тоже пришлось умереть ради светлой идеи. В силу причин, которые вассовершенно не касаются, я могу видеться со своим сыном лишь раз в месяц.Иногда — раз в неделю, если мне улыбается судьба. И это лучшие дни в моейжизни. Да, я готов принять, что для кого-то, возможно, семья — не главное.Пусть. Но вы убили собственную дочь, а теперь пытаетесь стереть самупамять о том, что она… знаете, вы, наверное, самое отвратительное иникчемное драгаэрянское отродье, какое я когда-либо видел, а ведь я убилнемало таких гадов, и все они этого заслуживали. Право, я впечатлен.
С тем же успехом я мог бы и не расходовать дыхания, потому что все,что он на это ответил, было:
— Нет смысла пытаться заставить вас понять.
— Вы правы, — согласился я, — никакого смысла.
— И что вы собираетесь делать теперь?
— Вернусь домой, найду место, где дают приют выходцам с Востока, ибуду несколько часов кряду принимать ванну, смывая вашу мерзость со своейдуши.
На это он достойного ответа подобрать не сумел и просто изобразилотвращение.
— Но ведь и это еще не все. Вы запечатали особняк. Никто не может нивойти, ни выйти. Вы держите всех своих слуг в прошлом, где им не с кемговорить, оставив лишь троих, да еще вашу ручную танцовщицу, которая длявас слишком хороша. И вы запечатали двери, чтобы они не смогли уйти. Воттолько я вошел, и вы никогда не сможете узнать, что случилось.
— Тетия…
— С ней все будет в порядке, — пообещал я. — А вот на ваш счет я неуверен.
— Делайте что пожелаете, — отозвался он. — Особняк стоит и будетстоять. Я добился того, чего никто прежде не мог.
— Да, — согласился я, — этого вы добились. Именно поэтому я сейчасстою тут и размышляю, убить вас или не стоит того.
ЭПИЛОГ
Читатель, я убил его. Знаю, я сказал, что мог бы оставить его в живых— но вот именно что "мог бы". Тогда я еще не решил. За меня все решило егоугрюмое торжество.
Он выглядел более оскорбленным, нежели испуганным. Наверное, дажехотел сказать что-то еще, но я уже воткнул кинжал в его левый глаз иповернул, и издаваемые им звуки значили не больше, чем полученная обманомпремия. Он перестал дергаться, и я оставил его гнить и разлагаться в егоже покоях. Конечно, его могут и убрать куда-нибудь, если сочтут нужным. Нонасколько знаю я, Атрант так и остался сидеть в том кресле, с моимкинжалом в глазнице и осуждающе поджатыми губами.
Что до Особняка-на-обрыве — что ж, он по-прежнему стоит там, нависаянад океаном. А там, в прошлом, слуги по-прежнему готовят еду и, сами незная, что делают, доставляют ее в будущее, а потом очищают подносы. Впустом кабинете чародея копится пыль, а и без того скисшее вино становитсяеще хуже. На сцене, что находится на втором этаже, но простирается дотретьего, по-прежнему танцует иссола — а текла, бывший иссола, смотрит,как она прогибается, прыгает и с каждым движением позволяет собственномутелу предаваться дальнейшему саморазрушению, во имя искусства, во имялюбви. Стоит ли оно того — решать не мне и не вам.
Я шагал по коридору к выходу. Мне, конечно, еще предстоялоразобраться со всей той чушью, которую вывалила на меня Вирра. Но — нет,забудьте. Не сейчас. Сейчас время выживать, потому что как только я покинуособняк, то вернусь в мир, где меня пытаются убить, и пока именно об этоми стоит беспокоиться в первую очередь. Если Могучая Десница Предназначенияимеет на меня какие-то планы, она может либо размазать по земле всех, ктоугрожает моей жизни, или сжаться в кулак и задушить себя же. А идеально —и то, и другое.
Двери открылись передо мной, и я начал свой долгий путь обратно вАдриланку, а безжалостный океан гремел у меня в ушах.