с каждой персоной наилучшим доступным мне образом с целью обеспечения уютаэтой персоны, будь то принц Дома Валлисты или, да простят мне подобноесравнение, состоящий в Доме Джарега выходец с Востока — все сводится квосприятию, наблюдательности и приспособляемости. Так что нет, научитьсязаботиться о ребенке никоим образом не превосходило моих возможностей.Сложность была в том, что я сильно утомлялся. Очень уставал. Ведь основныемои обязанности по-прежнему оставались за мной. Я ел на ходу, когда вообщеуспевал поесть, а отдыхал когда получалось. Удивительно, сколь быстроприходит изнеможение. Неделю спустя я с трудом держал глаза открытыми. Выкогда-нибудь уставали настолько, сударь? Вот я смотрю на вас, и — надеюсь,вы не сочтете невежливым, что я лезу не в свое дело — вижу, что вы весьмамногое пережили, так что, возможно, вы знаете, каково это: провести наногах весь день, когда глаза слипаются, когда не можете вспомнить половинутого, что нужно сделать, и можете только надеяться, что приведете все впорядок потом, когда будете в состоянии сосредоточиться на делах послетого, как выспитесь. Если с вами такого не бывало, описать иначе не могу,а если бывало, то и не нужно.
Вы уже поняли, к чему я веду, правда?
Я заснул. Или, полагаю, более точным термином будет "отключился". Яприсматривал за ребенком, закрыл глаза — а потом вдруг проснулся, сердцезаколотилось, так всегда бывает в такие вот моменты, а ребенка нет, идверь открыта.
Его не было в коридоре рядом с детской. Не было и на кухне. Потомспросили, почему я сразу же не забил тревогу, и я мог лишь ответить, чтомне и в голову не пришло. И пока я бегал как сумасшедший, разыскивая его,воображая, что он обварился кипятком на кухне или порезал палец воружейной — к своему стыду, должен сообщить, что сознание того, чтослучившееся будет моей виной, страшило меня не меньше, чем самослучившееся, чем бы оно ни было. И если жизнь моя будет длиной в ВеликийОборот, я все равно не испытаю большего ужаса.
Могло ли быть еще хуже? О да, ибо когда я выбежал из оружейной кглавному чертогу, я увидел, что дверь, ведущая в башню, открыта. В замке,как вы понимаете, оконные проемы не были застеклены, а тем более не имелитех неразрушимых окон, что есть здесь; и разум мой поглотила жуткаякартина — как ребенок выпал из окна башни.
Да простит меня за эти слова Трихарунна Нагорай, но быть может, былобы лучше, если бы так и случилось.
Я взбежал по лестнице до самой вершины. Западная башня замка былабольшая и квадратная, там имелось небольшое помещение, где мой господинхранил свой магический инструментарий, и несколько рабочих комнат, и многоокон, но открытая дверь вела на вершину башни, а именно там мой господинпроводил свои магические исследования и эксперименты.
Был ли то каприз божества, чтобы ребенок вошел именно в тот миг?Возможно, тут приложила руку Вирра, это в ее духе. Возможно, когда яокажусь на Дорогах Мертвых, я спрошу у нее.
Лорд Атрант занимался некромантией. Я не настолько хорошо знаком сИскусством, чтобы точно объяснить, что именно он делал, но знаю, что ондотянулся до Великого Моря Хаоса и пытался достичь пределов, которые имеютиные законы природы. В комнате было три цилиндра — белые, высотой в пояс итолщиной в мое запястье, и каждый излучал свет и звук, а результатом быланекая странная музыка, низкая, неблагозвучная, беспокойная, а там, гдепосреди комнаты сходились лучи света, то же самое творилось со зрением —невозможно было на это смотреть, не ощущая обеспокоенности.
На миг — возможно, самый худший миг в этой истории — паника моясхлынула, ибо ребенка не было и здесь, а мой господин продолжал своюработу, похожий на дирижера перед оркестром, руки его совершалиразмеренные взмахи, глаза были закрыты, а лицо утратило всякое выражение,давая понять, что сознание хозяина сейчас где-то очень и очень далеко.
Я заставил себя сосредоточиться на том месте, где встречались свет извук. Было нелегко, это куда труднее, чем стоять и смотреть с высоты, но явелел себе всмотреться в кружащуюся пустоту. Я помню, как ладони мои сталивлажными, как подгибались мои колени, но продолжал смотреть. В лучах светапорой всплывали какие-то узоры, а может быть, то было лишь моевоображение, но я продолжал смотреть. Я чувствовал себя так, словно оно,чем бы оно ни было, на самом деле проникает в меня, пробирается в моюголову, изменяет меня, а я все смотрел.
И тут увидел его. Я увидел ребенка. Он шел прямо в самое сердце всегоэтого, в фокус заклинания.
Я завопил. Или просто выдал нечленораздельный звук, обозначающийотрицание и гнев, направленный против богов.
Я помню, что двинулся к ребенку, но когда я завопил, мой господиноткрыл глаза, увидел меня и отпустил заклинание.
Разумеется, уже было слишком поздно.
Порой мне кажется, что его отказ убить или хотя бы уволить меня сампо себе является наказанием; он хочет, чтобы я жил и помнил о своейошибке. А иногда кажется, что это доброта, способ сообщить, что я прощен.Разумеется, я никогда бы не посмел спросить напрямую.
Великодушно прошу извинить меня, сударь. Вы хотели знать о ребенке, ая говорю о себе. Трудно говорить иначе, ведь само то событие столь живоотпечаталось в моем сознании, но о ребенке мне говорить слишком больно, иполагаю, я избегаю этого как могу.
Ребенок был искалечен. Полагаю, "искалечен" выражает это не хужелюбого иного слова.
Что происходит с телом, попавшим под воздействие сил,предназначаленных изменить природу того мира, на который они былинаправлены? А что происходит с сознанием? Я не волшебник, и уж точно никапельки не некромант, я не могу ответить, "почему" и "как". Но то, что вывидели, стало итогом. Мы заботимся о ребенке как только можем, и следим,чтобы он никому не причинил вреда.
Конечно, я понял, что вы видели его. Не знаю, как он освободился. Мойгосподин специально держит волшебника, который должен был предотвращатьподобные инциденты. Но что бы ни произошло, нам запрещено упоминать о нем.И я бы не нарушил запрета, если бы не вы — вы ведь сделали бы то, чтопообещали. Вы бы правда его убили? Да, думаю, вы сделали бы это. Вы ужеубивали прежде, я вижу.
Это все, что я могу сообщить, господин. Надеюсь, вы удовлетворены.
"Удовлетворен" было не тем словом, что употребил бы я, однако хорошо,что наконец-то возникли хоть какие-то ответы.
— Да, этого достаточно, — ответил я.
— В таком случае, если не возражаете…
— Что? А, это. — Я не заметил, что все еще держу кинжал, большимпальцем пробуя острие. — Прошу прощения, — и клинок исчез из моих рук.
— Это все, господин?
Что ж, отдаю ему должное: я только что запугивал его, потом вытащилнаружу самые мрачные его тайны, а он спрашивает: это все, господин?Впечатляет, не так ли?
— Конечно, — проговорил я. — Спасибо.
Он отвесил мне скованный, почти военный полупоклон, развернулся иудалился — вероятно, чтобы обессиленно рухнуть там, где этого никто небудет видеть.
"Ну что ж, босс, это было по крайней мере, э, нечто. А дальше что?"
"А теперь поразведаем еще немного. И если увидим здоровенноеуродливое белесое слюнявое чудовище, сбежим."
"А оно слюнявое?"
"А почему нет?"
"Но насчет "сбежим" я согласен. Вернее, ты сбежишь, а я улечу."
Дальше по коридору, мимо кухни. Я заглянул туда, проверить, неизменилось ли что; нет.
"Хочешь узнать, какой у меня кошмар, Лойош? Это что мы все тутвычислили и со всем разобрались, а загадка кухни не имеет к этому никакогоотношения, и я ее так никогда и не раскрою."
"У меня кошмары куда похуже твоего, босс. Они в основном связаны сгромадным белесым вонючим чудовищем."
"Оно вонючее?"
"Конечно, босс, почему нет?"
"Угу. Слушай, а тебе разве снятся кошмары?"
"Не совсем."
После кухни в конце коридора я повернул направо — туда я еще неходил. За правой стеной этого коридора должна была быть кухня — может, тамона и была, точно не знаю. Отчасти это место, эта платформа, потому и былотаким странным, что иногда вещи располагались именно там, где должны былибыть, отчего все остальное выглядело еще более беспорядочным.
Лестница вверх. В обычном здании можно было бы предположить, куда онаведет, или хотя бы что ее используют те, кто живет там, гости или слуги.Ступени здесь были из белого мрамора, но не слишком широкими, да и особыхукрашений не имелось — ну, не считать же украшением неизбежное зеркало, настене, — так что я бы предположил, что эта лестница предназначена дляприслуги. Но это в нормальном здании, а здесь я ни в чем не мог бытьуверен. Я пошел по лестнице; она вела вверх, а потом сразу вниз, в итоге яоказался примерно на том же этаже, с которого начал подниматься, тольколицом в противоположную сторону, а коридор был слишком коротким.
Справа и слева были двери, а в конце коридора имелась пара настенныхканделябров — и, разумеется, зеркало. Я сделал десять необходимых шагов инемного поиграл с канделябрами. Правый повернулся направо, потом левыйповернулся налево. Потайной ход в таком стиле найти нетрудно. Комнаткаоказалась небольшой и уютной: на полу большой красно-синий ковер ввосточном стиле, несколько стульев, книжная полка, пара столиков ивстроенный в стену шкаф чуть повыше меня. Еще там имелся ручной насос надраковиной, а в углу швабра, веник и ведро. Иными словами — обычныйчуланчик для прислуги, обустроенный как комната отдыха для нее же. Есливдруг вы ничего не поняли, то и я тоже. Также с потолка свисала железнаяцепь с рукояткой, а вот зеркала в комнатке не оказалось. Я даже не знал,стоит радоваться этому факту или беспокоиться.
Я проверил дверцу шкафа — не заперто; отворил, и в лицо мне ударила