— Ну хорошо… Будь по-вашему. Надеюсь, вы понимаете, что должны, просто обязаны искупить свою вину…
И, насмешливо кивнув, ускользнула, на сей раз не дав себя удержать. Дверь захлопнулась у меня перед носом, я опомнился… поздно! На улице прогудел клаксон.
Я бросился к окну, распахнул створки, проводил взглядом отъехавший автомобиль.
— Ну, знаешь ли, — иронически подытожил я, затворяя окно, — если шотландские оборотни во главе с жуткой кошачьей богиней, покровительницей Бартлета Грина, разъезжают с визитами в роскошных современных лимузинах, то, пожалуй, и впрямь непростая задача — защититься от дьявольских чар. Недавние опасения показались смехотворной чепухой.
А когда я, все еще в задумчивости, обернулся, передо мной была фрау Фромм — там, где только что стояла княжна, опершись рукой о письменный стол. Я испугался: что случилось с моей экономкой? — будто подменили, и выражение, и взгляд, и осанка не ее. Она молчала, застыв на месте, но испытующе всматривалась в мое лицо и неотступно следила за мной, в глазах ее был безмерный страх.
Ничем не показывая, что меня изумило ее странное поведение, а удивление мое росло с каждой минутой, я припомнил свои недавние противоречивые распоряжения, и, не знаю почему, мне вдруг стало неловко перед этой милой, очень милой женщиной, с появлением которой даже воздух в моей комнате словно посвежел, очистившись от… Я провел рукой по лицу — едва слышный, возбуждающе резкий запах хищной бестии, аромат странных духов княжны опять защекотал ноздри.
Я решил объяснить ситуацию и обратить все в шутку:
— Наверное, вы удивляетесь, милая фрау Фромм, и думаете, мои распоряжения похожи на капризы? Не обижайтесь. Все дело в моих занятиях. — Я махнул рукой в сторону письменного стола, она посмотрела туда невероятно серьезно и внимательно. — Видите ли, по ходу работы у меня появились некоторые мысли, соображения и приход этой дамы оказался очень своевременным и полезным для моего дела. Вы понимаете?
— Да, понимаю.
— Вот и хорошо, значит, вы поняли: я вовсе не потакаю каким-то своим прихотям!
— Я поняла одно — вам грозит серьезная опасность.
— Помилуйте, фрау Фромм! — Я засмеялся, но меня неприятно задели суровые нотки в голосе экономки, явно не желающей поддержать мой сердечный тон. — Вот неожиданность! Почему вы так предполагаете?
— Не предполагаю, сударь. Речь… речь идет… о вашей жизни!
Я поежился. Опять на фрау Фромм нашло одно из ее «состояний»? Передо мной «ясновидящая», сомнамбула? Откинув со лба белокурые волосы, она следила за каждым моим движением. Я подошел ближе, она смотрела на меня твердо, спокойно. Совсем не похоже на отсутствующее выражение лица, характерное для транса! Я снова взял шутливый тон:
— Вот так выдумали, фрау Фромм! Эта дама, между прочим, княжна, госпожа Хотокалюнгина, родом с Кавказа, она русская эмигрантка, и, несомненно, ее постигла та же горькая судьба, что и всех изгнанников, бежавших от преследований большевиков. Будьте уверены, фрау Фромм, мои отношения с этой дамой, совсем не… не…
— Не зависят от вашей воли, сударь!
— Это почему же?
— Потому что вы ее не знаете!
— Выходит, вы знаете?
— Знаю!
— Вы знаете княжну Хотокалюнгину? А вот это крайне интересно!
— Я знаю ее… не как знакомого человека…
— А как?
— Я ее знала… В том краю… там все зелено, когда я сама там бывала. И не так светло, как здесь…
— Что-то я не понимаю, фрау Фромм. Где все зелено? Где это — там?
— Я называю этот край Зеленой землей. Я там бываю… иногда. И тогда я будто под водой, дыхание останавливается. Зеленая земля очень глубоко, в море, и все там озарено зеленым светом.
— Зеленая земля! — Мой голос доносится ко мне словно из дальнего далека. Я словно низвергся в морскую пучину. Словно оглушен и твержу все те же два слова: «Зеленая земля!»
— Из Зеленой земли не появится ничего доброго, я всегда это понимаю, когда оказываюсь там. — Фрау Фромм по-прежнему говорила отстраненно-безразличным, но очень строгим, чуть ли не угрожающим тоном, в то же время ее голос вздрагивал от робости и подавленного страха.
Наконец, с трудом придя в себя от изумления, я спросил, как внимательный наблюдающий больную врач:
— Скажите, а какое отношение к этой «Зеленой земле», которая вам иногда видится, имеет княжна Хотокалюнгина?
— Там она носит другое имя.
— Какое?! — Напряжение было просто нестерпимым.
Она вздрогнула, в замешательстве некоторое время молча глядела на меня и наконец прошептала:
— Не… не помню.
— Вспомните! — Я с трудом удержался от крика.
Я почувствовал: сейчас она готова исполнить любое приказание. Но она только покачала головой, в ее глазах было глубокое страдание. Если она медиум и связь установлена, подумал я, то непременно вспомнит имя. Но фрау Фромм молчала, ее взгляд оторвался от моего лица. Внутреннее сопротивление, понял я, но в то же время ее душа тянется ко мне, ища поддержки. Я постарался успокоиться и больше не воздействовать на нее своей волей, бедняжке надо было прийти в себя.
Она дернулась всем телом. Да что же это? Выпрямилась, напряглась, робко шагнула вперед… И тихо, медленно пошла куда-то, беспомощно, неуверенно, казалось, каждый шаг давался ей с огромным трудом… Меня словно обдало жаркой волной, броситься к ней, привлечь к себе, утешить, разделить ее боль… обнять ее, давно, давно желанную возлюбленную, жену и подругу. Как же трудно было удержаться и не совершить наяву того, что происходило в моем воображении…
Фрау Фромм обошла кресло, в котором я обычно сижу за работой, и оказалась возле письменного стола. Она двигалась как-то странно, скованно, словно автомат, а взгляд… он же неживой! Вот она заговорила, и голос зазвучал по-новому, с совершенно незнакомыми интонациями. Я расслышал лишь несколько фраз:
— Опять явился? Прочь, убийца, истязатель зверей! Меня не проведешь!.. И тебя, и тебя чую… вижу твою змеиную шкуру, серебряную, с чернью… Не боюсь тебя! Мне велено… мне велено…
Не успел я сообразить, что все это значит, как она вдруг мягким кошачьим движением подхватила со стола тульский ларчик! Серебряную с чернью шкатулку, мое недавнее приобретение, ларец, раньше принадлежавший барону Строганову, его принес Липотин… он еще подбил меня сориентировать ларчик в направлении земного меридиана.
— Наконец-то! Попалась, теперь ты у меня в руках, змея серебряная, с узорами черными… — Услышал я свистящий шепот; трясущимися пальцами фрау Фромм ощупывала причудливые завитки серебряного орнамента.
Отнять у нее вещицу? Исключено. Почему-то мной завладела нелепая уверенность: стоит лишь сдвинуть ларчик, сориентированный по меридиану, и тотчас произойдут непоправимые перемены в устройстве земного мира. Глупость, ребячество, но оно вдруг обрело маниакальную силу, и я во весь голос крикнул:
— Не трогайте! Поставьте на место! — Крикнул? Как бы не так, из горла вырвался лишь сдавленный хрип, слов же я вообще не смог выговорить.
А беспокойные пальцы фрау Фромм нащупали некую точку на гладком серебряном завитке, пальцы так и впились в него, мне показалось — не руки, а пауки или какие-то живущие своей жизнью твари, учуяв или увидев добычу, жадно на нее набросились. Они теснились, отталкивали друг друга, алчно кружили все на одном месте, и вдруг раздался негромкий щелчок — крышка отскочила… в ладонях фрау Фромм лежал открытый ларчик.
В два счета я оказался рядом. Она совершенно успокоилась и протягивала мне ларчик, глядя на него с отвращением, словно держала на ладони страшное существо, опасную гадину. Торжество и радость я увидел в ее глазах и то одушевление, которое не объяснить и не истолковать, взволнованность боязливой, несмело приближающейся любви.
Я молча взял ларец. Тут она словно очнулась. Удивленно подняла глаза и вдруг испугалась. Должно быть, вспомнила, что я настрого запретил трогать бумаги и вещи на письменном столе. Робко, растерянно и в то же время торжествующе смотрела она в глаза мне, и я почувствовал: одно слово упрека в эту минуту, и она навсегда покинет меня и мой дом.
Горячий поток загадочного притяжения хлынул в глубину моего сердца, я онемел — упрек, уже готовый сорваться с губ, не прозвучал. Все это пронеслось за одну секунду.
А в следующий миг я взглянул на ларчик. И увидел: на аккуратной подушечке из потертого и посекшегося от ветхости зеленого атласа возлежит Lapis sacer et praecipuus manifestationis[24], кристалл, который незадолго до бегства из Мортлейка снова обрел Джон Ди, — он был вложен в его ладони Ангелом западного окна, полированный кусок угля, подарок Бартлета Грина, сожженный в печке и столь чудесным образом вернувшийся с того света к моему предку.
Я узнал его с первого взгляда, да, никаких сомнений, это он — Джон Ди точно описал сам уголь, ограненный в форме додекаэдра, и прекрасную золотую оправу на ножке. Так, значит, у меня в руках волшебный дар Бартлета Грина и Зеленого ангела…
Закрыть ларец я не решился: судьбе ничего не стоит забрать назад подарок и навеки спрятать под хитроумным замком, ведь случилось такое с Джоном Ди, когда он выбросил за окно подаренные судьбой красный и белый шарики из слоновой кости.
Нельзя терять времени, подумал я. Я-то не ошибусь, мне дано… что? Знание, в отличие от Джона Ди, который ощупью блуждал в потемках.
И я осторожно поднял магический кристалл с обветшалого ложа, внимательно осмотрел винт, соединяющий ножку с оправой, в которую был помещен великолепно отшлифованный кусок антрацита с идеально гладкими черными гранями правильной формы. Подлинное произведение искусства! Я поставил его в центре стола. Черное зеркальце закачалось, вернее, завибрировало, оказалось, что кристалл подвижен, так как закреплен в оправе лишь в двух точках, вверху и внизу; он повернулся влево, вправо, словно ища чего-то, и наконец успокоился, сориентировав свою горизонтальную ось в точном соответствии с направлением земного меридиана, застыв на той линии, где раньше стоял тульский ларчик.