, через год приемные родители менялись[51]. Кроме того, в законах предусматривались действия на тот случай, если приемные дети умирали от голода или были оставлены на произвол судьбы. Это свидетельствовало о том, что обращались с ними не очень хорошо[52].
Мы не можем быть уверены, что этим нормам реально следовали, но имеем основания предполагать, что детские годы, проведенные в нестабильной и, вероятнее всего, неблагоприятной среде были несчастными. На этом фоне жест доброй воли в отношении обездоленного ребенка, описанный в художественном тексте, мог добавить персонажу привлекательности. Заглавный герой «Саги о Гисли» относится к своей приемной дочери Гудрид как к родной, извлекая из этого некоторую выгоду. По мере обострения вражды между Гисли и двумя его родственниками – братом Торкелем и зятем Торгримом – юная Гудрид шпионит в пользу своего приемного отца, поочередно навещая его противников под тем или иным предлогом. Полученные от нее сведения позволяют Гисли понять, что он находится в серьезной опасности, и предотвратить надвигающуюся угрозу[53]. Годы спустя Гудрид продолжает поддерживать своего приемного отца, которого объявляют вне закона. Она помогает его жене Ауд укрыть его и встает на его сторону во время финальной битвы. Ее преданность служит доказательством того, что в детстве приемные родители обращались с ней хорошо вне зависимости от требований закона.
Несмотря на отсутствие кровных уз, приемных родителей и детей связывали прочные отношения, признанные на уровне законов. В отдельных случаях приемные дети имели такой же правовой статус, как и биологические[54]. За исключением нескольких регионов, в скандинавском обществе не существовало формальных институтов наподобие школ или кружков, помогающих социализации. Этому могло способствовать устройство детей в семьи более высокого сословия, что также расширяло влияние рода, выводя его за рамки кровных связей[55]. Так как эти процедуры жестко регулировались традициями и нормами, можно говорить о том, что дети воспринимались просто милыми карапузами лишь в течение нескольких первых лет. При этом все понимали, что в дальнейшем им предстоит играть свою роль в общественной жизни. Решение о том, как и где должен воспитываться ребенок, тщательно обдумывалось[56]