— Ценю твою откровенность! Но, выходит, ты хочешь поскорей выпроводить докучливого посетителя? Сам рассуди: пожалуй, мы бы не увиделись, если бы не твой кузен Джон Роджер… Он мог оставить у себя эти бумаги, однако предпочел от них избавиться.
Я вскочил с места:
— Ты что-то знаешь о Джоне Роджере! Ты знаешь, как он умер?
— Не волнуйся… Он умер, как должен был умереть.
— Причина его смерти — проклятое наследие Джона Ди?
— Не в том смысле, какой ты, похоже, имеешь в виду. Над наследием не тяготеет проклятие.
— Почему же мой кузен сам не довел до конца эту работу, бессмысленную и никчемную, а навязал ее мне, взвалил на меня свою ношу…
— И ты, друг мой, по доброй воле подхватил ее! Там ведь сказано: «Сохрани — или сожги», верно?
Все, все знает обо мне удивительный гость!
— Я не сжег.
— И прекрасно!
Он знал даже мои потаенные мысли! Я робко спросил:
— А почему не сжег Джон Роджер?
— Вероятно, он не удостоился стать исполнителем воли завещателя.
— По какой причине?
— Он умер.
Я похолодел от ужасной догадки: Джон Роджер… Черная Исаида погубила его!
Мой друг отложил сигару и повернулся к письменному столу. Легко пробежал пальцами по бумагам, сваленным грудами или разложенным в порядке, некоторые пролистал, затем небрежно, как бы наугад вытащил листок, который почему-то до сих пор не привлекал моего внимания, — может, застрял между переплетом и последней страницей в тетради с дневником Джона Ди или еще где. Я с любопытством подался вперед.
— Знакомо тебе? Как видно, нет… — Быстро проглядев текст, он передал мне листок.
Я отрицательно качнул головой, но сразу узнал прямой, без наклона, почерк Джона Роджера. И прочитал следующее:
«Случилось то, что я давно предчувствовал! Чего ожидал с того самого дня, когда начал разбирать запылившиеся бумаги из жутковатого архива нашего предка Джона Ди. По-видимому, я далеко не первый, кому это выпало. Я, Роджер Глэдхилл, унаследовавший родовой герб, накрепко связан цепью, которую выковал мой предок Джон Ди для себя. Я стал причастным, совершенно реально причастным ко всем этим проклятым вещам, ибо прикоснулся к ним… Наследие не умерло! Вчера впервые ко мне пришла Она. Стройный стан, дивная красота, а от ее одежд исходит тонкий, едва ощутимый запах хищной бестии. Мои нервы взвинчены до предела, мысли заняты только ею… Леди Сисси, так она назвалась, но я не верю, что это настоящее имя. Она шотландка, так она сказала… А пришла ко мне ради загадочного оружия! Того, что изображено на древнем родовом гербе Ди из Глэдхилла. Сколько я не твердил, что нет у меня этого оружия, она лишь недоверчиво усмехалась… С тех пор не знаю покоя! Я точно одержимый, во что бы то ни стало я должен раздобыть для леди Сисси — да каким бы именем она не звалась! — оружие, которое ей хочется получить, пусть даже это будет стоить мне жизни и спасения души… О Господи, кажется, я догадался, кто она, кто такая эта леди Сисси!..
Джон Роджер Глэдхилл».
Листок, выскользнув из пальцев, кружась, опустился на пол. Я взглянул на моего гостя. Тот пожал плечами.
— И в этом причина смерти моего кузена? — спросил я.
— Думаю, он проиграл, пожертвовав всем ради прихоти «неизвестной леди», — сказал тот, кого я уже не смею называть Теодором Гэртнером.
Тучей налетели черные подозрения: леди Сисси? Кто это? Княжна Асия, кто же еще! А она, княжна, кто? Черная Исаида, вот кто! Божество Бартлета Грина!.. Внезапно мне открылась обратная сторона мира, царство демонов, в котором сгинул Джон Ди, царство, о котором на полях его дневника с таким ужасом, изнемогая от смертельного страха, писал красными чернилами кто-то другой, неизвестный… За ним настал черед кузена… а теперь — мой!.. Я же сам попросил Липотина сделать все возможное и невозможное, попросил, потому что хотел исполнить странное желание княжны!
Друг… Сидевший в кресле напротив меня медленно выпрямился. Лицо его словно просветлело, но очертания фигуры стали еще туманнее. А голос, когда он заговорил, показался мне голосом бесплотного существа, он утратил звучность и глубину, превратился в шепот:
— Ныне ты последний владетель родового герба! Лучи, бьющие из зеленого зеркала, лучи прошлого пронзают твой, да-да, твой мозг. Сохрани — или сожги! Но ничего не потеряй! Путь алхимии означает духовное перерождение или смерть, третьего не дано. Ты волен сделать выбор…
Раздался оглушительный грохот, словно в дубовые двери ударили ружейными прикладами, — я вздрогнул… Никого в кабинете, передо мной на столе — липотинский подарок, потускневшее от времени зеленоватое английское зеркало в прекрасной флорентийской раме; а больше никаких изменений ни в комнате, ни с вещами. В дверь опять постучали, но совсем не громко, даже излишне деликатно.
— Войдите!
Дверь открылась, на пороге медлила в нерешительности молодая женщина. Она представилась:
— Фрау Фромм.
В замешательстве я встал, поклонился… Она понравилась мне с первого взгляда. Я пожал ее руку, потом рассеянно вытащил из кармана часы, наверное, она поняла этот жест — в самом деле не слишком учтивый — как немой укор, потому что робко пояснила:
— Я пыталась днем предупредить вас и передать мои извинения, до восьми часов я никак не могла прийти и приступить к моим обязанностям. Но я ведь сдержала слово и не опоздала?
Ничуть. На часах было без восьми восемь.
А сам я вернулся домой всего десять минут назад.
Перечитал свои записи. Все, что случилось вчера вечером, я передал точно и верно. Мне кажется, я все глубже проникаю в таинственные взаимосвязи, которые каким-то неведомым образом обнаружились между событиями, происходящими в моей жизни, и судьбой Джона Ди, моего далекого предка. Вот и зеленое зеркало, о котором он пишет в своем дневнике, попало ко мне, я могу посмотреть в него, могу взять в руки…
Да, но откуда у меня зеленое зеркало?
Из залежей старого хлама в каморке Липотина, он подарил мне зеркало в качестве «сувенира с ныне не существующей родины». Родины, но какой? России Ивана Грозного? Липотин — потомок Маски, царского магистра. Ах вот, значит, чей это подарок…
Но кто же он, этот Маски?
Да ведь нетрудно выяснить: хладнокровно, не давая воли фантазии, снова перечитаем дневники Джона Ди… Маски — злой демон восставшей черни, тех самых Воронов, Маски был на посылках у главаря разбойников, гнусного осквернителя могил, кровожадного убийцы Бартлета Грина, он доставлял по назначению его послания и роковые дары… Братлет Грин, сын Черной Исаиды, бессмертный злодей, искуситель, отродье дьявола, огненно-рыжий, в кожаной распахнутой куртке, он же вчера явился мне вон там, в простенке за письменным столом! Выходит, он здесь, он существует, Бартлет Грин, злой демон Джона Ди, а теперь — и мой! Липотин только посредник, это Бартлет подсунул мне зеленое зеркало!
Ничего, я сумею не подчиниться повелениям этого зеркала, вот только смущает меня одно обстоятельство — почему первым, кто явился из зеркала, был мой друг Теодор Гэртнер?.. Он пришел как друг, чтобы предостеречь и помочь! Неужели ему нельзя верить?.. Да что же, что повергает меня в смятение?!
Ах, как я одинок, ни души рядом, я один поднялся на острую грань горного гребня, — это мой разум, а по обе стороны разверстые пропасти — бездны безумия, его зияющие пасти грозят поглотить меня, стоит лишь сделать неверный шаг.
Вновь неудержимо влекут к себе записки и дневники Джона Ди, я должен проникнуть в его тайны, добраться до последних глубин, понять и до конца выявить все связи с моей собственной судьбой. Это любопытство небезобидно, я чувствую, оно уже превратилось в одержимость, которую мне не одолеть. Любопытство обернулось роком. Мне не будет ни минуты покоя, пока не узнаю, чем разрешится моя судьба, пока ручей моей жизни не вольется в поток нашего древнего рода, не смешается с его водами, которые, словно по подземному руслу, притекли ко мне, вырвались на поверхность у моих ног и вот-вот затянут в водоворот…
Поэтому я принял кое-какие меры.
Фрау Фромм наказал в ближайшие дни позаботиться, чтобы никто не нарушал моего покоя, — не принимать никаких посетителей. Друзей я не жду, у затворника вроде меня друзей не бывает. Прочие… Гости? Чутье меня не подводит, я не обманываюсь насчет любых гостей, что могут появиться у моей двери. Вход сюда им заказан. Слава богу, теперь я знаю, что им от меня нужно.
Хорошенько растолковал фрау Фромм: господина Липотина — его внешность я подробно описал — не пускать ни за что. И даму, которая назовется княжной Хотокалюнгиной, или еще как-нибудь, не важно, — не пускать ни в коем случае.
Вот ведь странно! Когда я описывал внешность и манеру держаться княжны, моя очень робкая и неуверенная в себе новая экономка вдруг встрепенулась, ноздри ее хорошенького носика вздрогнули — казалось, она в прямом смысле слова почуяла эту нежелательную особу. А затем испуганно уверила меня, что все сделает, как велено, будет смотреть в оба и приложит все усилия, чтобы неугодные мне посетители не переступили порога квартиры.
Непонятное рвение! Я поблагодарил и в эту минуту впервые пригляделся к моей новой соседке более внимательно. Она невысокого роста, хрупкая, в ней совсем нет женской зрелой пышности, однако и в глазах, и во всем ее облике словно сквозило нечто, не позволяющее сказать, что передо мной молодая женщина. Взгляд — вот что было необычно и странно, — не бывает у молодых людей такого взгляда: туманный, блуждающий где-то далеко-далеко, казалось, он убегает, пугаясь себя самого или того внешнего мира, в который поневоле обращен.
И в этот миг, когда я внимательно смотрел на нее, я вдруг снова, пусть довольно мимолетно, вспомнил чувство беспомощного одиночества, которое впервые так явственно и болезненно ощутил вчера вечером, и тут же вернулись мысли о том, что со всех сторон на меня надвигаются опасные, чуждые силы, воздействуют некие влияния, подобные тем, что исходили от жуткого Бартлета Грина. А стоило подумать о нем, мысленно произнести его имя — сразу почудилось, он где-то здесь, совсем рядом, и в душу закралось смутное подозрение: а если новая домоправительница тоже участвует в призрачном маскараде? Что, если под маской молодой женщины явился призрак, чтобы, прикинувшись доброй хозяюшкой, подвергнуть мою жизнь новой опасности?