Утром звонишь в дверь с горяченьким пирожком. Профессор из-за двери:
– Я сейчас оденусь!
– Не надо, я просто в щелочку просуну!
Но – старая гвардия не сдается – его долго нет, мечется по дому, прикрывает наготу, появляется на пороге – в одних трусах.
– Я, – говорит, – по старой морской привычке сплю без всего.
И элегантный жест – БЕЗ ВСЕГО…
У Лёши то и дело выставки в провинции. Вот он уезжает в Ижевск, на родину изобретателя автомата Калашникова, стоит в ванне, тоже голый, мокрый.
– Давай, иди, – говорит, – ухаживай за своим папой. У меня нет мамы с папой, я понимаю, как ты хочешь, чтобы твой папа подольше побыл.
Мы обнялись, поцеловались, утерли друг другу слезы. Я вышла и погасила в ванне свет.
Он кричит:
– НЕ НАДО МНЕ СВЕТ ГАСИТЬ!!!
За полтора года сочинился новый роман – не мудрствуя лукаво я просто и без прикрас описала жизнь нашей семьи, на него у нас вся надежда, свеженький, из типографии, экземпляр торжественно вручила отцу, он звонит:
– Поверишь ли, – говорит мне, – читаю, смеюсь до слез…
После школы папа тулил меня в МГИМО, который окончил с отличием, чуть ли не первый военный выпуск, я уже об этом писала, нанял мне аутентичных репетиторов из этих священных стен, откуда, как горные орлы, взмывают и разлетаются по миру дипломаты, международные журналисты, историки, экономисты. Все было предусмотрено и просчитано до мелочей, но когда стали сдавать документы, он, бедный, с ужасом обнаружил в моей школьной характеристике фразу: “…Не отличается особой пунктуальностью”.
– Боже мой! – вскричал он. – С такой характеристикой тебе даже в ПТУ нечего соваться! Только безнадежно пропащему человеку без тени перспектив можно залепить в характеристике с места учебы такую дребедень.
Пришлось нам свернуть с этой столбовой дороги к блистающему миру на более скромную стезю и с тем же прицелом сдавать экзамены в Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы.
– Слава Всевышнему, что ее туда не приняли! – радовалась тетя Маня из Витебска. – А то выскочила бы за негра, укатила бы с ним в… Зимбабве. А у того там еще пара жен в юбках травяных и семеро по лавкам – все черные, босые, с кольцами в носу, сидела бы в джунглях до скончания времен, мыкалась, вернуться не на что, только локти кусай и голову пеплом посыпай!
А впрочем, какая разница, главное – быть открытым для людей и сохранять одновременно тайную и недосягаемую связь с мирозданием. Я стремлюсь к морю, к небу, ко всему, что так близко и так далеко. Ты идешь на полсантиметра от земли, уже не на три, но на пол… Ничего, мы включаем в себя и пространство, и время, детство, старость, и семя, и дерево, корни и цветы, с каждым шагом открываются немыслимые горизонты и причинно-следственные связи.
Встретила тут подругу детства, с которой в детстве обретались в пионерском лагере. Она мне и говорит:
– Помнишь, как ты апельсины под тумбочку закатывала? Их не разрешали хранить в тумбочке. А ты закатишь и забудешь. Воспитатель отодвинет тумбочку, а там вечно – твои тухлые апельсины.
– Какой ужас, – говорю.
– Ничего подобного, – она отвечает. – Я недавно прочитала, что запах тухлых апельсинов повышает тонус!
Аромат тухлых апельсинов лег в основу моего неизбывного жизнелюбия.
Недаром я чувствую в себе какой-то цитрусовый запал, который только разгорается с годами, что меня подвигло осваивать фламенко. Кто я была такая – до фламенко? Хожу, ссутулившись, смущаясь рубенсовских форм своих… Отныне с этим покончено. Учитель огненного, чувственного фламенко, знойная Долорес, открыла для меня неведомые грани женских чар:
– Женщина имеет только плечи, голову и грудь, – она провозгласила на первом же занятии. – Лоб у вас на груди, лицо – на животе. Каждое движение начинается с импульса – ах! – подбородок вскинула… Зачем так резко? Шейные позвонки надо беречь, они уже не те, что прежде: где ваша кантиленность жеста? Линейка на спине, и поплыла – с груди!.. Стоп-стоп-стоп! Что вы как сваренные вчера макароны?…Кого-то пленить – движение бедра и поправить волосы. Всё. Успокоились. Никакой физиологии! Не дай бог еще что-то упадет!
Благодаря усердию Долорес я стала из гусыни лебедушкой, “клоун начинается только после сорока лет” – говорил Карандаш, так и настоящая сеньорита и звон ее кастаньет! В результате в метро ко мне наклонился огромный дядька в кепке, с усами бывалого байкера, некогда популярными среди ковбоев на американском Западе.
– Лапуль, – он начал философски разговор, – как быстро бежит время!.. Жизнь пролетела – я и не заметил. Тебя как зовут? О господи, у меня первая жена была Марина, вторая тоже Марина, и теперь ты у меня – Марина. Дети есть? Сколько? Один??? А у меня пятеро. И трое внуков. Поехали ко мне? Я тебя не зарежу, это точно, об остальном договоримся. Ты когда-нибудь спала с горнолыжником?
– Ну, это когда снег выпадет, – говорю.
– Не тяни! – предупредил он. – Тебе вообще уже надо торопиться, пока глаз не погас. Телефончик не дашь? Ну конечно, нас-то много таких, а ты одна. Оглянись! – он вскричал на весь вагон. – Ты взгляни на любого вот этими своими глазами – у каждого встанет!
– Ой, брешете, – говорю я.
– Дай руку! – он воскликнул. – Дай свою руку, я тебе докажу!!!
Когда я Лёшику рассказываю, что на улице или в общественном транспорте на меня кто-то обратил внимание, он спрашивает неизменно: а вот этот человек – он был в трезвом уме и доброй памяти?
Да, люди они подвыпившие, как правило. Ну и что? Зато у меня за последние три месяца набралось два подобных случая. Второй такой. Гуляю с собакой во дворе – у нас английский сеттер Лакки, вылитый Бим Черное Ухо, только ухо рыжее, когда-то в жуткий мороз я купила щенка на Птичке, таксист еще спрашивал – на кой тебе собака, а я отвечала ему: по причине острой нехватки любви и душевного огня. Так вот, с той поры минуло семнадцать лет, мы с Лакки, не торопясь, прохаживаемся около овощного магазина, а на ступенях – кавказец с мрачным и гордым взглядом.
– На охоту ходишь? – он спрашивает у меня.
– Нет, – говорю.
– Зачем собаку зря тратишь?
И, не дождавшись ответа, с чувством гипертрофированного достоинства предлагает мне… свое сердце, ибо он где-то здесь квартирует и ему как раз удобно встречаться с женщиной по месту жительства. Тамаз его звали.
– Вы презентабельный мужчина, – говорю я со всем уважением. – Но у меня много работы и мало времени.
– А что ты делаешь?
– Пишу роман.
– РОМАН???
– Ну да, – говорю, – а вы чем занимаетесь?
– Коммерцией занимаюсь, – ответил он горделиво, – спекуляцией занимаюсь. Думаешь, ты мне нравишься? – доверительно продолжал он. – Мне просто скучно, понимаешь? Мне нужна женщина в Москве. Я уехал, она меня ждет. Я приехал, у нее остановился.
– Я понимаю вас, – говорю я. – Но мой муж очень не любит, когда у нас кто-то останавливается. Вы лучше вечерами наблюдайте за кометой, сейчас на вечернем небе отлично видно комету Хейла – Боппа! Это развеет вашу тоску. А когда вы освоитесь тут и сколотите капитал, советую приобрести небольшой телескоп, который вы установите на крыше овощного магазина… Вашему взору, Тамаз, откроются звезды, галактики, сверхплотные карлики и холодные гиганты, и тут же крохотные частицы, которые не только невидимы, но невесомы. Кстати, мы можем сходить с вами в планетарий…
– И что на это ответил Тамаз? – поинтересовался Лёша.
– Он сказал: “Слушай, если ты сама не хочешь – познакомь с подругой!”
Я мысленно перебрала в голове, кого бы из моих подруг мог осчастливить этот скучающий чайльд гарольд, особенно те пришли на ум, у кого высокий холестерин, поскольку одной моей старой подруге Лёша так и заявил: “Уровень твоего холестерина соответствует твоему темпераменту!” – но ни на ком не остановила выбор.
Кстати, когда я закончила предыдущий роман, решила – всё, отныне только повести и рассказы: большая вещь страшно выматывает писателя, ты становишься одиноким, потерянным, отчаявшимся созданием, живущим радостями загадочного мира.
И тут же во мне забрезжил замысел нового романа.
Вокруг любимые старики погружаются в забвение. Я выкраиваю время, полдня еду на перекладных, покупаю гостинцы. А назавтра слышу:
– Ты бы хоть зашла когда-нибудь, совсем забыла меня, старика!
Учитель мой, большой прекрасный поэт, неожиданно по телефону перешел со мной на “вы”.
– А вы приезжайте ко мне в гости – я буду рад. И съездите как-нибудь в Углич. Там хорошо. Я ведь родился в Угличе и провел там свое детство. Вы слышали мои стихи об Угличе? Мне уже больше восьмидесяти лет.
– Целую вас! – говорю я опечаленно.
– И я вас!.. – отвечает он.
В результате я забыла, какая у меня квартира. Пришла брать справку в ДЭЗ. В очереди стоят люди из нашего дома, сидит бухгалтер. Она спрашивает:
– Какой у вас номер квартиры?
А я улыбаюсь смущенно, силюсь вспомнить:
– 132? (Мамина.)
– Нет.
– 309? (У нас была на Коломенской.) 48? (В Черемушках, в юности.) 421? (В Большом Гнездниковском переулке – в детстве.)
Бухгалтер мне говорит:
– Ничего, ничего, не волнуйтесь, – поискала в компьютере. – Москвина? 223 квартира. Запомнили? 223!
В общем, звонит мне мой дорогой Учитель и говорит: в такой-то газете вышло твое интервью. Я так обрадовалась, спрашиваю:
– А фотография красивая?
– Ну, так… – отвечает он уклончиво.
– Что – нет?
– …такая, – говорит он, – волосатая.
Одно это меня насторожило. А тут он еще добавил:
– Чернявая и курчавая.
– А молодая?
– Молодая. Тебе здесь лет семнадцать.
– А я там мужчина или женщина? – задаю наводящий вопрос.
– Ты понимаешь, какая штука. Скорее женщина, чем мужчина.
– А это вообще – я?
– Ну, может быть… – сказал он. – Я уж тебя не видел две недели, могу немного ошибиться. Вроде ты.
Я заглянула в интернет и ахнула. В кои-то веки – большое со мной интервью на полполосы, блистательное, искрометное – и все это великолепие венчает абсолютно не моя фотография.